Видео на канале Семена Уралова
Алексей Чадаев. Здравствуйте. Это подкаст «Военно-политическая философия» с Алексеем Чадаевым.
И здесь со мной, как всегда, медиатехнолог, автор теории когнитивных войн Семен Уралов.
Семен Уралов. Приветствую.
АЧ. Да, и с нами сегодня журналист, автор проекта Daily Storm Анастасия Кашеварова.
Анастасия Кашеварова. Приветствую.
АЧ. Вот, и мы сегодня обсуждаем мою любимую тему. Это тема, извините, нормы.
Я, пожалуй, начну со следующего. С рассказа, который я у себя в своем канале приводил, про двух моих коллег, политтехнологов, которые были во всем одинаковые. Одинаково одевались, одинаково разговаривали, одинаково себя вели, одинаково что-то умели, что-то не умели. И я их воспринимал просто, ну, как два сапога пара.
Но когда случилось 24 февраля, один транзитом через Ереван релоцировался аж в Аргентину. Там уже, будучи там, в Аргентине, открыл в себе небинарную гендерную идентичность, присягнул, соответственно, радужному флагу. И уже в этом новом, вновь открывшемся качестве борет кровавый режим за его агрессивную агрессию. В Фейсбуке и в Инстаграме.
А второй пошел в «Вагнер» оператором БПЛА под Бахмут. Несколько раз был ранен. И по сей день воюет, служит. Сейчас уже в ВС РФ. В той же должности оператора. Несмотря на несколько ранений, одно из них довольно тяжелое, восстановился и вернулся. В общем, показал себя совершенно с другой стороны.
Как люди очень по-разному раскрываются. При том, что
война оказалась великим проявителем.
Одни так, другие — сяк.
Но мы поговорим не об этих двух крайних вариантах. Мы поговорим как раз о чем-то, что между. Особенно, когда ездишь с одной стороны ленты, с другой стороны ленты, то видишь, что какое-то количество людей живет этим всем. Причем не обязательно те, кто воюет, или их родственники. Но и помогают, участвуют в какой-то волонтерской, гуманитарной активности, деятельности. Другие, соответственно, живут так, как будто их происходящее не касается.
И это бы ничего. Но мы видим и в медиасфере, и в медиасреде большое количество учащающихся всхлипов, вскликов, вскриков, вскукареков. «Владимир Владимирович, дорогой, а можно как-нибудь сделать так, чтобы всего этого больше не было? Заканчивайте этот ваш агрессивный милитаризм, заканчивайте эту вашу войну. Чтобы можно было снова обсуждать сумочки, ездить в Европу на распродажи. И, конечно, бороться с коррупцией и за свободу слова».
Вот об этом и поговорим.
АК. Я думаю, знаешь, Леша, усталость есть у многих. Но усталость эта какая? Усталость, например, когда ты помогаешь, помогаешь, помогаешь. Например, мы туда-сюда, в госпитали, масксети, буханки, правозащита и прочее. То есть ты раздумываешься, боже мой, когда это все закончится. Потому что тебе негде брать силы, энергии. Это чисто психологически.
А есть усталость, когда ты и не уставал. Вот просто — не хочу. Помните, когда только началась СВО, украинцы писали каждому в Инстаграм русскому, чтобы на Путина как-то надавили, чтобы он закончил. «Алло, Владимир Владимирович?»
АЧ. Сейчас начало доходить, как в том анекдоте про бром.
АК. Да. Конечно, мне кажется, что еще про твоих двух политологов. Это, наверное, может с детства какой-то триггер. То есть СВО стала неким триггером для человека. Есть какие-то заложенные определенные качества с детства. И они выражаются после триггера. Вот тебя триггернуло — раз, и ты уже небинарная личность. А другого триггернуло, он был отбитым хулиганом, а пошел, наоборот, защищать Родину.
И эта трансформация, мне кажется, она сейчас очень важна и очень нужна. Чтобы люди себя приняли, какие они на самом деле. А то он бы ходил до 90 лет, и не знал бы, что он небинарная личность. Детей бы завел или еще что-то.
А тут, видишь, как раскрылся. Фактически — Владимир Владимирович ему помог.
СУ. Ну, а если трансформация — она же должна как-то быть объяснима, а если у нас небинарная личность приедет и вступит в ВС РФ, мы ее примем? Тут тоже вопрос такой. Мы готовы тех, кто от нашей нормы отказался и уехал на Запад, их принять? Обратно вход есть от этой нормы или нет? Или это в одну сторону? Вот это главный вопрос.
Я не могу понять эту вещь. Мы к таким людям как будем относиться? Ну, вот они сделали свой выбор. Хорошо.
АЧ. Мне-то пофигу, какая он там личность в плане гендерной своей бинарности. Если он Родину пришел защищать…
АК. Если он защищает страну, я бы его запустила.
АЧ. Он же потому и раскрыл в себе небинарную личность, чтобы получить основание на вид на жительство.
СУ. То есть, небинарность — это повод, чтобы показать, что он не русский. Давайте вещи своими именами называть. Ему [это] для того, чтобы повесить на себя иной маркер, фактически взять другой паспорт. Поэтому, с моей точки зрения, это же не вопрос выбора. Это вопрос бегства от себя.
Один человек решил бежать куда подальше, на край света, вообще куда угодно. И ради этого от всего готов отказаться. А второй случай — опять же, если выбирать, это вопрос. Это человек самоопределился. Один не может себя найти, куда-то бежит. Это же можно непонятно куда добежать. А докуда добежать можно?
АЧ. Смотри, у мужчин это более-менее понятно. Кто-то делает выбор воинский, кто-то делает выбор ЛГБТ. А вот у женщин-то как? У меня здесь вопрос. У женщины же это сложнее. В силу того, что воинский выбор сделать — не самая очевидная стратегия. Да и вообще, для женщины довольно естественно говорить, что – «Хватит воевать, мальчики, договоритесь».
АК. Женщина, конечно, за мир. Но есть же разное понимание, что такое мир. Мир — это сдать страну и всех своих мужиков, которые погибли. И чтобы твои дети непонятно где и под кем жили. Либо мир — это победа. Для меня, например, если мы победим, тогда будет мир. Потому что жить как марионетки, жить в слабости, в унижении, мне не хочется. Совершенно не хочется.
Когда кто-то говорит, что… Вот, Катя Винокурова написала, что милитаристы — ультраконсерваторы. Слово такое еще придумала. Но я не считаю себя ни милитаристом, ни ультраконсерватором, ни аристократом. Никем я себя не считаю. Я считаю себя обычным человеком с обычными своими проявлениями, отношениями.
АЧ. Ты – русской себя считаешь?
АК. Конечно, я русская.
АЧ. Этого достаточно. А значит — милитарист, ультраконсерватор…
АК. …ультраконсерватор. Я вообще на это ровно смотрю. Я считаю, что разговаривать нужно только с позиции силы. Потому что если ты слабый, то тебя не услышат.
И позиция нормализации — это позиция слабых. Это позиция предательства.
Если мы хотим заявить о России, чтобы ее слышали, чтобы принимали нас, мы должны только с позиции силы разговаривать.
А если мы сейчас: «Ой, давайте перемирие, давайте мы там Владимиру Владимировичу позвоним, давайте мы еще там что-то сделаем». Ну не знаю, это даже не по-мужски как-то. Вот когда они все бежали, эти мужики, через границу, мне как женщине было стыдно. И я вам как женщина скажу, что я бы с таким мужчиной… рожать от него детей… Ну как, он же тебя не защитит, он на самокате дернет, тебя в машине с голодными детьми оставит в пробке, а сам на самокате дернет в Грузию.
И я же смотрю, даже многие, наверное, такие ребята, которые уехали, они на самом деле не особо трусы. Здесь про возвращение я хочу сказать. Потому что когда мы делали сборы, мне приходили из Турции деньги, еще откуда-то деньги.
Многие возвращались и шли добровольцами на фронт, потому что они сначала испугались, не поняли, что это, потому что никто не понял, что такое денацификация, демилитаризация, у всех глаза по полтиннику. В гугле, наверное, самые популярные слова были, что это означает. А потом они стали сами разбираться, ведь никто не объяснял.
Я все ждала, может, Володин что скажет, может, даст Владимир Владимирович какое-то разъяснение. Какие-то такие общие слова были, но — стали возвращаться. И я думаю, таких раскаявшихся стоит возвращать.
АЧ. Сориентировавшихся, скорее.
АК. Да, наверное, правильное слово — сориентировавшихся. Вот их стоит возвращать. А такие, как у нас – этот, певец-то был недавно, Шарлот. Замечательный.
СУ. Певец ртом.
АК. Какой-то, мне кажется, талант некий, может, в нем и есть, но совершенно потерянный человек. И вы знаете, когда вы говорите, что Путин фактически этого политолога выгнал, ему пришлось даже сказать, что он небинарная личность.
То есть, если я подумала, что Путин его раскрыл, то тут получается — наоборот. Он изменил себя, предал себя только из-за Путина. Вот здесь непонятно, как психологический фактор играет.
АЧ. Вот, Семен, давай, как милитарист — милитаристу и ультраконсерватор — ультраконсерватору. Есть две позиции. Первая позиция, что норма — это встать в позицию воина. Не обязательно впрямую записаться добровольцем. Есть много разных способов. Кстати, некоторые и поопаснее, чем просто пойти на фронт. Как мы понимаем, по ряду наших знакомых, которых уже нет.
А есть, соответственно — стать релокантом. Причем релокантом — тоже не обязательно физически релоцироваться. Можно остаться в стране, но уйти во внутреннюю эмиграцию.
Но у меня вопрос. Что из этого можно считать нормой, а что — край? Потому что
нормализаторы говорят, что общество слишком сильно перекосило в эту радикально-милитаристско-агрессивную сторону.
И за этим идет все, что свойственно агрессивному милитаризму. «А давайте аборты запретим, а давайте детей рожать, поститься, молиться, в деревню уедем». Все, что напрягает нашего представителя креаклитета современного.
И они говорят: «Мы — нормальные, а эти — психи, их мало, но они все время в эфире. Поэтому они заставляют все общество откачнуться куда-то туда, в эту психическую сторону. Поэтому, дорогой Владимир Владимирович, верните, пожалуйста, норму».
А я, как агрессивный милитарист и ультраконсерватор, почему-то живу в парадигме, что норма где-то тут, где я.
А у них ЛГБТ, не обязательно — впрямую.
СУ. У них — развлечение.
АЧ. Гей в его изначальном английском смысле слова. Когда он еще не означал именно гомосексуалаа, а означал просто человека, любящего веселую и разгульную жизнь.
СУ. Или как в русском их называли: распустяи и пустоболы. Тоже вроде ничего плохого не сказал, но всем все понятно.
Про норму. Мне кажется, сейчас идет борьба за норму. Дело в том, что социологически… Мы много [общаемся] с нашим социологом, проректором Кубанского университета Хагуровым, он как раз по норме специализируется. Это его научная [сфера].
К норме же есть отношение, норма — это с чем мы согласны, или норма — это идеал. То есть, к чему мы должны потом стремиться. Вот сейчас идет борьба норм как идеалов. Потому что с 1991 года у нас была норма как то, что меняется.
Мы же согласились с тем, что мы — Америка в плохом климате. Мы строим США, только в плохом климате. Поэтому у нас есть Сочи с хорошим климатом, где [чтобы отдохнуть,] мы должны заработать бабла в Сибири, в Москве, в Питере.
АЧ. Сочи — это все-таки для бедных.
СУ. Внутри у себя. У нас есть маленький кусочек хорошего климата. А все остальное мы строим.
Норма у нас задавалась всегда извне. У нас даже отношение, допустим, к человеку с ружьем. У нас была советская модель нормы как идеала — это народная армия, воин-защитник. Американская модель — это суперспецназовец, специалист, то есть, профессионал. Это вообще другой тип человека.
Одно [дело] — это народная, которая проистекает у нас еще из былин, мы же откуда берем? Из героического эпоса. Русская культура сформирована из героического эпоса. У нас воин народный, он оттуда и происходит.
Кто самый сильный богатырь? Микула Селянинович. В английском героическом эпосе это кто? Роланды. Короли, короче.
АЧ. Специалисты.
СУ. Специалисты, конечно.
Айвенго — специалист крупный. У нас, в нашем эпосе, кто? Микула Селянинович, Илья Муромец. Представитель аристократии Добрыня Никитич. И представитель другого сословия. Поэтому я утверждаю, если мы сейчас говорим именно о том, какая норма…
Сейчас идет борьба за норму.
И вот после того, как закончится [СВО]…
Я стою на позиции, что норма — это идеал. Поэтому нам сейчас нужно зубами, вытоптать, вырвать, доказать, что эта модель поведения, это является нормой.
Почему они так с той стороны расслабленно потребительски [ведут себя]? Почему они так активны? Потому что они понимают, что сейчас идет борьба за ту самую норму как идеал. Поэтому мы сейчас в открытой точке находимся.
АЧ. Про внешнюю борьбу более-менее понятно. Между ними и нами. У нас даже представления о нормах разные. Что нормально, что не нормально. То, что у них продвигается как норма, мы не принимаем, и наоборот.
А вот внутри нашего собственного общества — ведь представления о норме очень разные, и какого-то единого кондуита, какого-то аналога Конституции, какого-то документа, где было бы записано, что для всех нормально, а что ненормально, — естественно, не существует.
И мы ведем диалог друг с другом — даже в языке — как нормальные люди. Типа, «ну ты – нормальный». А при этом где граница нормальности? Что нормально, что ненормально? Это размыто довольно.
АК. Да, когда сравнение с богатырем: у нас русский дух, у них – навыки. У них где-то что-то приобретенное, а у нас должно быть что-то внутри, врожденное, с кровью, с молоком впитанное.
Я не знаю, как вообще на это смотреть. Потому что то, что они плохие, и их норма нам не подходит, для меня это давно известно. И даже сегодня какая-то журналистка в Народном фронте заявила, что ей обидно, что про ее страну так говорят. И про ее страну так думают.
Мне вообще ни грамма не обидно. А почему мне должно быть обидно? Я вот такая, какая я есть. Я люблю свою страну. Я нормальный человек. Мужчина создан для женщины, женщина создана для мужчины, они рожают детей, семья и прочее. Для меня — не норма, абсолютно не норма не только геи, но я не лезу к ним.
Для меня не норма, когда это культивируют, когда из этого делают какие-то мероприятия. Когда это выносят как флаг, с кем ты спишь. Не норма — вести себя нескромно.
Не норма — не заботиться о ребятах на фронте.
Для меня норма, мне кажется, даже если гей, но он идет защищать страну, — вот он таким родился, я ничего не могу с ним сделать, но он, например, борется с этим, он понимает, что он такой, но при этом [выполняет свой долг].
То есть у каждого есть отклонение от нормы. Мы не будем все под одну гребенку, мы не будем стопроцентным идеалом, таким, как все хотят, или как государство хочет. Но мы можем, например, в 70% быть ближе к норме, в 80%, в 90%. То есть право на ошибку можно оставить. Я так считаю.
Но есть такие ошибки, которые нельзя позволять. Скажите, коррупция — это норма?
АЧ. Ну, кстати, в каком-то смысле да.
АК. Уже норма. Уже если без коррупции — не норма совсем.
АЧ. В русской норме «один раз» — тоже, не этот…
АК. Хорошо. Если все так говорят, что мы должны православные быть, мы должны все рожать, никаких абортов, так давайте по домострою жить все. Но у нас же ни один мужчина домострой не соблюдает. Вот мой бывший муж, например, он хотел по домострою жить. Но я и работала, и дом, и семья, и прочее. Немножко я вам расскажу.
Хорошо. Женщина готова идти по этим нормам, но готово ли мужское население у нас? Ведь у нас вся проблема в мужском населении, как мне кажется.
АЧ. Ну, раз мы в такую сторону.
СУ. Конечно, проблема в мужском населении. Поэтому они и мрут быстрее. В этом же проблема: пьют и помирают быстро. Это же очевидно.
АК. Потому что женщины довели.
АЧ. Кстати, из забавного. Когда была мобилизация, я провел всю ту осень на полигонах — мы как раз тренировали беспилотчиков — и общался много с командирами, какой контингент приходит по мобилизации.
И один там — как раз на твоей родине, в Самаре — один командир выявил очень четко два типа мобилизованных. Которые именно пришли, по мобилизации пришли. Все, кто хотел, все, кто не хотел, было сто пятьсот способов от этого дела откосить.
Из пришедших довольно частый случай — один вариант, это когда жена достала, и [это] способ сбежать на войну от домашнего террора. А второй, тоже достаточно часто встречающийся случай, это — жена сама отправила.
Причем там это в разных формах описывается. С какими именно словами она его туда проводила. Причем там редко: «иди защищай родину, это твой долг как воина», чаще всего: «сидишь дома, бухаешь, ничего не делаешь, иди воюй, там хотя бы деньги платят».
Очень характерные на самом деле черты, во многом рисующие то, как у нас все в обществе.
СУ. Нужно отдавать отчет, что для очень многих, особенно из регионов, не надо испытывать иллюзий, получение той зарплаты, которая на СВО — это переход на иной уровень потребления.
Получается следующий философский парадокс. Что мужик двигается защищать родину, потому что он богатырь, и все дела. Для чего? Для того, что оставшиеся его родные вышли на иной уровень потребления. То есть — западная модель.
АЧ. Тот же командир рассказывал, что он завален письмами от жен, чтобы деньги сразу им на карточки переводились, без посредника.
АК. Так как я больше с женами общаюсь и с мамами, то у меня три категории. Первая категория – это такие боевые девчонки, которые рассказывают, что происходит. Они хотят изменить ситуацию, но они не жалуются. «Это мужики, они должны защищать». Вторая категория: «Ой, у моего колено прихватило, насморк, нужно его, бедненького, спасти».
АЧ. Мамочки.
АК. Да, мамочки такие. Все подтереть, он бедный, несчастный. Как так, у него в окопе нет горячей воды. Ну да, нет в окопах горячей воды, не подвели туда ничего еще, и ванны там нет. Они где-то живут на своем уровне, идеальном, они даже не понимают, что такое окоп. Они когда туда приезжают, видят грязь: «Как же они там так воюют? Это они что, прям в земле, что ли, живут?» Летящие такие.
А есть, которые: «О, 210 тысяч», пошла, ноготочки сделала, ей вообще по барабану. Она уволилась с работы, она сидит с детьми. Может, смс-ку какую-нибудь черканет.
АЧ. «Люблю, целую, жду».
АК. Да. Но при этом третий вариант, который уволился с работы, — сельское хозяйство страдает. У нас девчонки, какие-то медсестры, санитары, доярки и прочие, они решили, что нафиг им за 30 тысяч или за 20, или за 15 горбатиться. Они оставляют свою работу и сидят дома. И экономика в деревнях, она и так была не очень, в этих бедных регионах, а стала еще хуже. Потому что из-за этого у нас эти руки женские уходят. И с каких-то фабрик тоже уходят, увольняются.
АЧ. Тут я бы поспорил, потому что один мой знакомый губернатор, он очень жестко ответил, тоже работодатели начали ему жаловаться, что возник дефицит кадров. Он их собрал и сказал: слушайте, а ничего, что вы платите по 25 тысяч рублей и считаете это нормой?
АК. Да, опять норма. Норма ли это?
АЧ. Норма ли это? Он говорит, вообще людям надо деньги платить. Давайте подумаем.
АК. Как привлечь.
АЧ. Если у вас там что-то не сходится, давайте подумаем, как сделать так, чтобы сходилось. Но я хочу, чтобы у меня в регионе люди получали достойную зарплату за свою работу.
АК. То есть СВО еще подняла планку нормы зарплаты в стране.
АЧ. Другая норма.
АК. Совершенно другая.
АЧ. Конечно. Начальство изобрело тот самый способ раздачи денег людям, который оно давно искало, но всю дорогу экономический блок был против. Почему? Потому что они говорили: вот, будет инфляция. Да, сейчас есть инфляция, все бегают за яйцами.
Но все-таки не такая, какую можно было бы ожидать, учитывая то, какое количество денег сейчас пошло, что называется «на землю». Потому что большая часть этих денег остается здесь, в стране. Уходит в неторгуемые отрасли, в строительство…
СУ. Все в потребление.
АЧ. В потребление, да.
СУ. Минимум в накопление.
На самом деле, победа — я много думал, если определить… Победа для общества, — мы-то люди мирные, — с моей точки зрения,
победой будет переход специальной военной операции в специальную социальную операцию.
Основа режима – это учителя, военные, врачи. И только после того, когда по 200 тысяч начнут получать учителя и врачи, я считаю, это и будет результатом подтверждения справедливости этого всего. Потому что, когда государству стало тяжело, оно обращается к тем, на кого оно опирается. Опирается, как и в советские времена, на эти три категории. Никого больше нет.
Еще есть, конечно, инженеры-путейщики, но их мало. А вот массовое — имеется в виду массовое — вот три категории: учителя, врачи, военные.
АЧ. Рабочие оборонных производств — все-таки тоже одна из категорий довольно крупных, чья жизнь сильно изменилась. Это как раз рабочие, которые раньше мало получали, но и мало работали. Сейчас они тоже начали получать в разы [больше], но и работая на этих предприятиях в 3-4 смены.
И тоже куча тем, связанных с тем, что «ребенка не с кем оставить». Но уклад уже адаптировался под ситуацию, когда на работу ходят просто, чтобы номер отбыть. А сейчас так нельзя. И это прямо проблема. То есть приходится перестраивать уклад. С учетом того, что да, ты получаешь столько, сколько раньше мечтать не мог. Но в результате этого тебе и работать приходится по-взрослому.
АК. Это на самом деле очень важный момент. Потому что смеются же у нас все. Что, СВО — против геев, что ли, начали? За что мы бьемся?
И здесь — мы шутили до этого — а сейчас вот такая серьезная тема. За что же мы в действительности боремся? За какие такие нормы? За какую норму жизни? Выживать?
Когда Путин, например, на Русском соборе сказал про национально-освободительное движение, и мне один человек задал вопрос: а что такое национально-освободительное движение? Где? Территории мы должны свои отстоять, или в экономическом плане, или в финансовом плане? Ведь мы зависимы от Запада очень во многом. У нас интернет-сфера, айти-сфера, финансовая сфера, все эти у нас аэропорты…
Мы окутаны просто паутиной. И, видимо, может быть, я думаю, он имел в виду как раз вот это национально-освободительное движение. Что мы должны стать независимы, самодостаточны во всех сферах.
АЧ. Ну вот у меня [в связи] с этим, Семен, к тебе вопрос. Как к специалисту по когнитивной войне. Ведь в колониальном положении национально-освободительная борьба — это же борьба против колониального состояния. В нем всегда есть такой интересный слой, как колониальная элита. В широком смысле. Это не только владельцы бизнесов, работорговых фирм, которые плантаторы. Короче, те, которые очень хорошо живут и работают с белым господином напрямую.
И вот как раз они в результате национально-освободительной борьбы теряют очень многое, если не все. Потому что те возможности, тот шикарный даже способ жизни, который был у них… Вообще быть колониальной элитой — это невозможно круто. Это очень круто. Ты не подотчетен никому.
СУ. Ты можешь всегда свалить, если дела, проблемы, ты сразу свинтил.
АЧ. Да. Ты всегда можешь свалить. Здесь государство — декоративное, начальство — для галочки, оно все сидит на зарплате у тебя же.
СУ. В России не было такой колониальной зависимости, как в Молдавии все-таки. Так, чтобы прям послу в США вызывали действующего президента.
АЧ. Ты маленький просто еще, а я-то застал середину 90-х, когда, извини меня, вторые секретари посольства США приходили в Белый дом вице-премьера жизни учить.
СУ. Это давно закончилось.
АЧ. Да, это давно уже закончилось, но я еще застал, видел своими глазами.
СУ. У нас все-таки была очень закамуфлированная колониальная зависимость. Она была в первую очередь через финансовую систему, через культуру, очень опосредованно.
АЧ. Мой вопрос к тебе какой. Кроме этого, есть еще слой такой гуманитарный, который именно интеллектуально обслуживал это состояние как целевое, что это и есть свобода. Что вот это происходящее с нами, когда, так сказать, большинство выживает, а меньшинство, подключенное к благам первого мира, так сказать, бесконтрольно потребляет и хорошо живет, — это и есть свобода.
Это и есть целевое состояние. И у этого есть свои философы, свои писатели, свои художники, свои, естественно, журналисты в количестве. И вот они — тоже теряют все.
СУ. Это же философия у них – надсмотрщика рабов, выбившегося из самих рабов, да?
АЧ. Да.
Они что продавали? Они говорили: «Мы лучше знаем, как с этим стадом, как его лучше обманывать, как ему лучше какие-то идейки предлагать». Это самая большая трагедия нашей страны, которая еще в культуре не отрефлексирована. У нас, начиная с 1988 года, с 1987, новые элиты использовали Запад, внешний фактор, для того чтобы рассказать народу о том, что это правильно — разрушать страну.
То есть они с помощью Запада легитимизировали [разрушение страны]. Для этого же нам крутили бесконечные Беверли Хиллз 902010, и приходили те самые советники в Белый дом. А потом, когда новые элиты уже начали лосниться, они сами стали миллиардерами — 30 лет назад они компьютерами торговали, в подвалах в Москве, будучи секретарями.
АЧ. «В Химках на базаре».
СУ. В Химках, да, точно, деревянными.
А потом они сами разжирели. Они сами стали миллиардерами. Они стали во многом богаче, чем визави, с помощью которых они становились новыми господами. А тут оказалось, что те господа, с помощью которых они стали у себя здесь господами, как в этом фильме: «Это наша корова, и мы ее доим». Это же все в наших 90-х. «Братва».
А им сказали: подвиньтесь, мы хотим поменять на вот этих, которые лучше знают. На условных иноагентов. И в этом вся трагедия. Потому что правящая элита очень долго эту интеллигенцию использовала для легитимизации того, что мы правильно делаем, что строим США в плохом климате.
Ну посмотрите, у нас кто такие таджики с киргизами? Ну это же как латиносы в Штатах. То есть это специально завезенные люди, над которыми, с одной стороны, образуется мафия, потому что с мафией проще работать. С ней проще договариваться. А там люди абсолютно бесправные. Почему? Ну, их на стройке идеально использовать. Почему на стройке? Потому что там максимальная смертность. Но они же не то что зарплаты не хотят русским платить. А там, где сильный травматизм, там, где риск жизни.
И получается парадокс. То есть русские — на СВО, не только русские, скажем так.
АЧ. В путинском смысле.
СУ. В путинском смысле. А здесь — мы строим США на минималочках. Где у нас есть свои латиносы и свои цветные, на счет которых мы будем самореализовываться и еще будем своих националистов подкармливать, чтобы они их кошмарили.
А сегодня буквально арестовали в Питере чиновника, который легализовал 100 тысяч. Русский человек. Ну вот нелегальная миграция через него, вот ему предъявляют, 100 тысяч человек он легализовал. А ненавидим мы нелегальных мигрантов. Понимаешь, в чем парадокс?
И вот, отвечая на этот вопрос, — вот в этом наша шизофрения. Что вот эта
интеллигенция, которая выросла с 1991 года, убеждала наш народ, что нужно самоубиться.
Они как говорили: мы либо самоубьемся здесь все, потому что плохой климат, либо останутся те, кто сидят на нефти, но вообще нужно иметь домик в Майами.
Модель какая? Здесь ты зарабатываешь, лохи должны самоубиться, но они доживают уже последнее. В Норильск надо поехать и построить вот эту модель. Ну вообще арктические русские города — это там, где лучше видна эта модель: где есть те, кто сидит на бабках, а их задача очень быстро свалить в Москву, в Питер и еще дальше куда-то. А там доживает 2-3 поколения вот этих чушпанов, говоря языком современной массовой культуры.
АК. Меня тема миграции тоже поражает, потому что они говорят: вот какие плохие все эти нерусские, значит, надо их бить и прочее. Я пытаюсь объяснить: русский создал, например, запустил их, русский дает им гражданство, русский, то есть из ФМС, русский из полиции ничего не делает, крышует, русский из суда выпускает.
Так проблема в чем? В мигрантах? Что они себя плохо ведут — так они и будут себя плохо вести, ты их не образуешь, ничего ты с ними не сделаешь. Или в тех людях, которые их запускают сюда, которые бездействуют?
И меня здесь, конечно, поражают русские националисты, которые почему-то говорят, что «Россия — для русских» не в том понимании, чтобы миграционный порядок навести, а что в России должны жить только русские.
Фактически мы отделяем Кавказ, мы отделяем значит, дальше бурятов, чукчей и прочих, либо мы их выгоняем. Я вот это не пойму. Либо мы территории освобождаем от них, либо мы их — вместе с территориями: все, до свидания.
АЧ. Кстати, ведь с наиболее крайней чистой версии, вот такой русский нацизм и приводит тебя прямиком в ВСУ, в русский добровольческий корпус.
АК. Это просто они вербуют туда, этот РДК. Двух пацанов недавно спасли оттуда.
СУ. Это очень убедительно. Давайте тоже будем честны. У нас же есть самоцензура и двоемыслие. Вот когда ты сидишь где-нибудь, я помню, лет 20 назад, и когда ты видишь, как наши правители, что можно правителям нашим на Северном Кавказе, никакого уважения, находясь в Белоруссии, например, или в Украине, старой, 30-летней давности, начала 90-х.
У нас Ельцин начал раздавать суверенитет еще в начале 90-х. И это очень нездорово. Откуда эта картинка берется? Это практика нормы на протяжении… Наш сенатор Арашуков, его посадили, о нем мы можем говорить. Но он же 20 лет это все творил.
АЧ. Понятно, что в разных землях, реально, по факту, у нас все равно есть основная правовая система. И то, что она номинально одна, это, по сути, приводит к тому, что пространство эффективности этой одной там скукоживается до какого-то очень узкого круга, а рядом с ней выстраивается другая, параллельная, шариатская, АУЕшная, еще какая-нибудь.
То есть на разных территориях у нас наряду с основной правовой системой еще действуют параллельные правовые системы. И во многих, кстати, кавказских республиках никому в голову не придет решать конфликт в официальном суде. Они пойдут к специальному человеку, таким был, кстати, старший Кадыров. Заплатят ему денег, два тейпа, в конфликте находящиеся.
И он будет разруливать по адатам, может быть немножко по шариату, но точно не по законам РФ. Кто перед кем виноват, и кто кому что должен. Надо в каком-то смысле этот решительный шаг принять, что у нас страна одна, а все-таки правовые режимы в рамках одной страны — разные.
СУ. Я с тобой согласен, но я другое вижу.
АЧ. Все боятся, что это — путь к распаду. А по мне — наоборот, признать очевидное — это путь к единству.
АК. Что теперь Россия?
СУ. Россия — это живой организм. Живая история. Как любой живой организм, может и помереть.
АЧ. Ушел в отставку на излете 2023-го года премьер Польши Моравецкий, который прославился статьей, что «мы должны уничтожить идеологию Русского мира». То есть не просто нанести военное поражение России, а уничтожить, просто изничтожить на корню идеологию Русского мира как античеловеческую, захватническую, империалистскую и так далее.
Я когда ее прочитал в Guardian, я прямо какое-то время выпал в осадок. Долго сидел, чесал затылок, что там обычно чешут. Да, интересно, чтобы пан Моравецкий мог идеологию Русского мира уничтожить, ее бы для начала надо создать.
СУ. Это же намного проще, — когда ее нет, ты что ни делаешь, ты объявляешь, что это идеология Русского мира.
Ну и надо сказать, что они-то проникли. Вот смотри, я был года два назад в Норильске. Город — это, конечно, планета Шелезяка. Не знаю. Кто там миллиарды зарабатывает, но там ничего не менялось. Единственная достопримечательность, куда водят, – это же лагерь Норильский, было восстание большое, — единственная достопримечательность это посвященный [восстанию в Норильлаге] мемориал, памятник этому всему.
И что я вам скажу. Самые, нельзя, конечно, так говорить, конечно, нарядные, большие, видные [знаки памяти] — польские, все идеологизировано. Почему погибли? Почему подлая советская власть, красные все это сделали? Памятник — начищенный. Рядом с ними — литовцы.
Больше в Норильске посмотреть особо нечего. Ну, памятник медведю Айке, пара музеев.
А вот это — сделано хорошо, качественно. Поляки вообще большие специалисты в том, что называется героизация геноцида. Вообще есть католическая культура, которая в Польше особенно проявлена, — это оплакивание. Почему на Западенщине все на колени падают.
Ну, вообще, эта культура. Это другая культура, это культура польского костела. В России, у нас нет этого нигде. Это есть в Белоруссии и на Западной Украине, где она очень сильная. Ты религиовед, ты знаешь эти края. Поляки – большие специалисты. Ну, как это, Козлевича ксендзы охмурили.
Они большие специалисты этого постоянного подливания того, что они — великие страдальцы. Что «все нас мучили, немцы нас мучили». Но обрати внимание, их национальная политика: «Вы нам все должны. Немцы нам должны, русские нам должны».
Я считаю, что с поляками — «Русский мир» — разговор… У нас должно быть в доктрине записано, что пока в Польше не будет восстановлен собор, который мы вам подарили, а вы, падлы, взорвали сразу… У них же как незалежность случилась после Первой мировой войны, они первым делом взорвали Александровский собор, который копия Питерского, подарок был сделан Варшаве.
Что вы творите вообще? При чем тут собор-то? Мы же костелы не уничтожаем. И эта же нынешняя Польша, они идеологически [относят] себя к Польше 1918 года, которая межвоенная, Пилсудского.
АЧ. Пилсудского.
СУ. А у них прямая идея, они соборы взрывают.
У них Польша началась с того, что они взорвали православный собор. Поэтому, несмотря на то что идеологии Русского мира нет, [есть] идеология уничтожения всего и унижения этого иезуитского, постоянного. Они умеют подкапывать, подкапывать, они специалисты в этом.
И до Норильска добрались. Представляешь?
АЧ. Вот смотри. В том-то и дело, что получается, что у них все-таки это что-то есть. А у нас, соответственно, нет. И мы даже о самих себе узнаем в основном из их агиток. То есть, мы читаем у них про то, какие мы плохие. Ну, типа — империалисты, захватчики, враги рода человеческого.
Да, мы такие!
АК. Да, приосанился сразу.
АЧ. Да, можем повторить!
Если серьезно говорить, то для того, чтобы выйти в режим производства идей, нужно в первую очередь выйти из режима пиара. Ну, потому что модель, которая работала — все годы, кстати, сколько себя помню, с середины 90-х, я пришел туда, она уже работала, — что идея понимается как какой-то креатив. То есть, надо нанять каких-то умников, они напишут, мы им заплатим, мы это все растиражируем, все проникнутся, и будет счастье.
СУ. Борьба за привлечение внимания.
АЧ. Нам назад вернутся голоса, рейтинги.
АК. KPI.
АЧ. Да, KPI вернутся. Вот. А сломать эту модель можно одним способом: с людьми разговаривать. Вот прям нужно очень много разговоров. И разговоров не на аудиторию в тысячу человек, а разговоров на аудиторию в 10-15, вот таких.
Тех, которые те самые бойцы в окопах ведут. То есть, там, где уже, может, завтра и тебя и не будет. Поэтому, что тебе врать-то.
СУ. Это создание идеологической атмосферы.
АЧ. Конечно.
СУ. Надо создать идеологическую атмосферу. Да?
АЧ. Ну, конечно. И вот
разговор на десять — он всегда ценнее и продуктивнее разговора на тысячу.
АК. Ну, потому что сейчас такое ощущение, что выхолощено, какой-то вакуум информационный.
АЧ. Не-не. Просто то, что для многих описанный контекст является откровением. Например, для меня это данность: мир устроен так.
СУ. Просто политтехнологи об этом знали всегда.
АЧ. Ну, типа да.
СУ. Мы говорили за рюмкой, так сказать, чая, об этом. Мы и смеялись, и не выносили на публику.
АЧ. Все так. То есть, надо исходить из этого, как из некоторого объективного контекста. Объективный контекст состоит в том, что большинство вообще хочет отгородиться. Объективный контекст состоит в том, что бюрократия тоже со своей стороны воспринимает этих активистов как врагов хуже любых хохлов. С хохлами хоть можно договориться.
СУ. Хуже хохлов. Прихлопнуть их.
АЧ. Вот. Таков порядок вещей. Вот оно — так. Рациональный выбор, рациональный выход состоит в том, чтобы решить… Хорошо. Вот — так обстоят дела. Как нам в этих условиях решить нашу задачу? То есть, победить врага внешнего и самое главное — победить врага внутреннего. Причем
под внутренним врагом я имею в виду не внутриполитического, а того врага, который в нас самих сидит. Ту искривленную, искаженную норму.
АК. Специальная социальная операция.
АЧ. Да. Которую мы привыкли воспринимать как норму, а она нормой-то не является. То есть, исправление нормы.
То есть, как раз-таки вся история с ЛГБТ, она нам, в частности, какой урок дала? Что они то, что раньше, допустим, было криминалом, объявили нормой и стали это активно продвигать. Что теперь это норма, разновидность нормы.
И заметьте, на протяжении буквально одного поколения все с этим согласились. То есть, значительная часть мира теперь по-другому так и не мыслит. Да, это норма. А кто против, тот гомофоб, шовинист и прочие нехорошие слова.
То есть, мы видели, что норма-то, оказывается, меняется. Норма — это не нечто неизбежное, застывшее веками и так далее.
Но раз она меняется, и в том числе меняется целенаправленными усилиями активистских групп, значит, мы тоже можем стать активистской группой и поменять норму.
Объявить то, что мы раньше воспринимали как само собой разумеющееся, аномалией. И начать бороться за ее искоренение. И наоборот.
То есть, если раньше скажем, волонтерство и активизм воспринимались как сдвиг, как радикализм, как это по Винокуровой — агрессивный милитаризм.
АК. Ультраконсервативный.
СУ. Есть хорошее одесское слово «припоцанный». Это какие-то припоцанные, шо-то им надо, вот они бегают. «Что это такое? — Иди отсюда».
АЧ. Оказывается, это можно сделать нормой.
СУ. Как идеала. Норма как идеал.
Вот если мы просто боремся, они же что делают, сволочи? Они тем, что меняют норму, они ухудшают человека. Развращают, делают его слабее. А в данном случае норма, которая организовывает, дисциплинирует, то есть это другая норма.
Это норма, которая вверх подтягивает, за нее сложнее бороться. За разложение — проще.
АЧ. Да, это — против течения, согласен.
СУ. Я понял, это важный аргумент. Вот нам для того, чтобы люди заряженные, буйные, назовем их так…
Все. Ультраконсервативные агрессивные милитаристы.
СУ. …им нужно действовать максимально публично и демонстрируя в своих рядах способность на открытую критику без срачей, что называется. Потому что проблема у всех наших…
АЧ. Друг с другом, да.
СУ. …сразу в себя, люди не могут. Камеры выключите! Как в жизни: есть куча конфликтов, давай без камер выясним. Мы всегда забываем про аудиторию, которая смотрит на нас. Мы-то между собой повыясняем, а люди с ума сходят, в реальности сходят с ума.
Мне кажется, здесь ключик. Демонстрировать свою конструктивную, продуктивную деятельность, показывать иную культуру, публичную и не публичную культуру открыто. И объяснять, что мухи здесь — это не мухи.
АЧ. Да, уверенность в себе.
Начальник, у него всегда железобетонная позиция: «Я — такой-то, вот моя корка, а вы кто такие?» Нужен некий контраргумент, который это перешибает. Я — такой-то. А ты кто?
Найти в себе это моральное основание сказать, что норма — это как я, а не как ты. Я — нормальный тут.
А вы, которые живете так, как будто ничего не происходит, да вы психи.
Согласитесь, это же объективно так. Когда происходит война, а люди пытаются жить так, как будто ее нет — чисто глазами внешнего наблюдателя это очевидно разновидность какого-то психического заболевания.
АК. Да. Да. Чисто психологически, вот затронули эту тему нормы, почему там кто-то не видит? Когда мне задают вопросы, ты не представляешь, тысячи писем приходят на почту каждый день.
СУ. У меня в контексте цитата. Я стараюсь Чадаева подбирать, который с двумя буквами «а». Откуда это наше влияние? Это он в переписке с французом Адольфом де Сиркуром про идеи, как мы черпаем.
«Эта податливость чужим внушениям, эта готовность подчиняться идеям, навязанным извне, является существенной чертой нашего нрава. Этого не надо ни стыдиться, ни отрицать, надо стараться уяснить себе это наше свойство путем непредубежденного и искреннего уразумения нашей истории».
Вот мы такие.
АК. Принять это надо.
СУ. И разобраться, и двигаться дальше.
АЧ. Не просто принять, совершить каминг-аут. Выйти и сказать: да, мы такие.
СУ. Да, скифы мы, да, азиаты мы. И что? Давайте с нами теперь иметь дело.
АЧ. Судя по всему, действительно такой позитивный выход, экстатическое освобождение от этого груза проблем описанных состоит в том, чтобы по аналогии с каминг-аутом выйти и сказать: да, мы русские. Мы такие. Мы про это.
Мы не сдаемся. Мы можем идти против всего мира.
В то же самое время мы слушаем что попало, и любит наш народ — тоже известно что.
СУ. Это действительно — шапка-ушанка и волочащийся парашют. Вы не ошиблись.
АК. Это креатив наш просто.
АЧ. Мы — главные панки планеты.
СУ. Былинные.
АЧ. Когда ты это понимаешь… У нас все время тупое начальство, у нас другого не бывает. Тысячу лет — либо воры, либо инородцы.
СУ. Да, былины читайте. Там все про начальство написано.
АЧ. Вот мы такие. И когда ты это принимаешь, ты это еще и говоришь миру, тут же сама собой в руки начинает приходить победа. Ты понимаешь, что все — так, и
в этих обстоятельствах ты в очередной раз оказываешься способен совершить чудо.
АК. Я уже представила так внутри себя. И русский дух разливается. А уверенности прибавляет. Да, вот мы такие. Когда приезжаешь на СВО к ребятам по этим грязным окопам, не по которым у нас любят ездить, где все наглаженные и красивые в пикселе стоят, а там, где бородатые, немытые, матюками. И вода, да. И крысы жирнючие. И ребята, они же вообще не задаются этими темами, которые нас в тылу гложут, какими-то философскими.
Для них: приехали, говорят, сюда, один политолог, другой философ, третий скрипач, а меня до обеда 12 раз пытались убить. Мне вот то, что они говорят, вообще до фени. Мне главное — выбить противника оттуда.
Я говорю: а где же ты дух-то находишь? Он говорит: ну, я и есть дух. Вот этот русский дух.
Ну, я и есть. Вокруг меня больше ничего и нет.
То есть он принял уже эту ситуацию, он полностью в нее погрузился, как и в грязь, так и — воодушевление на него нашло. И когда говорят, что наши иной раз сдаются в плен или еще что-то, это на самом деле очень мало, это было первоначально, когда не было понимания происходящего.
Сейчас наши ребята прямо сражаются. Они даже говорят — кто-то, — что да, за деньги пошел. Да, я получаю деньги, но при этом я сражаюсь за Родину. И я буду дальше продолжать. У них нет страха смерти как такового. Да, не хочется умереть, но уже ты к этому привык. И не то, что там бдительность теряешь, а думаешь, чтобы побольше прихватить врага, чтобы твоя смерть стала не напрасной.
И я думаю, что вот именно те ребята, помимо ПТСР, который они получают, они получают ту трансформацию, которую мы тоже здесь получаем. Но мы — более медленно.
АЧ. Учили ребят беспилотию в 5 километрах от ЛБС. Была группа. Надо сказать, что скорость освоения материала превышает таковую уже на полигоне в тылу примерно раза в 3. То, что там ты рассказываешь и объясняешь, показываешь часами, тут это происходит очень быстро.
Полное ощущение, что по-другому работает время и по-другому совершенно какие-то сверхчеловеческие качества появляются.
АК. Война же раскрывает не только самое гнилое, она раскрывает самые лучшие твои качества.
И сколько… Была одна ситуация. Приехали на полигон ребята, добровольцы, все такие чистенькие. Один батальон, который в Росгвардии служил, их отправили служить на передок. И все равно они должны были инструктаж [пройти]. Они проходили на большой территории инструктаж, но что-то как-то не усвоили. Их — заново.
«Мы такие чистые, красивые, мы не будем ползать». Приехал командир, говорит: «Вон — КамАЗ, вы уже готовы? Сейчас на передок». Три дня уже поползали, страх, видимо, смерти, столкновения и прочее… У меня ребята, инструктора говорят: они лучшие сейчас. Они просто за три дня всю программу выучили. Любую укреп[точку] возьмут.
Действительно, понимание жизненных процессов, видимо, может быть из-за того, что жизнь коротка, и тебе хочется больше наверстать, больше успеть, пытаться себя сохранить. Эта трансформация лучшего проходит быстрее.
АЧ. Мне кажется, это тоже русское. Семен, поправь меня. Как раз-таки в холодном климате это как работает? Это ты 9 месяцев лежишь на печи, потому что холодно, а оставшиеся три, короткий сезон, у тебя страда, и ты должен совершить сверхусилие и успеть. И когда это происходит десятками поколений, в тебе вырабатывается способность внезапно открывать в себе такие [возможности], на ровном месте, казалось бы, — ни кожи, ни рожи человек.
Вот это тоже — мы такие.
В общем, я думаю, что нам таки удалось этот сложный разговор завершить на какой-то позитивной ноте, я бы даже сказал, вдохновляющей. Поэтому и хорошо, что мы на переломе 2023-2024 годов об этом сейчас разговариваем.
Я очень благодарен и тебе, что пришла, и тебе, Семен.
Это был подкаст «Военно-политическая философия» с Алексеем Чадаевым.
Смотрите и слушайте нас в YouTube, в Telegram, в Яндекс.Музыке, везде, где встретите.
До новых встреч!
Словарь когнитивных войн
Телеграм-канал Семена Уралова
КВойны и весь архив Уралова
Группа в ВКонтакте. КВойны. Семён Уралов и команда
Бот-измеритель КВойны
Правда Григория Кваснюка
Was this helpful?
7 / 0