Видео на канале Семена Уралова
Алексей Чадаев. Это подкаст «Военно-политическая философия» с Алексеем Чадаевым и Семеном Ураловым.
Семен Уралов. На посту.
АЧ. И мы сегодня подводим итоги большого осенне-весеннего сезона проекта «Военно-политическая философия».
СУ. Я предлагаю для начала вспомнить, с чего начиналось и какие цели для себя ставили, для того чтобы не улететь в космос.
Начиналось с того, что мы начали давать некие оценки, для начала в онлайне, и потом вышли на понимание, что не хватает некоей философской базы вокруг того, что происходит. И договорились, что будем время от времени встречаться и делиться какими-то наработками и затягивать людей, которые помогают нам расширять мышление. Вот такая была задумка и концепция.
Параллельно каждый копал вглубь свою [тему]. Твоя глубина — это дроны, что связано с беспилотием. А я копал вглубь свою с когнитивными войнами.
Ну и доволен чем, книжка как раз подоспела, вторая часть про государство постУкраина, так что это тоже продукт второго сезона. Когда мы начинали, я ее как раз дописывал.
Что предлагаю, давай ту тему, по которой я нашел для себя ответы, по тому, что у нас было в этом сезоне.
Первый ответ, который я нашел для себя.
Когнитивная война — это не отдельное направление войны, это одна из сфер деятельности внутри большого конфликта с Западом,
ее отделить от другой вообще нельзя. То, что мы нащупали биодрон, название того, что проявилось за этот год несколько раз: и история с терактом в Крокусе, а до этого с Татарским. То есть мы видели развитие биодронов от гипотезы до конкретной реализации технологии, которая уже живет среди нас.
Это для меня самый главный вывод сезона. Что теперь нужно [изучать] не просто когнитивные войны, а в них биодрон как технологию на стыке беспилотных технологий и на стыке…
АЧ. …нейролингвистического программирования. Это конкретный, прикладной и очень полезный вывод.
Я все-таки больше про философию, поэтому я могу сказать некоторые свои, но тоже разрозненные, у меня нет целостного философского резюме, наблюдения именно по поводу философского пласта и содержания.
Первое, конечно, у нас есть дефицит инструментария в понимании некоторых важных процессов, то есть в первую очередь нас все время подводит язык. Мы не случайно начали с языка, не случайно первые передачи мы упорно долбили словарь, потому что мы понимаем, что даже сами понятия, которыми мы описываем наличествующую реальность, тащат за собой или не те контексты, или искажающие контексты.
Проблема чистоты понимания начинается с главного инструмента, с языка, с базового набора терминов.
Ну, например, проблема важная, которая всплыла, это то, что у нас долгое время было запрещено слово «война», но при этом в хвост и в гриву использовалось: «информационная война», «ментальная война», «когнитивная война».
Здесь какой затык. Что вроде как это не война, вроде какая-то ненастоящая война, ну, то есть это такая хлесткая метафора, не более чем. Люди ругаются друг с другом в интернетах, вроде война, а вроде и не война, никто же не убивает никого.
А потом выясняется на втором ходу, что очень даже убивает, потом-то выясняется, это такой же домен боевых действий.
История с биодроном показывает, что прямым результатом определенной коммуникативной стратегии являются люди, которые дальше берут бомбу и идут убивать.
Просто потому, что им таким образом отформатировали мозги.
СУ. И тут, как мы определились, что они сначала совершают это убийство в голове у себя. И эту грань пройти с одной стороны очень сложно, но когда ты ее прошел в виртуальном мире, потом ты ее проходишь уже в мире реальном. И как эта грань проходит, для меня это вопрос, где это сокрыто.
Это сокрыто в языке, что это — понарошечку они играют. То есть, либо это элемент игры, либо это глубокий элемент вербовки, расчеловечивания, сведения с ума. Что это?
АЧ. У меня есть любимая книжка еще с юности, я ее прочитал в очень юных годах, лет 14, Йохана Хейзинги «Homo ludens», «Человек играющий», где он очень своеобразно разобрал понятие игры.
В английском языке слово game — два слова, play и game — происходит изначально от слова «дичь», то есть «охота», «приз». Приз, game, что у нас в русском языке — что на кону? Состояние игры, как некое особое совершенно состояние, особое состояние сознания, причем принципиально в этом состоянии сознания — то, что ты принимаешь условность реальности игры.
Ну, то есть: а давай я буду тем-то, а давай я буду — как дети играют — а давай я буду тот-то, а давай я буду этот-то. Есть некий игровой сеттинг, и ты входишь в этот игровой сеттинг, принимая его условности. Но теперь представим себе, что человек играющий – это тот, кто живет в игре 24 на 7, то есть, кто никогда не выходит и не способен выйти, для него вся реальность есть игра. Он в ней родился, в ней живет и в ней умрет. И есть мастер сеттинга, который определяет реальность игры снаружи, такой архитектор матрицы.
СУ. Но когда человек взрослеет, ему игры нужны для чего? Игры нужны для осознания реальности, для адаптации. То есть, они упрощают.
АЧ. Не так. Игра даже у животных, не обязательно у человека. У волков игра. Многочисленные наблюдатели, которые жили с волками, описывают игры подрастающих волчат.
СУ. Ну, мы знаем, как котята, они маленькие, совсем игривые.
АЧ. А дальше приобретают эту самую пресловутую звериную серьезность.
СУ. И остается какая-то любимая игра, которую можно разыграть, у кота.
АЧ. Конечно, да. И у нас тоже игра – это возвращение в детство. Но игра – это технология как бы безопасная. Детсадовское слово – понарошку.
СУ. Ну чик-чирик, я в домике, и все.
АЧ. И все закончилось. Жестокая реальность – это та, где ничего не понарошку, где все всерьез, где если тебя убили, то ты умер.
СУ. Тут как раз это было четко видно. Трепова, убийца Татарского — это заигравшийся подросток. Мне кажется, для профилактики, вообще для науки, для общества было бы очень полезно поковыряться у нее в голове за пределами тех допросов небольших, которые мы видим.
АЧ. Именно по делу, да.
СУ. Да, именно по делу. Как происходило это заигрывание. Я много читал, мне этот казус был очень важен. Там был четкий момент, что она осознавала, что там будет бомба, но в какой-то момент эта игра и несерьезность, что все это несерьезно, и что интереснее устроить охоту…
АЧ. Интересно же.
СУ. Интересно, да. Оно в какой-то момент отключило [инстинкт] самосохранения.
АЧ. Ну, это не первый прецедент. Знаменитая питерская расчлененка с «сиром» [Соколовым], который был гуру ролевых игр.
СУ. Да-да-да.
АЧ. Там примерно похожий механизм, то есть игра-игра и неспособность выйти из игры даже когда… Кстати, это же можно сказать и про мировые элиты, то есть мы видим геймеров, такой эльфятник…
СУ. Джонсон чисто отыгрывал.
АЧ. Конечно, конечно.
Потом – актер, он тоже играет. Кто у нас сейчас главный актер, который играет президента? Мы видим сенатора Байдена, который привык играть роль. И сейчас тоже очень похоже по нему, что он прямо играет роль президента. То есть эта классическая развилка: быть или казаться, причем решающаяся в западной культуре fake it till you make it, то есть имитируй это, пока действительно не станешь тем, [кого играешь].
У меня была старая статья еще про оранжевую революцию, про первый Майдан. Реальность бахтинского карнавала. Что такое средневековый карнавал? Это сидит майский король на бочке на рыночной площади в картонной короне и на потеху толпе горланит свои указы.
А потом происходит переворот, и майский король становится настоящим королем, оставаясь майским королем, а настоящий король в попытках удержать власть начинает вести себя как майский король.
СУ. То есть непонятно, где реальность становится игрой, а где игра — реальностью.
АЧ. Да, да.
Игровой сеттинг захватывает неигровую реальность, подминает ее, замещает ее собой.
СУ. Мы за этот год пережили в рамках когнитивной войны контрнаступ, а это была чистой воды компьютерная игра, особенно на пропагандистском уровне. Потом реальность очень быстро пришла, но тоже заигрались, получается. То есть внутри когнитивной войны мы имеем постоянное формирование людей с психологией игрока.
АЧ. Да, геймеров.
СУ. То есть геймеров.
Именно геймеров, у которых должен быть какой-то приз на каждом этапе, и только тогда они ощущают смысл, для них реальность такова, когда она имеет…
АЧ. Дофаминовая химия, позитивное подкрепление.
СУ. Получается, какой выход, чтобы таких людей сломить? Какой подход? Объяснить им, что это не игра, либо что приза никогда не будет?
АЧ. Не работает. Что это не игра — невозможно, потому что не бывает мира, в котором — не игра. Вообще мир, в котором все всерьез, остался кантовским феноменом, вещью в себе по ту сторону. То, что всерьез, оно вообще в неведомом, а доступным ощущением в мире осталась игра. Это, кстати, отчасти тоже следствие цифры.
Чем больше времени ты проводишь перед экраном, тем сильнее в тебе крепнет ощущение, что то, что по ту сторону экрана, как оно на самом деле, ты не знаешь и не узнаешь никогда. И чтобы просто выжить и адаптироваться, тебе достаточно принять реальность игрового сеттинга.
СУ. То есть все становятся скептиками автоматически. Ничего нельзя доказать, потому что реальность непонятна.
АЧ. Не скептиками, а хуже. И не надо ничего доказывать. Вот говорят: фейк-ньюс, а фейк-ньюс — это просто ньюс.
СУ. Популярность «Панорамы» основана на том, что она изначально ложная, но она приносит наслаждение.
АЧ. То есть ты читаешь новости в основном в формате информационного наркотика для того, чтобы впрыснуть порцию дофамина. И в силу этого тебе с какого-то момента становится глубоко фиолетово, соответствует эта новость какому-то в объективной реальности случившемуся факту или нет.
Мы видим целую культуру каналов фейк-новостей, которые не скрывают, что они каналы фейк-новостей. И они имеют свою растущую аудиторию.
СУ. Ну и какая-то часть общества уже необратимо будет жить… Возвращаясь к рамке, военная сфера все равно будет находиться в рамках логоса. Как ни крути, иначе мы проиграем. Там будет логос доминировать. То есть упорядочение, порядок. В обществе, судя по всему, какая-то часть будет геймифицирована полностью, ее уже и в сознание никак не вернешь.
Это будет, как мы [говорили] с социологом Задориным, планктон, который будет где-то плавать на поверхности и постоянно находиться в таком состоянии.
АЧ. В режиме кормежки.
СУ. Да, в режиме кормежки. И время от времени там будут возникать биодроны. Потому что в этом планктоне они отлично вызревают. И нашим врагам, то есть ЦИПСО, и профессионалам [останется] просто выдергивать время от времени и направлять их. Все, это уже реальность. И она другой не будет, потому что критическая масса этого медиапланктона уже сформирована.
АЧ. То есть, есть фитопланктон, есть жрущий зоопланктон.
Теперь появляется инфопланктон.
СУ. Да, инфопсихологический планктон, потому что там люди еще как-то пульсируют.
Но при этом же есть иная часть общества, которая вообще ни разу не хочет участвовать в этой игре. И ей это не надо. Она относится не как к игровой реальности.
АЧ. Ну, здесь, наверное, такая важная категория, которую мы недообсудили, и которую, я считаю, надо вынести в следующий цикл и в следующий сезон, это тема взрослости. Взрослости и взросления.
Моя стартовая гипотеза состоит в том, что сейчас взрослеть стало необязательно. Тебе может быть сколько угодно лет, но в традиционном обществе взросления ты проходишь через несколько ритуалов, после которых тебя переводят из условного младенца в отроки, из отрока во взрослые. Пороговые инициации, после которых для тебя все меняется, и твой статус в обществе меняется, и так далее.
А сейчас мы видим — это многие описывают как массовую инфантилизацию, но по факту что происходит?
Взрослость из обязательного состояния, неизбежного для каждого по достижении определенного возраста, становится опцией, причем опцией для немногих.
Ты в виде исключения, если ты такой нудный, что хочешь прямо жить на самом деле, то иди, дружище, туда, где принимают, записывают во взрослые.
СУ. Ну, то есть, не зря был аттестат зрелости. Не свидетельство о среднем образовании, а именно аттестат зрелости.
АЧ. Конечно. Нет, сейчас эта тема зрелости ушла.
СУ. Ну, и ты понимаешь, что для потребления не надо взрослеть?
АЧ. Не просто не надо, а категорически противопоказано. Стратегия ребенка от стратегии взрослого чем отличается? Ребенком управляет «хочу», вот – хочу, и все. У взрослого тоже есть «хочу», но он эти «хочу» подчиняет некоторой стратегии. Если он хочет что-то купить, он копит, откладывает, строит планы.
СУ. Миллион «надо» у взрослого.
АЧ. Во-первых, миллион «надо», а во-вторых, он подчиняет это. Порогово — что произошло, когда культура откладывания заменилась на культуру потребительского кредита?
СУ. Не надо откладывать.
АЧ. Хочешь — уже твое, а заплатишь потом, когда вырастешь.
СУ. Ну, это же как — платить придется потом.
АЧ. Да, да, да. И так, собственно, и появляется общество, состоящее из ипотечных должников, платителей бесконечных потребительских кредитов на то, на то и на это. То есть, то, что они уже приобрели, потому что в потребительской реальности разрешено быть ребенком. Не просто разрешено, а психически поощряется быть ребенком, который, когда ему хочется, падает на пол в супермаркете, стучит ногами и орет: хочу конфету.
СУ. Ну, сначала он думать начинает о ней какое-то время, а потом, когда видит ее в супермаркете, у него объект думания совпадает с тем, что он видит.
АЧ. Обычно он видит и в этот момент возникает «хочу», до этого о ней даже не думал. Он увидел, там яркое.
СУ. Ну, правильно. Но до этого он где-нибудь в роликах [уже видел].
АЧ. Нет, нет, нет. Все в один ход. Он привык к тому, что как только он захотел, оно — его.
СУ. А, это вообще желание чего бы то ни было. Я имею в виду, как формируются желания.
Ну, хорошо, есть желание потребления чего-то. Но ведь не много денег дают этим биодронам. Ну, копейки.
АЧ. А у них и желания копеечные, между нами. Ведь все, что продается, это мусор, по большому счету. Они покупают упаковку, и эта упаковка очень быстро оказывается в мусорной куче. То, что они купили, после того как они это развернули.
А что касается желаний, тут спасибо Дугину, он мне дал почитать отличную книжку Рене Жирара.
Рене Жирар доказывает следующее, что вообще у человека никаких собственных желаний никогда нет. Как возникают в человеке желания? Они возникают в нем, в ребенке путем миметическим, путем подражания. Он видит кого-то и говорит: «хочу так же». Внутри себя говорит: «хочу так же».
Желания возникают из образцов, которые ты видишь где-то и дальше примеряешь образцы на себя.
Отсюда в мире моды ключевое слово «модель». Модель человека, на которую надето нечто, и ты с этой модели копируешь, примеряя на себя. И такой же модно-модельный принцип работает не только в сфере одежды или обуви, но точно так же, например, в сфере убеждений, взглядов, ценностей.
То есть, ты видишь неких модельных людей. Почему в общественно-политической зоне такое значение приобрели артисты, космонавты, спортсмены, у которых нет никакого вообще пруфа, что они в чем-то таком разбираются, кроме факта известности. Что их знают миллионы людей.
Я рационально не могу себе объяснить, почему меня должно интересовать мнение чемпиона мира по шахматам о политике.
СУ. Это для меня тоже было всегда загадкой.
АЧ. Или почему я должен голосовать за олимпийского чемпиона, чтобы его выбрали депутатом, и он писал законы.
СУ. Но я это всегда делал в такой идеологической форме. Я людей спрашивал: вас интересует мое мнение об опере? Люди: конечно, не интересует. Ну, логично же. Я говорю: почему вас интересует мнение оперного певца о политике? И у людей как-то склеивалось.
АЧ. Да, да, да. Но это ты логику включил.
СУ. Да, да.
АЧ. В ситуации, когда логика отключена, они выполняют функцию модели, то есть это — образцовый человек. Образцовый именно в силу нахождения в фокусе внимания.
СУ. Успешный, привлекающий внимание, богатый.
АЧ. Да просто известный. Актеры часто не такие богатые, есть люди гораздо более богатые.
СУ. Но они склеены с образами актеров, которые их транслируют. Мы же не можем понять, где начинается Саша Белый, потом Есенин, а это все один актер.
Ну, кстати это интересно, но это же феномен 20-го века, когда все больше было шоу в политике.
АЧ. Появилось интересное слово «звезды». У меня тут была запись подкаста с астрологом.
СУ. О, как интересно.
АЧ. Да, я ходил к астрологу.
СУ. И что он тебе наворожил? Меркурий в седьмом доме?
АЧ. Нет, как ни странно, не я его спрашивал о звездах, а он меня спрашивал о политике. Ему было интересно.
СУ. Как интересно.
АЧ. Ему, как практикующему астрологу.
СУ. Я посмотрю, интересно.
АЧ. Посмотри, было интересно, как устроена внутренняя политика. И я ему плюс-минус рассказывал. И один из вопросов, который я ему задал, что древний традиционный человек ориентируется на звезды. Он берет звездное небо и смотрит, действительно, в каком доме Меркурий, чтобы принять решение, условно, идти ему в путешествие или не идти, начать войну или не начать.
И у человека рационального, являющегося продуктом модерна, просвещения и всего остального, это вызывало смех. Вот идиот, решает даже вопросы, с кем ему встречаться или не встречаться, выбирает полового партнера, исходя из того, овен он или водолей.
А при этом уже нынешний человек точно так же ориентируется по звездам.
Только звезды для него — это звезды из Инстаграма, из кино, из телевизора. Точно такие же астрологи рассказывают ему, что в мире звезд модно носить вот это, жить вот так, думать вот таким образом.
СУ. То есть, маяки определенные.
АЧ. Да. Есть звездный небосклон, состоящий из этих людей-звезд. И есть современная астрология, которая составляет из этих звезд некие гороскопы, по которым обычный, не являющийся звездой человек моделирует и корректирует свой жизненный путь. И почему-то эта рациональная модерновая просвещенческая закваска в этот момент не делает стойку.
Хотя, в принципе, какая разница. Мне даже кажется, что если уж так выбирать, я бы лучше на те звезды, которые на небе, посмотрел, чем на эти.
СУ. Ну, кстати, да. Может, там статистика больше.
АЧ. Да.
СУ. Выборка тысячелетняя.
АЧ. Ну, миллионолетняя. И миллиардолетняя.
Как это у Одена в стихах, когда он смотрит на звёздное небо, «that the same Precambrian light», то есть что это были те же самые звёзды, под которыми наши обезьяньи предки бегали с дубиной, и это те же самые звёзды, которые светили мне, когда мне было семнадцать. И что это были те же самые звёзды, под которыми римские императоры сражались со своими врагами. То есть там-то ничего не поменялось.
СУ. Ничто не вечно под луной.
АЧ. А эти «звёзды»: он сегодня звезда, завтра он не звезда. А завтра он не в ту дверь зашёл, извините.
СУ. Это, наверное, связано с массовым медиапотреблением, когда человек вынужден ориентироваться на то, что ему нравится.
АЧ. Если уж выбирать, на что смотреть, я бы уж лучше смотрел на звёздное небо, чем на медиапоток. Потому что там мусор, а в звёздном небе красота, чистота и…
СУ. А иллюзия соучастия?
АЧ. Ну, так она же именно, что иллюзия. Так ты тоже смотришь на звёзды и думаешь, что там сверху на тебя кто-то смотрит, и о тебе кто-то думает.
СУ. Так это надо астрономию знать, ещё желательно историю, и как это всё с культурной точки зрения. Это же любознательность, понимаешь?
Я пересматриваю наши передачи, мы как последние советские школьники, у которых была инъекция любознания, у нашего общества. Я не могу прожить один день, чтобы [не узнать] что-то новое… Если я что-то не узнал новое, мне скучно жить. И любознательность в советской школе действительно была — хорошее слово «прививка». Когда дереву прививают. Не человека от болезни, а когда дереву что-то прививают.
Это на самом деле тоже про потребление, но можно потреблять материю, а можно и идеи потреблять.
АЧ. Не, нынешний человек даже не материю потребляет, он потребляет эмоции, то есть он не столько потребляет вещь, сколько… Ты даже позавтракать не можешь без того, чтобы 15 фоток своего завтрака не отправить в социальную сеть.
СУ. Есть такое. Я о чем. Любознательность советская — через что прививалась? Ищите постоянно что-то новое и делитесь с другими. Мне очень нравилась концепция, что отличник обязательно должен помогать отстающему. В этом был смысл.
Мне кажется, эта тема обязательно должна быть продолжена. В нашем обществе всегда есть планктон, который [потребляет] эмоции. Мало того, что он влияет плохо на общество, загнивает, начинает подванивать. Но оттуда же берутся и биодроны. Это уже опасность для всего остального общества. Возникает вопрос, что делать.
Теперь зум сделаем, приближение, с общества на какой-то коллектив. В каждом коллективе всегда есть представители планктона. Обыватели, хатаскрайники, тянут, ноют чаще всего. Всегда есть кто-то, кто занимает позицию активную, комиссара, который разъясняет. Возникают конфликты. И от того, какая крайность победит, будет зависеть атмосфера интеллектуальная, и эмоциональная, и политическая в этом коллективе. Мы на остроте борьбы.
АЧ. Ты мне напомнил — своими ностальгическими воспоминаниями о советской школе — книжку, прочитанную в возрасте десяти, кажется, лет, тоже рассчитанную на советских школьников, называлась она «Сто затей двух друзей, или Приятели-изобретатели».
Там двое школьников все время что-то мастерили. То они инкубатор сделают из подручных средств, цыплят выводить, модели в небо запускают. Тоже шутка, что полвека назад словосочетание «мальчик склеил модель в клубе» значило совсем другое, чем сейчас.
И в конце их учителя — который вместе с ними отправился в поход по реке, на надувных плавсредствах, которые они, естественно, делали своими руками — внезапно пробивает на философскую телегу о том, что в будущем общество поделится на изобретателей и приобретателей. На тех, кто будет что-то создавать и нести миру, и на тех, кто будет просто потреблять. И второе: не будьте такими, ребята, жадными, завистливыми, бесполезными потребителями. А лучше будьте теми, кто что-то делает.
С этим мотивом и пафосом, собственно, книжка закончилась. И я регулярно ее вспоминал потом, когда понял, что именно потребитель вознесен на пьедестал, потребитель стал моделью.
Идеальный человек постсоветской современности — это потребитель. Причем потребитель квалифицированный, который знает и разбирается.
Который идет в магазин, твердо зная, что ему надо. Который все время возмущается: дайте жалобную книгу. Который точно знает, где и в чем его обманули, ему недодали. Потребитель, который имеет структурированный запрос к власти по поводу того, чтобы власть неуклонно повышала его качество жизни, создавала инфраструктуру, чтобы ему лучше жилось с каждым годом, с каждым избирательным циклом. Это модель.
А тому изобретателю, которым учитель физики призывал становиться Мишу Ромашкина и Витю Пуговкина из книжки «Сто затей двух друзей», в этом мире места нет. Он — фрик, который с всклокоченными волосами на балконе мастерит какую-то самоделку. От него ушла жена, потому что он ничего не зарабатывает, потому что он вовлечен в свое дурацкое хобби. Дальше он бегает с ней, на него показывают пальцем, он плохо одет.
СУ. Он фрик, особенно он был фриком в модели российского общества до начала СВО.
Но уже два года, как реальность начинает видоизменяться. И люди — я не люблю слово «волонтер», мне нравится слово «доброволец», оно говорит про добрую волю, это важнейшая функция… Мы подходили в этом сезоне, это надо обязательно продолжать, что в ситуации, когда в обществе энергия людей доброй воли не просто возникает, а еще и начинает приобретать организационные сущности, где люди иные с доброй волей могут прийти и себя реализовать… Вот тут такой человек-изобретатель уже не чужой, ему уже есть на кого опереться.
АЧ.
Меня поразило, как все еще много — несмотря на 30-летнее доминирование потребителя — у нас таких кулибиных, с разной степенью безумия.
Они все очень плохо жили эти годы. Они в режиме выживания и в режиме заброшенности по Камю, в режиме ненужности никому кроме самих себя. Когда ты никому не нужен, то возникает вопрос, а нужен ли ты сам себе.
СУ. А туда ли ты свернул? Может, это ты не в ту дверь вошел в 1988 году, когда пошел в институт?
АЧ. Конечно, да.
И вот они приносят свои изобретения, и иногда это абсолютно невероятные вещи. Я кто угодно, но я точно не Берсерк. Война точно не есть нормальное, хорошее, желанное, целевое состояние реальности. Но как-то так получилось, что Миша Ромашкин и Витя Пуговкин там находят себя.
СУ. Война — это экстремальное состояние, и любое желание нормального человека, чтобы война побыстрее завершилась, вложить как можно больше усилий своих, возможностей, чтобы…
АЧ. Но она и создала возможности творить, придумывать, создавать, пробовать, производить. Раскрепостила творческую энергию.
Реальность изменилась. Кто успешен, максимально успешен в реальности до? Тот, кто привёл себя в максимальное соответствие с некими требованиями некоего внешнего субъекта. То есть тот, кто оказался наиболее востребован на рынке труда. В широком смысле, потому что я сюда числю и предпринимателей тоже. То есть, те, кто тоже оказался наиболее адекватен тем требованиям, которые к тебе предъявляла система. Кто учился тому, чему надо и выгодно было учиться. Кто профессию…
СУ. Тот, кто сел на тему. Тем было не так уж много, можно было быть на теме, либо при теме. Если на теме — жизнь совсем состоялась, у тебя особняк в Лондоне, если при теме, то тогда — в Подмосковье и…
АЧ. Из интересного, первые 15 постсоветских лет ключевое слово было «раскрутился», а вторые 15 постсоветских лет ключевое слово было «встроился».
СУ. В провинции ещё было «поднялся». В Москве ты сразу раскручивался, в провинции ещё надо было подняться.
АЧ. «Подняться», да.
СУ. Ну, уж больно глубоко упали.
АЧ. Тогда подняться можно было раскрутившись, а сейчас подняться можно только встроившись.
СУ. Ну, получается, система уже есть.
АЧ. А тут внезапно открылось окно возможностей для тех, кто никогда бы не поднялся, никогда бы не раскрутился и никогда бы не встроился.
СУ. И эта творческая энергия людей, от кулибиных — ну, кулибины это изобретатели, максимальный уровень творчества, когда ты изобретатель — до просто добровольца, который отрывает время и силы от семьи, родных, близких, от работы. Он мог бы таксовать эти два часа в день, заработал бы денег, но он же это делает. И таких людей становится всё больше и больше.
И с моей точки зрения, если на одной чаше весов планктон, который эмоционирует и из которого время от времени изрыгаются эти биодроны, то с этой стороны — царство логоса организованного.
АЧ. А я тебе рассказывал, как началась история с сетеплетением?
СУ. Ты много рассказывал, давай ещё раз.
АЧ. Вот ты про чаши весов… Мы сидели в Севастополе, учили там морпехов беспилотию, и снимали домик поблизости от полигона. И вот хозяйка прибежала со страшными глазами и говорит: взорвали мост. Это был первый подрыв Крымского моста.
И: «Что будет, что будет?» А у неё там племянник где-то воюет под Херсоном. И что она как бы уже знает от знакомых, что там всё плохо, что типа Херсон того гляди сдадут, мост взорвали… То есть она в панике, в истерике и так далее.
И я понимаю, что нужно что-то сделать просто для того, чтобы вывести её из паники и истерики. И я знаю, что она прихожанка храма Свято-Владимирского. Я ей говорю: давайте сделаем вот что, сходите к старосте, соберём прихожан, и наш инструктор сделает публичный мастер-класс по плетению маскировочных сетей.
И дальше – картина. У меня есть несколько фото и даже видео, Владимирский храм на месте, где крестился Владимир когда-то.
СУ. В Херсонесе.
АЧ. Да, рядом руины античного Херсонеса живописные.
СУ. [Туманный] колокол.
АЧ. Да, с амфитеатром, со всеми пирогами. И вот человек 70 пришло, и они вот этими руками плетут сети. И я вижу, как люди, которые все после взрыва, после информации о нем — это же удар, мы отрезаны, мост взорван — как они успокаиваются. Успокаиваются за работой. Рутинной, простой, пальцами, коллективной физической работой.
Мы при деле, мы не одни, мы что-то делаем полезное, мы не сдались, мы работаем.
И спустя эти несколько часов они вышли оттуда совсем другими людьми, с совсем другим эмоциональным состоянием.
АЧ. У нас в одной из передач было это: работа и труд.
СУ. Да.
АЧ. То есть это была не работа, это был труд, главный эффект которого в материальной проекции — это сети, а во внутренней психологической проекции — это новый я.
И сначала там, а потом уже Грубник по сути масштабировал эту историю, сделав уже сейчас несколько сетей.
СУ. Сети сетей.
АЧ. Сети сетей, да.
СУ. Давай тогда дальше копнем в эту историю. Так как люди делятся на… Людям нужен труд и физический, и интеллектуальный, для гармонии. У кого-то большая склонность к одному, у кого-то — к другому. В нашей сфере логоса, которая противостоит этому планктону, откуда берутся биодроны, является необходимость создания коммуникационных узлов, где человек, который пришел с позывом [помочь], всегда нашел себе место. Не оказался не у дел, не все сети хотят.
АЧ. Да нет, должно быть 150 вариантов.
СУ. Должно быть 150 вариантов, и для этого и нужны современные медиа, IT-технологии.
АЧ. Узлы связанности. Раз сетевая война, узлы сетей.
СУ. В бот человек пришел: у меня есть столько-то времени, могу такие-то проявить навыки. Так, в твоем регионе, если надо, или в другом — все, пошел, его [распределили и направили]. А дальше его не куда-то перекинули, а связали с реальным человеком.
И тут на что мы, кажется, вышли в первом сезоне. Это вопрос связанности добровольца и воина. В чем основная мотивация добровольца. У меня сейчас свое включенное социологическое наблюдение. Даже мама втянулась, она шьет для аптечек клапана в Питере, мне интересно. Это интересно, когда близкие такое рассказывают.
И основная мотивация добровольца, что воин отдает долг Родине — сейчас на идеологическом языке говорим — и государство в свою очередь его обеспечивает. Но я тоже хочу в этом [участвовать], он же и за меня там, впереди, я тоже хочу вложить.
И тут возникает самая неприятная для меня история под названием ненужные посредники. Воин — где-то там, у него все, понятно, засекречено, и нельзя, чтобы было [открытым]. У человека — мотивация, он находится в тылу. А между добровольцем и воином возникла новая социальная прослойка, внутри которой зреет хуцпа.
Зреет, к сожалению, все больше и больше, уже есть потери на этом фронте числе из-за травли друг друга. Эта травля идет даже через федеральные медиа, не стесняются это делать. Я очень боюсь, что если мы не выстроим особый тип…
АЧ. Понятно, говоря словами вражеского языка peer-to-peer connection, то есть сеть, в которой посредник устранен, и конкретный человек помогает конкретному воину, да?
СУ. Ну, это в идеале. Такого не будет никогда.
АЧ. Ну, в абстрактной модели.
СУ. В абстрактной модели — да.
АЧ. Сферический конь в вакууме.
СУ. Да, это было бы в идеале.
АЧ. То есть без иерархии, без пирамиды, во главе которой стоит какая-то бюрократия, которая внутри себя грызется за привилегированный доступ к коллективному ресурсу.
СУ. У нас люди — это добровольцы, а те, кто стал посредниками, я их называю волонтерами, чтобы отделять. И произошла профессионализация волонтеров. Это что мы с Анастасией обсуждали. Если человек занимается профессионально [одним], значит, другим он не должен заниматься. К чему это?
АЧ. Ну, допустим, да.
СУ. Если ты полностью профдеформирован и постоянно на передке, тебе не надо политические новости комментировать, потому что у тебя начнется профдеформация. И точно так же, если ты сидишь в сытой студии, ты не имеешь права никого травить, кто работает на [фронте]… Даже вякнуть не имеешь права, потому что еще и серьезные психологические изменения у людей, которые там живут и много лет этим занимаются.
Я боюсь, что если мы вовремя за это не возьмемся и не остановим, не отрегулируем, то эти посредники перегрызут друг друга, как это уже произошло на Украине. Мы всегда в Украину — в постУкраину — смотрим как в зеркало. Но так как оно кривое…
АЧ. Давай так: на Украину, она же постУкраина, смотрим как на зеркало.
СУ. Как на зеркало, да.
АЧ. А в Украину, как в зеркало.
СУ. И в этом зеркале мы постоянно видим, что там отчуждение уже состоялось. Нам нельзя этого допустить.
Должен возникнуть институт добровольца. Человек пришел, его институционализировали, в зависимости от его навыка.
А то что сейчас у нас: доброволец, давай, скидывай деньги и давай эмоционируй вместе с нами. И фактически его смещают в зону планктона.
АЧ. Ну, понятно, ты о своем.
СУ. В зону планктона. Я вижу, как там питаются, я вижу, как наши нацифицируются. Меня это больше всего беспокоит. После контрнаступа у нас возобладали настроения…
АЧ. Переможные.
СУ. Переможные. И начинается постепенная нацификация нашего общества, расчеловечивание оппонента, пошло-поехало. Пока что маленькие [изменения], но я вижу, как это отражается на людях доброй воли.
АЧ. Но из хорошего могу сказать, что гораздо меньше стало оскорблений и ругательств в адрес противника. За последние полгода я прямо вижу тенденцию, как уменьшается в инфопотоке количество этих слов…
СУ. Мне кажется, оформился отдельный большой инфопоток, у нас в политике оформился свой нижний интернет.
АЧ. Знаешь, не все так плохо, как ты думаешь. Я, например, состою уже довольно долго, уже третий год в чате «Помогаем самарским бригадам». Люди в Самаре, есть располаги этих бригад, все всё про них знают, у половины там родня.
СУ. Это те, кто заинтересован.
АЧ. Ну, конечно.
СУ. Правильно. А когда возникает новый человек с позывом [помочь], он сразу должен попасть в коридор, куда ему двигаться. То есть: просто помочь — сюда, помочь силами — сюда, помочь возможностями, временем — сюда.
В чем смысл. У нас в государстве все настроено по принципу услуги. Соответственно, обществу нужно настраиваться на такую же логику. Я считаю, что каждая крупная волонтерская организация, в которой уже не два человека собрались, должна работать по принципу госуслуг. Такой же интерфейс, где человек — постоянный добровольный донатор, соучастник, и все работает. Я с той стороны, кстати, тоже посматриваю, как у них работают и сборы, и соучастие.
АЧ. Ну, в общем, понятно. Обидно, что мы вынуждены это все осваивать, что называется, убиваясь систематически друг об друга.
СУ. Обидно будет, когда мы переругаемся через три года или пять лет, если это длинный кризис. Я этого больше всего боюсь. Еще пару лет интеллигенция психологически дотянет.
АЧ. Допустим.
Нам, я так понимаю, надо рассказать нашим зрителям, что их ждет в следующем сезоне.
СУ. Про задумки.
АЧ. Да, про задумки. И, кроме того, подвести итоги.
Скажу, чего я бы хотел. У меня все как устроено. Что-то делаешь руками и попутно что-то думаешь головой. И потом чаще всего об этом пишешь или рассказываешь, а потом еще раз поделал руками:
Землю попашешь, попишешь стихи.
Я бы хотел рассказов, с одной стороны, о реальности, может быть, даже такой, чтобы у нас в гостях было какое-то количество практиков. Но при этом говорили мы с ними не только и не столько об их практике, сколько о том, что изменилось у них в голове по мере того, как они что-то делали.
То есть, ты сделал вот это.
А что ты понял после того, как сделал, побывал, увидел, прочувствовал, сподвигся?
Я делал когда-то подкасты по философии, «История русской философии». На одном из подкастов гостем был космонавт, полетавший. Подкаст был про философию русского космизма, про Николая Федорова. И самым для меня интересным было именно то, какие изменения в его сознании произошли, в его восприятии мира, реальности, пока он был в космосе, а он довольно долго там был.
СУ. Как интересно.
АЧ. Вот мне кажется, что любой из героев этого современного — безусловно, невероятного, исторического, эпохального периода, как по мне, может быть, даже более исторического и эпохального, чем перестройка и крушение СССР, то, что сейчас происходит… Потому что то касалось только нас, Восточной Европы и Советского Союза, а это касается всего шарика, то, что сейчас творится. То, что будет на всем шарике в ближайшие сто лет, зависит от того, чем закончится это. И люди, которые в это вовлечены, которые в этом участвуют, которые [знают об этом] из первых рук, то, что они поняли, то, как изменилась их картина мира, это, мне кажется, самое важное, по-настоящему бесценное знание и понимание.
И реальная философия берется отсюда. Гегель никогда не придумал бы своего Zeitgeist’a, если бы не видел Наполеона.
СУ. Ну, а я могу сказать тебе, что я хочу внести. Я специально сегодня надел осетинскую футболочку, недавно был в Южной Осетии. Для меня оставившей наибольшее количество вопросов была наша беседа «Русские и россияне».
У меня главное, интересное начинается после того, как мы поговорили, а не во время. Мне бы очень хотелось добавить взгляда на нас со стороны. С казахской, с белорусской, с осетинской… Есть особый взгляд [тех], которые даже лучше нас, русских, видят и понимают.
АЧ. Я тебе добавлю: с киргизской, с таджикской, с молдавской.
СУ. Да-да-да.
Хотелось бы к нашей «Военно-политической философии» во втором сезоне еще ряд зеркал. Либо товарищей, коллег пригласим в Москву, либо сами с ними встретимся, как получится.
АЧ. Да и с украинской бы неплохо.
СУ. Конечно, конечно.
Я тут грамотно имитировал, где мог, где-то коллеги тоже пытались объяснить. И регионалистику украинскую обязательно — постукраинскую – продолжим. Еще и Одесса, и Днепропетровск, и Запорожье, отдельные субрегионы, которые нужно знать и понимать. В этот раз мы только Харьков да Луганск хорошенько разобрали.
Ну, и дальше я сам планирую ковыряться плотно в теме нацификации Украины, в технологии нацификации. Третью книгу я планирую про захват власти, 2004-2014 годы. Там шла практическая нацификация через захваты внешнего контура управления и спецслужб. Я думаю, будет масса фактуры, я сейчас погружаюсь во всяких историков, эта тема у меня во втором сезоне тоже будет красной линией.
И все это в рамках когнитивных войн, потому что я считаю, что ОУН и создание бандеровских убийц — это тоже биодроны, которые были необразованны и шли вообще непонятно на что. Очень похоже.
АЧ. Да, понятно.
Ну, и еще одна тема, которую я бы хотел заявить, на кондовом советском языке это называется философия науки и техники. Тут какая боль обозначена. Что есть всякие мракобесы, традиционалисты — включая и присутствующих — которые нас тянут вдаль от прогресса куда-то в архаику, где шилом брились, дымом грелись. То есть, есть чудесный прогресс, который нас снабдил всеми своими чудесами, гаджетами и прочим.
СУ. Груши наконец-то растут в супермаркете.
АЧ. Наконец-то. Булки на деревьях, даже не на деревьях, они в готовом виде.
СУ. Домой привозят.
АЧ. Да буквально. А тут появляются эти мрачные граждане… Видишь, я в двух лицах одновременно и мракобес, и технофрик с беспилотниками, с РЭБом, со всем остальным.
И мне очень интересно покопать, какое общество действительно способно порождать технические решения и инженерные изобретения, прорывы, а какое нет и почему.
Я, естественно, подвергаю сомнению законному, точно ли это так. Но с самой постановкой вопроса, честно говоря, я согласен.
Каким должно быть общество, какие антропотипы в нем должны присутствовать и в каком количестве, чтобы оно было способно изобретать и не утратило эту способность.
СУ. И внедрять.
АЧ. Да, и внедрять, конечно. Но это часть [процесса]. В процессе внедрения ты наизобретаешь не меньше, чем в процессе придумывания прототипа.
СУ. Отец по этому поводу сетовал в беседах, что у нас в советской модели очень хорошо с изобретением, а с внедрением — вечные затыки, сугубо с технической точки зрения.
АЧ. У меня есть несколько текстов, где разобрано и доказано, что это не советская особенность, что это вообще особенность русской культуры. Это все точно так же. Пресловутый Кулибин, ставший мемом нарицательным, ни одно из своих изобретений внедрить не смог, они все остались в одном экземпляре.
СУ. А внедрение ходит рука об руку с просвещением. А просвещение основано на постоянном повторении. Русский человек повторять не очень любит.
АЧ. Ненавидит.
СУ. Поэтому ему нужно прививать ту самую любознательность. Когда он любознателен, ему нравится повторять. Потому что иначе, как немец, просто повторять он не любит. А через узнавание чего-то нового…
Наши две народные игры, которые родились в русском советском обществе: «Что? Где? Когда?» и КВН. «Что? Где? Когда?» — это освоение новых знаний через постоянную игровую форму и их повторение, через конкурс, а КВН — это шутки через соревновательность и коллективность. Мне кажется, это отражает.
АЧ. Да, только, конечно, мрачные ассоциации у нас с понятием КВН. Но базовый посыл — я с ним, конечно, согласен.
Действительно, общество, в котором люди любят и хотят, во-первых, больше знать – «Хочу все знать!» — а во-вторых, в котором приветствуется и поощряется изобретательность, находчивость и оптимизм, то есть способность не терять присутствия духа в сложных ситуациях и выдумывать элегантные решения для того, чтобы преодолеть вызовы. Собственно, я этого и желаю всем нашим зрителям.
И, конечно же, до встречи в следующих сезонах.
Это был подкаст «Военно-политическая философия» с Алексеем Чадаевым. Смотрите нас на цифровых платформах и в социальных сетях.
Ну и до встречи в следующем сезоне.
Словарь когнитивных войн
Телеграм-канал Семена Уралова
КВойны и весь архив Уралова
Группа в ВКонтакте. КВойны. Семён Уралов и команда
Бот-измеритель КВойны
Правда Григория Кваснюка
Was this helpful?
3 / 0