Видео на канале Семена Уралова
Алексей Чадаев. Это подкаст «Военно-политическая философия» с Алексеем Чадаевым. Со мной Семен Уралов, как всегда.
Семен Уралов. На посту.
АЧ. И у нас сегодня в гостях IT-предприниматель Сергей Тиньков.
Что хотели обсудить? Хотели обсудить технологии, причем технологии в практической части, как технологии работы в пропагандистской реальности, как стык технологий и пропаганды. И то, как увлечение технологиями и жизнь в пространстве, в сфере технологий, в рамке технологий меняет мышление.
Сразу передам слово Семену.
СУ. Я представлю Сергея, потому что Сергей больше мой гость, мы давно, больше 20 лет знакомы. И почему именно эта тема? Сергей не просто IT-предприниматель и советский инженер по образованию, а человек, с которым на практике еще в 2004 году, когда был украинский первый Майдан, нас свела судьба. Дело мы одно делали, очень интересный был проект «No USA in UA», то есть «Нет США на Украине», он был аналитический, а Сергей делал обвязку инженерную.
Мы тогда еще, 20 лет назад в Киеве, в русскоязычном городе, столкнулись с тем, что внутри инженерно-русскоязычного проекта — на стыке, я был со стороны пропаганды, Сергей был со стороны инженерии — мы делали совместные проекты. Мы увидели, как посыпались люди — это был первый Майдан, первый психоз — посыпались как у меня журналисты, так даже и люди, которые отвечали за модерацию комментов и все остальное. «Все, мы за Ющенко теперь!»
И мы это наблюдали, пережили внутри коллективов, а потом реализовывали много разных [совместных проектов]. Тот же бот, исследование эмоциональных ударов в ходе когнитивных войн, это его разработки. Серега — из тех инженеров, айтишников. Еще 25 лет назад, когда мы познакомились, мы увидели, что среда инженерно-айтишная максимально поражена вирусом западнизации. То есть это люди, которые — мы вроде бы с ними и работаем, и деньги как бы зарабатываем, и дело общее делаем, но внутренне это абсолютно чуждые нам люди.
У меня в связи с этим вопрос про технологии. Вроде бы технологии внеидеологичны, они всем служат. Вот можно ли в политике, в идеологии, в пропаганде реализовывать проекты инженерно-айтишные, будучи самому внеидеологичным? Можно быть таким суперпрофессионалом: я, хотите на Запад поработаю, хотите — на Восток, потому что многие айтишники именно так себя позиционируют: «я профессионал, мне вообще все равно, как и что делать».
Сергей Тиньков. Ну я думаю, что ты завышаешь рамку, связанную с пораженностью инженеров этим вирусом. На моей практике, честно говоря, были все истории, связанные с такими отказами инженеров, не среди модераторов, а в инженерной среде. Они были единичными, реально, и в основном это были совершенно бестолковые люди.
Те люди, которые инженеры, они все равно болеют за специальность, их интересует производительность, качество кода. Идеологически пораженных людей, мне кажется, сильно меньше. Да, они однозначно есть, наверное. Но это не та, мне кажется, проблема, я бы ее так не высвечивал.
Все-таки инженеры занимаются инженерной историей. Есть шутка: БМВ делают машины для того, чтобы грабить банки. Правильно же? Такая же история и про инженеров, у нас задача решать вопросы. Когда мы говорим про IT в идеологии, политических технологиях, я всегда говорю: ребята, какая у нас задача? Что делает инженер?
Я могу сделать самовар, я могу сделать молоток. Но применение этого устройства бывает с двух сторон. Изначально появляется техническое решение. Возьмем, например, WhatsApp, который просто появился, а потом мамочки всего пространства решили его использовать как домовые чаты, и оно полетело-полетело, а потом же Телеграм, подсмотрев, как используется WhatsApp, сделал его более адаптированным для каналов, групп, ботов и так далее.
Вот пример, когда сначала сделали инструмент, условно понятный для рынка, а потом его подхватили и начали использовать. Может быть и обратная история, поэтому в идеологии, в задачах — это всегда вопрос постановки.
Если мы вспоминаем те времена, которые ты упомянул, мы делали первые истории, которые повторялись с «фабрикой троллей», они были на поверхности. Было понятно, чтобы апеллировать к чему-то, ты должен вызвать собеседника на этот спор. Когда два собеседника просто кричат, как на той картинке — красные против синих, ничего не происходит, происходит просто конфликт, нет места для диалога.
Вопрос создания таких историй был просто из потребности решения задачи. Тогда была такая история, если ты помнишь, на момент старта проекта никто не занимался популяризацией России или противостояния США в Украине. Но Штаты занимались этим очень плотно. Когда мы сделали замеры в интернет-пространстве, 90% аудитории было за Штаты. Потому что они просто в этом работали.
У нас был колоссальный эффект, когда мы заканчивали, по-моему, 52% было уже в нашу пользу, причем за какой-то короткий период. Этим вообще никто не занимался.
АЧ. Я прошу прощения, все-таки я тоже в конце 90-х был айтишником и регулярным участником российских интернет-форумов, разработчиком всяких-разных платформ, «Работа.ру». И я хорошо помню, как этот слой сам себя самоопределял. Там было очень важно, что это достаточно свободный класс.
То есть в отличие от многих других бизнесов, где рулили какие-то бандиты, какие-то чиновники, в IT с самого начала государства не было. Оно туда вообще приходить стало довольно поздно. Ну, по крайней мере, в России так. В этой сфере был культурный герой, такой образ, с которого «юноша, обдумывающий житье и решающий — делать жизнь с кого» себя строил, такой мифологический Гейтс, который потом стал мифологическим Джобсом. Юный компьютерный гений, решивший сделать мир лучше, создавший продукт, который тут же стал востребован миллионами и миллиардами, и на этом сам заработал миллионы, а потом миллиарды, и остался визионером. То есть образ айтишного визионера, трендсеттера, задающего будущего, то, что эксплуатирует условный TED на своих конференциях, когда выходят какие-то люди и, по сути, выглядят как нечто среднее между инженером и камлающим пророком.
И, конечно, это была среда, очень дистанцированная от власти. Это верно даже по отношению к Штатам, то есть нигде нет такого скепсиса по отношению к Вашингтону, как в Силиконовой долине. Даже в каком-то смысле противопоставляющая себя традиционному государству и его институтам.
Ну и, конечно, очень глобализованная, то есть понятно, что люди с какого-то момента начинают даже думать по-английски просто в силу того, что работают с кодом, живут там, где им нравится, особенно с того момента, как стал популярен дауншифтинг и удаленная работа.
То есть это именно свойство этого человеческого материала, он такой. И, разумеется, он очень нервно реагирует, когда его пытаются призвать к какому-то там патриотизму, заставить тем более работать на какое-то начальство. Он считает, что он сам себе всегда начальство.
В этой среде одни идеи проходят лучше, а другие хуже. Один тип высказываний, тип политических позиций, карт мира, проходит быстрее, а другой там не проходит совсем. Поэтому совсем уж сбрасывать со счетов этот фактор профессиональной субкультуры я бы не стал.
СТ. Ну, он однозначно присутствует, без него никуда не деться. Возможно, тут еще есть такой вариант, что обмен мнениями об открытом поле пошел среди таких людей просто из-за того, что они попали в интернет раньше, чем основная публика.
АЧ. Конечно, еще Фидо, еще до всякого интернета.
СТ. Да-да-да. Конечно, это такая своенравная история. На тот момент она, конечно, была наполнена больше профессионалами, которые идеологически были заточены под мечту. То, что вы говорили про Гейтса, Джобса и так далее, потом Брин.
Эта история чем интересна? Это все было как в «Убить дракона». Сначала Гейтс обвинил IBM, потом Джобс обвинил Гейтса, потом Брин обвинил Джобса, потом Apple повторно обвинила Google, потому что они теперь «большой брат», и так далее.
Там другая война, в этом террариуме. А среди специалистов… Во-первых, они были очень узко заточены на специальность. Во-первых, тогда не было денег в этой сфере. Особенно в начале 90-х, каких-то особых денег там не было. Там был тяжелый труд, потому что все называли тебя «компьютерщиком». Компьютерщик должен уметь заправить принтер, протянуть кабельные сети, настроить роутеры, написать программы.
АЧ. Да, и показать теткам из бухгалтерии, где в компьютере any key находится.
СТ. Да, написать все это, работать и в поддержке, получается. То есть ты был – все, и назывался компьютерщик. Это сейчас уже нарезали на 100 специальностей или больше. На тот момент это был просто обычный труд, понятный, простой, ничуть не лучше. В чести были кто? Юристы. Забыл, кто там еще был.
АЧ. Менеджеры.
СТ. Да, эти все модные специалисты, которых не было до этого. Программисты — это были какие-то инженеры непонятные, никому не нужные. Поэтому естественно то, что они не чувствовали определенную свободу из-за мышления, это понятно. Им было просто брать халтуры. Ну и чем дальше, тем проще, потому что удаленка это позволяла, они чувствовали себя свободными и не привязанными ни к чему. Так и есть. Тут не поспоришь.
Потом, конечно, когда отрасль начала сильно наводняться коммерцией, как и в любом обществе, оно не стало каким-то чистым. Оно стало просто отражением того, что приходит много людей из банковской сферы, еще откуда-то, то есть все. Это было отражением.
АЧ. Кстати, да. Я застал время, типа конец 90-х, когда в отрасль начали масштабно заходить деньги, и олдам это очень не нравилось. Люди, которые писали кодекс этики цифрового пространства, были достаточно левых взглядов, что все должны быть равны друг с другом, то есть среда была достаточно левая поначалу. Но потом большие деньги пришли, и как им не нравилось, когда этот враждебный, онтологически, культурно враждебный мир корпораций начинает захватывать их тихий, уютный цифровой мир.
СТ. Я попал в интернет в 1993-м. Это были подписные листы и Фидо. Потом — это уже 1996 год, был полноценный интернет. Интернет был абсолютно чист. Ну – «чист», там была информация, там было все бесплатно. Ты мог пойти, взять, сам поделиться, и все это было именно в таком виде.
В 2000-х, если мы вспомним, как выглядел средний сайт, баннерная реклама. Это было «СПИД-инфо», в чистом виде «СПИД-инфо», и люди, которые это видели в чистом виде, не могли это принять, потому что вместе с деньгами пришло это все.
АЧ. Я как фидошник не мог принять баннер, мне баннер казался преступлением, навязанным контентом.
СТ.
Так сейчас все IT, абсолютно все держится на опенсорсе, который держится на энтузиастах.
Корпорации ничего не делают, то есть их отделы – абсолютные импотенты с точки зрения объема производительного кода и его реальной ценности. Это все сделано на опенсорсных библиотеках, поэтому тут все понятно.
СУ. То есть творчество и свобода, которые были в этой отрасли, сохраняются в открытом коде, и это продолжает жить.
СТ. Не в открытом коде, в идеологии подхода, то есть ты днем на работу ходишь и что-то пилишь, что тебе неинтересно.
СУ. То есть ты работаешь на корпоратов днем столько, сколько надо.
СТ. Да, и тебе это неинтересно.
АЧ. Но это позволяет выживать.
СТ. Да. А вечером ты приходишь и делаешь то, что для души, то есть библиотеку какую-нибудь, «умный дом», все что угодно, что тебе нравится.
Ты хочешь получать как творец удовольствие от своего труда.
Получать удовольствие от нарисованного баннера дизайнер не может, потому что это не искусство.
Это сегодня выкинулось, его обматерила куча людей, потому что в скидке обманули. Ты не получил эмоционального заряда. А если вечером написал какую-то картину, если мы берем дизайнера, это другая история.
То, что специальность наводнилась людьми и стала похожа на все, что сейчас есть, это понятно. Но исторически то, что двигает вперед, это ядро осталось такое же. Оно просто обросло сильно.
СУ. Ну, давай то, что двигает вперед. Такая штука, как инженерная мысль, всегда была важным общественным фактором. Это было свойственно и советскому обществу, увлечение «Юным техником», «Техникой – молодежи». То есть заряжать энтузиазмом сначала молодое поколение, чтобы оно творчески [развивалось]. Сейчас есть робототехника и прочее.
Советская инженерная мысль — это мне отец больше рассказывал, я все-таки гуманитарий — она была направлена в будущее. Сейчас наша инженерная мысль направлена больше на копирование образцов. У меня такое впечатление, что будущее эти цифровые инженеры задают там — какие будут приложения, самые простые вещи, какие будут решения. А мы перешли на этап копирования — то есть повторять, чтобы было не хуже.
Или все-таки у нас есть [что-то свое] в этом направлении, как были заделы советских инженеров, которые сами двигают? Самый [простой] пример — Тетрис, простейшее решение, чистой воды творчество, которое инженерами было превращено в игру, в которую играют до сих пор.
Что у нас в этой сфере? У нас есть поиски своего? Или мы просто копируем их модели?
СТ. Ты намешал, мягкое с теплым. Все это разберем отдельно.
В развитии есть разные этапы. Есть фраза, по-моему, из журнала «Эко». Такое было когда-то, в 80-е интересное экономическое издание. Там была такая фраза. Есть во времени развития цивилизации два периода. Иногда у вас под управлением сжигания ископаемого топлива вверх поднимаются десятки тонн железа. Это когда наука идет вперед. А с другой стороны, у вас в кармане, в научных часах появляется компьютер. Это когда технология идет вперед. Это просто разные эпохи.
Если мы говорим конкретно про IT, то однозначно оно было пронизано романтизмом. Грубо говоря, 20 лет назад, от моего времени, был романтизм в области коротковолновиков, «охоты на лис». То, что было доступно человеку, что важно.
Почему персональный компьютер захватил умы? Он стал доступен человеку.
Ты мог его собрать из [рекомендаций] журнала «Радио», например.
АЧ. Из запчастей, купленных на Митинском радиорынке.
СТ. Да, да, то есть это было доступно. Ты мог подключить его к бытовому телевизору, если у тебя есть руки, и ты читал инструкции, выписывал журналы, ты все это мог сделать. Это интересное времяпрепровождение. А самое главное, ты мог в нем творить. Это основа. Кроме того, это было дико доступно.
Я в специальность попал очень просто. Мы шли… Не помню, как мы с товарищем оказались в пединституте, там просто была открыта дверь. И там говорили: если час позанимаетесь программированием — я тогда вообще не знал, что это такое – мы дадим 15 минут поиграть в компьютерную игру. Это 1985-й год. Я уже примерно слышал про это. А, если дадут поиграть, давайте позанимаемся. Что — час не позаниматься? То есть это было бесплатно, техника была японская. Это, на секундочку, город Николаев. Были Yamaha-2, абсолютно бесплатно. Нас никто не записывал, никто ничего не спрашивал. Все, будешь заниматься? Фамилия? Все, ходи по средам. Ты приходил, с тобой занимались. Основа была. Потом, когда это начало подрастать и было очень доступно, был очень интересный период.
И у меня было такое интересное замечание. Я читал биографию Сноудена пару лет назад. И мне стало понятно, что мысли людей, которые заражены IT, по всему миру одинаковые. Я читаю его впечатления, как он видел, как он нашел первый модем, куда он подключался, это нельзя придумать. Это мог сделать и написать только тот человек, который это пережил.
Он был просто искренним айтишником.
СУ. То есть идеологизированным человеком, у него идея была.
СТ. Он просто был хороший, честный человек. И был не согласен с какой-то там позицией.
АЧ. Я согласен, его тип мышления, его картина мира была такой же, как у любого представителя этой среды в любой точке глобуса.
СТ. И она была чрезмерно подвержена этой свободе. Он настолько считал, что всюду только свобода, и не хотел верить в давление властей, что даже пошел против.
СУ. Потому что был носителем идеологии, что IT — это свобода. Правильно? Это же идеология.
СТ. Ну, она намешивается. Эта идеология возникла не из-за IT, просто IT дало свободу. Давай так. Потому что сейчас есть куча IT, которое – не-свобода. В банках, кардеры, куча хакерского бизнеса, вебкамы. Это ни хрена не свобода. Это тоже IT. Мало того, там огромные деньги. Но это вообще не про свободу, а про другое.
АЧ. А вот та IT-субкультура 90-х, это — у тебя друзья по всему миру. Ну, представь.
СТ. Вы друг другу доверяете, вы делитесь кодом.
АЧ. У вас нет никаких коммерческих отношений, но есть куча общих дел. То есть знаменитая история про то, что даже эту самую OLE, которая Object Linking and Embedding, что было в свое время прорывной фишкой винды, в свое время Гейтсу, что называется, чуть ли не по пьяни рассказал на каком-то форуме какой-то русский программист. Ну, это нормально.
СУ. То есть в политической сфере получается — что? Была сфера, которая была в общественном восприятии сферой свободы.
АЧ. Не в общественном, в кастовом, в средовом.
СТ. Ну, я в этих терминах не могу оперировать.
СУ. Скажем так, оно воспринималось как территория свободы. Это было лет 15-20, какое-то время. Потом пришли корпорации и…
АЧ. И государства.
СУ. Ну, где-то больше корпорации, где-то больше государства. Но представление о том, что это территория свободы, сохранилось. На этом же основано, правильно, что это свободная профессия?
СТ. Да, но оно и так свободное. Кто тебе мешает взять и что-то написать, получить мировую известность, и тебя никто не остановит. Имеется в виду, здесь нету…
Ты какую часть истории хочешь разобрать?
СУ. Я хочу понять, где остались носители идеологии свободы и воли в этой сфере. Если раньше их была значительная часть… Такие как Сноуден раньше задавали модели поведения, ты сам говоришь. Мы шли в эту сферу за свободой, чтобы проявить себя.
Теперь корпорации отъели огромный кусок рынка. Там уже инженеры-айтишники превратились в наемных рабочих, простых. Правильно? То есть там уже нет территории свободы. А где теперь территория свободы?
СТ. Ну, смотри, если заходить на эту полянку… Я не думаю, что эту территорию надо искать, потому что, в моем понимании, IT себя уже съело. То есть через 3-4 года IT вообще не будет похоже на то, что есть сейчас.
Ко мне часто приходят родители, спрашивают, куда отдать ребенка учиться. И зачастую у них вообще нет вопроса, что это не IT. Говорят: а какое именно IT? Какой язык, что-то еще? Я последние 3 года зачастую говорю: а вы уверены, что в этом [будущее]?
Давайте вспомним, 90-е — юристы. Говорил буквально год назад с коллегами из Штатов, они говорят: у нас уже никто не отправляет детей в IT. Всем понятно, что оно закончилось. То есть — биоинженерия, математика.
IT на сегодняшний момент — я сейчас не подберу быструю аллюзию — 80% этого IT сейчас будет не нужно. Оно насыщено не сильно талантливыми или продуктивными людьми. То есть они просто после курсов или просто работали на момент тот, который…
Вот я приведу пример. Представь, что у тебя сломался в доме замок электронный. Он выполнял функцию автоматическую, но в какое-то время сломался. Тебе надо поставить человека, который будет держать эту дверь. Надо. Чтобы было безопасно, давай поставим. Но использовать для этого человека: а) неэффективно, б) человек тупеет на этой работе, он просто держит дверь, иногда смотрит в щелочку. Вот, собственно говоря, то, чем сейчас занимается 80% IT.
Учитывая продвижение в ИИ, в системах визуального программирования, через 5 лет этого всего будет не нужно. Уже сегодня бизнес столкнулся с тем, что он не готов нести эти накладные расходы.
Как это развивалось. Где-то с 2012 года, примерно 2010-2012, начался рост Ecom’a, более-менее серьезный. Наверное, пик его был в 2015-2016 год. И уже начало сильно не хватать кадров. Соответственно, появился запрос на все обучающие платформы, площадки и так далее. И эти люди начали то IT. Но что было в эти годы, вплоть до 2019 года? Была гонка вооружений в виде количества персонала айтишников у тебя. Эти люди не знали, зачем их нанимали.
Я вижу огромное количество крупных корпораций. Консультирую, работаю с ними. Зачастую компания может иметь тысячу программистов и не знать, что они делают. А когда они выступают даже на своем докладе и показывают результат своей трехмесячной работы команды в 30 человек, ты на это смотришь, и: вам честно сказать, что это вообще делает студент за один вечер или промолчу, зачем мне портить людям [впечатление]. У них же все серьезно, у них тут IT.
2019 год совершил шок[овый поворот] в другую сторону, потому что пришел ковид, и даже те, кто не понимал, что это такое, зачем это IT нужно, уже поняли, что без IT никуда. У них случилась истерика в ближайшие полгода. Мы, например, принимали заявки: ой, давайте срочно, нам нужно срочно все сделать. Ребята, а чем вы десять лет занимались? Оно в один день не строится. Ты не можешь родить ребенка за один день. Даже если он тебе очень нужен, потому что тебе нужно на встречу к подруге идти, а ты без ребенка. А они все с детьми, условно говоря.
2019 год это подтолкнул, но на это не было экономических обоснований. Бизнес в ковид лучше себя не стал чувствовать глобально, отрасли типа туристической, отельной. Но, тем не менее, какой-то прирост существовал.
На сегодняшний момент мы находимся в экономике, которая требует более внимательного соотношения себестоимости к результату. Ты должен показать результат. Это должно работать, потому что как номинальное импортозамещение это не работает, это сейчас не надо.
Можно было так показать 10 лет назад: типа, у нас что-то есть. Но это не нужно сегодня, сегодня нужен реальный результат. А получить реальный результат ты можешь только от людей, которые его могут сделать. А 80% этих людей, которые пришли в отрасль за последние 5-7 лет, это люди, которые отучились на курсах, их просто брали и не знали, зачем.
СУ. Получается, что через несколько лет у нас в обществе ждет на рынке труда появление безработных, но очень амбициозных людей.
СТ. А это сейчас уже есть. СММщики, условно говоря. Это все та же история. Как выглядел к 2018-2019 году какой-нибудь процесс в крупной корпорации? Просчитав какой-то маркетинговый шаг или [чтобы] какую-то инновацию решать, надо срочно поменять 15% на 17%. Скидку, казалось бы.
Они делают исследования, custdev, пишут кучу бумажек. Как люди, цифру 5 от 7 вообще смогут отличить, какой должен быть размер шрифта и так далее. В общем, какая-то ерунда на 4 страницы поступает дальше в IT-отдел. А IT-отдел на это смотрит: так, понятно, какие нам надо риски здесь учесть, тестирование, какие нам нужны будут ресурсы по железу и так далее.
Ага, давайте ТЗ еще напишем, и аналитиков. А как мы будем проверять? Методику проверки. И давайте обязательно А/В тестирование к этому сделаем, а вдруг люди не распознают что-то. Хорошо, давайте раскатывать. На какой регион раскатывать? Подготовьте регион к раскатке. Регион подготовили, отлично. Соберите обратную связь. Ага, как прошли тесты? Ага, нам нужны еще песочницы. Давайте сделаем регресс, и так далее.
В итоге получается ценность «Пятого элемента», когда Зорг кидает эту штучку и выезжает куча машинок, и у тебя история про 15 на 17 процентов или наоборот, вместо минуты времени, [одного] дня…
АЧ. …занимает год работы.
СТ. Сотни человек заняты серьезным делом. Но это было только тогда, когда тот заказчик, конкретный владелец, не понимал, что он делает.
Знаешь, что мне это напоминает? Когда-то, чтобы двигаться, нужны были лошади, нужны были стойла, сено, конюхи, это был целый процесс. Люди, которые не понимали, как кормить лошадь или садиться, им надо было нанять целую кучу всего. Но сейчас мы не испытываем таких [трудностей], есть заправки, машины, мы как-то двигаемся без этого всего, и нормально.
То есть это развитие, — это не то что было плохо или сейчас плохо, это естественный процесс развития. Нагналась пена, она схлынет, однозначно.
АЧ. Сколько раз уже, даже в истории IT, схлынула пена. В своё время был бум доткомов, все были делателями веб-страничек. Когда возник запрос на объектно-ориентированное СУБД…
СТ. Потом игры одинаковые, похожие, потом что-то ещё.
АЧ. Всё время туда набегала толпа леммингов, через какое-то время пузыри лопались, и лемминги убегали в следующее. Крипта — тоже.
СТ. Ну, да, не будем всуе.
АЧ. Да-да-да.
СТ. Это естественный процесс, про свободу. То есть экономика, свобода — в каком ракурсе ты хочешь это проговорить, развернуть?
СУ. Что свободных людей осталось мало в сфере, я понял. Почему их осталось мало?
СТ. Нет, их осталось ровно столько же. Те люди, которые понимают, что они что-то стоят, и они что-то могут, остались такими же свободными.
АЧ. Но раньше их было 80%, а сейчас 3%.
СТ. Да!
СУ. Да, именно, именно. Я же о чём говорю. Я проверяю, это вопрос на понимание.
СТ. Просто те 80% — они не мои коллеги.
Я не хочу обидеть рынок. Просто я понимаю, что люди пришли за длинным рублём. Они хотят в IT, потому что там сейчас длинный рубль. Они не хотят ничего учить, их вообще не интересует. Они на прохождении тестов списывают ответы.
Ты чему хочешь научиться? Как врач может стать врачом, если он вместо того, чтобы учиться, обманом купит диплом? Ты ляжешь к этому врачу лечиться? Он будет у коллег иметь уважение?
СУ. А откуда ты знаешь?
СТ. А, я же гениальный, что ли?
СУ. Нет, купил он или не купил, откуда ты знаешь? Это же самый главный вопрос.
СТ. А, в этом плане? Я знаю, у меня коллектив небольшой, но в корпорациях этого не знают, потому что эйчар не может провести квалификацию. Да, есть системы тестов, но эти ответы сливаются каждый день. Есть куча сайтов, где рассказывается, как пройти собеседование на hard-, на soft-skills, на что угодно. Куча видео, сотни. Причём это не обязательно наши. Это мировая тенденция, индусы. Их вообще сотни тысяч в день нанимаются и уходят.
И они у себя это культивируют. Как проходить собеседование, это их тренд. То есть они монетизировали, как залазить на выгодные места раньше нас. То есть мы ещё не сразу догадались. У нас всё равно более спокойно.
АЧ. Давайте всё-таки вернёмся в политику. Из разговоров про судьбу IT-отрасли. И так понятно, что в любой сфере — не обязательно IT — в любой сфере, пока была узкая каста профессионалов, там была понятная этика, была понятная система ценностей, иерархия и всё такое прочее.
Как только она становится массовой, туда набегает толпа народа просто за баблом, разумеется, всё это отходит на задний план. И там возникает совсем другая этика, совсем другие люди, совсем другие структуры управления, логика процессов. Это факт.
Но мне здесь важно вот что, что действительно очень было заметно, начиная с Фидо. Уже в Фидо был, например, Su.Pol, где внезапно оказалось, что эта среда, вроде такая вся из себя, не от мира сего, она очень политизирована. И часто причём эти люди — приверженцы достаточно радикальных теорий, и достаточно радикальных учений, доктрин и так далее.
И сейчас мы это видим, ну, самый попсовый пример – это условно Маск, который уже и не айтишник давно, хотя начинал с этого, с PayPal. Но тем не менее, приблизившись к вершинам, он тут же немедленно начинает излагать миру, как именно он хотел бы его переустроить по-своему.
В этом смысле установка, что я — технофрик, я — про код, и меня эта ваша политика не интересует — это Маск.
Если покопаешь, поковыряешь любого хорошего сисадмина, не говоря уж — кодера или архитектора, выяснится, что у него до хрена в голове собственных тараканов по поводу того, как надо переустроить всё.
СТ. Однозначно.
АЧ. Вот. И огромная амбиция по поводу: вот дали бы мне, я бы сейчас тут всё сделал по уму, эффективно и всё такое прочее. И, разумеется, эта среда, просто в силу этих факторов, разумеется, это среда оппозиционная, причём оппозиционная примерно любому начальству и примерно в любой стране.
Это нормально. Для меня айтишник, который не смотрит на родное государство со скепсисом — я сам на него посмотрю с подозрением, а уж не подлец ли он часом.
СТ. Нет, ну, я думаю, что здесь основаниями для таких наблюдений являются просто физиологические особенности людей и специальности. Практически все, я в том числе, разработчики-программисты — интроверты. Ты заперся, и ты в этом мирке, именно поэтому ты не стал футболистом, потому что ты не стал футболистом. Ты закрылся, и тебе уютно, тебе никто не нужен.
Ты там творишь, что ты хочешь творить, и ты можешь сотворить, то есть ты видишь результат, тебя это устраивает. То есть у тебя есть много времени подумать и накрутить, и знать, как ты это творишь, это, мне кажется, опять-таки физиологическая история.
Туда же умножается история того, что ты говорил: люди свободные, они почувствовали…
АЧ. Все-таки психофизиология.
СТ. Да, психофизиология, да, да, да. А дальше…
СУ. Ну, а давай на своем примере. Ты из [айтишной] среды, но тем не менее тебя и политика интересует. И с нашим ботом, когда нужно было, собрались и сделали, без всяких, без позиции заказчика. Потому что нужно было, люди испытывали тревогу. Я вкратце напомню, это бот для борьбы с когнитивными ударами и волнами путем рефлексии ежедневной повестки и отвечания на вопросы. Простой инструмент, но его нужно [было] сделать, чтобы он работал, работал постоянно.
Вот в чем твоя мотивация? Для меня ты в этом смысле загадка. Деньги есть, признание есть. Зачем политизироваться тебе? Зачем тебе эти инструменты, которые не приносят тебе лично ничего?
СТ. Я тебе отвечу примитивно. Я видел, что было сделано на тот момент. Я понимал, что это не будет работать, не будет через какое-то время решать задачу, потому что было сделано на соплях. Я сказал: это надо сделать нормально, и просто сделал нормально.
СУ. Нет, это понятно. Зачем тебе политизация, если ты интроверт?
СТ. Ну, мы же живем в обществе, мы все равно не можем жить отдельно от него. Мне непонятна суть вопроса.
СУ. Я хочу понять, почему ты, айтишник, сделал над собой [усилие] и ушел в активную позицию, и ты готов вкладывать время, и усилия, и деньги в общественную деятельность, а почему, как ты говоришь, большинство являются интровертами, запираются в своем мирке, и им это неинтересно?
СТ. Нет, мы же касались интровертов, как они туда попали, в эту историческую точку, в этой модели поведения. А очень много айтишников, мне кажется, много чего делает. Причем это тренд по всему миру. Прикольная история была, по-моему, в Чехии 3 года назад, когда у них государство ввело тендер на систему парковок или платных торгов, не помню точно.
Был тендер, и его выиграла какая-то компания, получила 20 миллионов долларов, условно говоря. На это айтишники сказали: ребята, вы с ума сошли! Собралось 8 человек, и за одни выходные сделали систему полностью и подарили государству.
Просто, это не политические [мотивы], это просто: да вы, ребята, с ума сошли.
Мы же хотим жить в хорошей стране.
СУ. Позиция здравого смысла.
СТ. Я не хочу, чтобы вокруг меня были сумасшедшие люди.
Я вижу, как все [носятся] с этим Телеграмом, и мы сходим с вами с ума вместо того, чтобы заняться делом.
Сотрудники, какие-то люди, зачем это? Мы решаем задачи внутри нашего общества. Ну, мы же так и растем, решая эти задачи.
АЧ. Вот здесь я включу философа. Я что вижу. Что инженер, любой инженер, необязательно в цифре, у него есть этот подход, что когда люди о чем-то спорят и живут этим спором, он говорит: постойте, я знаю, как надо сделать по уму. Отойдите все в сторонку, сейчас я вам нарисую чертеж, и будет вот так.
Вместо того, чтобы до посинения спорить, условно, пускать или не пускать ассенизаторов по дорогам общего пользования, взять и построить канализацию.
СТ. Да, решение.
АЧ. Да, да, да.
И в этот момент, кстати, он чувствует себя демиургом немножко, инженер. Он действительно изменил жизнь к лучшему. Я хочу to make the world a better place. То, что в совершенно чудесном сериале «Силиконовая долина» обыграно в юмористическом ключе. Когда очередной какой-то венчурный раунд, и вот выходит 500 команд, и каждая заканчивает этой фразой: я хочу изменить мир к лучшему. И сидят главные герои: блин, как мне не нравится, когда кто-то другой без меня меняет мир к лучшему.
СТ. Кстати, это гениальный сериал. Наверное, первый айтишный сериал, который можно было смотреть нормально, не передергивая. Да господи, что вы несете? С <…> точки зрения.
АЧ. Видно было, что по крайней мере сценаристы точно инсайд [имели].
СТ. Ну да, у них были нормальные консультанты, либо они были в теме.
СУ. Давай поймаем эту мысль. Тогда получается что? Что инженеру, чтобы правильно политизироваться, мало интересоваться политикой, нужно предложить место приложения. Сразу. Вот есть проблема узловая, чтобы он об этом сразу думал. Правильно?
АЧ. Я, пожалуй, усилю.
Инженер, по мере того как он становится все более хорошим инженером, растет в профессии, начинает видеть. У него же глаза, он видит, как многое в системе сделано не по уму.
Причем под системой может пониматься и государство, и общество, и инфраструктура, и культура, и все что угодно. И он, имея навык проектирования решений, говорит: постойте, но я же лучше знаю, как надо. Вот вам, делайте.
Он с открытыми глазами приходит куда-то со своим решением, и дальше развилка. Либо у него получилось, и тогда он всеобщий любимец, но это один случай из ста. Либо в большинстве случаев ему скажут: ты кто такой? Ты кто такой, чтобы уважаемым людям тут рассказывать, как они должны жить?
Ион в этот момент становится врагом системы. Это случай Сахарова. Вот, пожалуйста. Это в каком-то смысле типовой, классический сюжет. Причем Сахаров — это еще политическая история. Вот тебе, пожалуйста, академик Глушков. Кстати, киевский феномен. Человек, который имел шанс создать интернет в СССР еще в 60-е, и не смог этого сделать исключительно из-за противодействия тогдашней бюрократии, которая испугалась, что вместо них компьютер будет ресурсы распределять.
Ну, и ужас академика Глушкова, который понимает, что он предложил все по уму, и мы же вроде бы страна, которая про то, что все по уму, а по факту выясняется, что это расторговка и баланс интересов. И в этот момент, конечно, он становится очень, я бы сказал, протестным.
СТ. Еще одна особенность, почему могут быть протестные мысли [у специалистов] отрасли айтишной. Основы – они, как мы говорили, психофизиологические. Есть еще вторая основа. Непонимание гуманитарного или философского устройства мира. То есть они считают, что 2 плюс 2 это 4, и все устроено.
Если я сделаю так, что — пойди бумажку возьми там, отнеси туда, и напишу программу по одной кнопке, она так и будет работать. А оно так не будет работать, в жизни так не работает. Я не понимаю, так вроде бы простое решение. Почему же они его не внедряют? А потому что есть еще люди сверху, умнее, которые понимают, как устроено там эмоционально-психологически.
АЧ. Да совсем просто. 2 плюс 2 это 3 или 5? Ну, а мы покупаем или продаем?
СТ. Да, да, да. Поэтому они обижаются, что их вроде бы простые математические выводы никто не понимает, а они [предлагают] сферического коня в вакууме. То есть это голая теория без практики. Говорю когда с ребятами младшими, ну, толковые, очень умные люди. И они говорят: а почему они так не сделали? Ну, думаешь, а с какого же момента тебе начинать объяснять?
СУ. Ну, давай предметно разберем. Я называю это словом «зудеть». Есть люди, у которых зудит. Вот они: не могу молчать, не могу. Ты из тех людей, у которых зудит. Простейшее решение, как можно действовать с новостным потоком. Просто пример такой технологии. Давай разберем. Ты лучше о ней расскажи.
СТ. Ну, я понял. Ты про историю хаоса в Телеграме?
СУ. Да, да, да. Давай предметно разберем, как можно работать.
СТ. В чем проблема сегодняшнего информационного потока? Он давит на людей, и в нем куча подделки. Плюс там еще куча повторений, когда канал или неважно кто, ради хайпа размножает одно и то же и приписывает этот кликбейт. То есть это СПИД-инфо, от которого вроде мы ушли когда-то, опять возвращается, только в новой своей реинкарнации, еще более подлой, потому что у тебя в заголовке что-то важное.
Сейчас – тоже: «Войска НАТО вошли в Россию». Ёлки-палки, ну, что ж такое? И вроде бы канал нормальный, но, видать, реклама такая, то есть ерунда.
Все это надо очистить, чтобы очистить мозг людям, просто чтобы они могли спокойно жить, психически не напрягаться и заниматься своим делом.
На эту тему, кстати, еще в 2010 году я писал в Минсвязи докладную [записку], на тему того, что пора делать доступ, как это в шутках говорят, в интернет по паспорту. Ну, правда, была история не про интернет, а про участие в комментариях. Человек в комментариях должен себя идентифицировать, потому что иначе, когда он себя не идентифицирует, это какая-то ерунда.
АЧ. Ты с ботом общаешься.
СУ. За базар не отвечаешь.
СТ. Да, это создает ненужный… У тебя, с другой стороны, может быть нормальный человек. То, что сейчас, это давление, которое происходит на наших пенсионеров, эти звонки «банков» левых, мошенников, оно же их уничтожает. Люди страдают реально от этого. С этим надо всем бороться.
История конкретно про то, что я тебе рассказывал, у нас кстати на стапеле, готова.
СУ. Давай именно технологию.
СТ. Технологии элементарные. Ответственные каналы подписываются под эту инициативу и ставят у себя модуль. Как этот модуль будет стоять? Он будет распределенный, какой-то еще, он не должен быть монополизирован.
И задача простая: контролировать потоки информации.
То есть он получает у себя [уведомление], когда публикуется новость, что эта новость верифицирована.
Если же новость не верифицирована — параллельно мы мониторим каналы, на которые мы подписываем, условно говоря, фиктивных ботов, читателей — мы можем понимать, откуда начинается вброс фейка. Если мы находим место… Понимаешь, создать вброс фейка — это уже сложно. Ты же понимаешь, что тебе надо, чтобы это было раньше.
Чтобы тебе сделать заметку, которая тебе нужна, тебе надо найти издание, которое публикуют, потом его перепубликуют, потом оно уже появляется в ТАСС, это уже серьезно. Но эта цепочка тоже стоит дорого. Если это вычислять и вскрывать сразу, чем раньше ты будешь смотреть, не будет ситуаций, как было с поиском евреев в турбине самолета, то есть этот маразм, его можно купировать на гораздо более ранних стадиях, он не нужен.
Зачем мы это выносим и все время это смотрим?
СУ. Мы, получается, можем сделать особое инженерное решение, которое будет верифицировать информационные потоки тех, кто на это согласится. И таким образом мы очистим значительное пространство.
АЧ. Новостной поток.
СТ. Смотри, первая часть — вообще административная. Ты просто подписываешься, закачиваются твои новости. Ты известный канал, ты говоришь: моя новость верифицирована. Все, пожалуйста. Если у тебя в канале ты подмешиваешь — есть же много каналов, как оружие, которые 80% — честный поток. Но 20% вбрасываются, когда надо. Надо понимать, что очень много спящих историй существует. Канал, который под это не подписался — ну, наверное, что-то не так.
АЧ. А давайте вот о чем подумаем. Ведь откуда берется этот весь кликбейт и СПИД-инфо? Он берется из погони за дефицитным ресурсом под названием внимание. Каналы отчаянно воюют за количество аудитории, за просмотры. Чем больше людей они сейчас собрали именно к себе, тем проще им себя в разных формах монетизировать.
То есть это выглядит как — если в средневековых координатах — как какая-то площадь в городе, где стоят сотни людей и непрерывно орут. И между ними ходят горожане. И они пытаются друг друга переорать, говоря, что именно то, что орут сейчас они, и есть самое важное.
И дальше целый набор, целый арсенал приемов, как втащить бедного человека, пришедшего за контентом, именно к себе на канал, а там уже – «купи трусы».
СТ. Да-да-да. Так и есть.
АЧ. Вот нельзя ли что-то поделать с самим этим управлением вниманием?
СТ. Ну как, наверное, карательная медицина? Не знаю, мне кажется, это за инженерными рамками. Хотя есть история про язык ненависти, который может считывать левую информацию, помнишь?
СУ. Эта идея с маркировкой уже людей научит. Сюда обращайте внимание, сюда — не обращайте. Это как с акцизом на алкоголь. Сейчас уже никто не купит алкоголь, если там не будет марки. Правильно же? То есть, грубо говоря, с информацией нужно поступить так же. Если нет акциза, значит — на свой страх и риск. Мне кажется, вот такой подход.
СТ. Ну да, я же говорю, это сугубо административная мера.
СУ. Еще и акцизность должна быть, она должна быть прямо маркирована. Кем-то, не знаю, государством, ассоциацией. Кто это? Кому бы доверяли, в том числе айтишники? Профсоюзу своему?
СТ. Нет, мне кажется, нет. Почему профсоюз?
СУ. Я спрашиваю.
СТ. У нас вполне заметное количество ЛОМов в этом плане, которое могло бы…
СУ. Продвигать это.
СТ. Да, могло бы даже сделать первый шаг.
АЧ. В чем проблема.
Мир контента, мир информации — это дромократия. Там важнее всего скорость. Кто быстрее. На чем блогеры, несмотря на непредставимо худшее качество контента, сделали традиционные СМИ.
Потому что у традиционных СМИ как раз есть процедура верификации, именно поэтому они опаздывают.
СТ. Здесь постмодерация. Никто же не говорит, что новость должна отправляться куда-то на проверку. Нет, конечно. Это абсолютно простой язык. Если ты, твой канал или источник информации подписан на эту систему, ты, пожалуйста, публикуй новость, никто не заставляет. Она просто тут же сдается на проверку. Ну, условно, ты ее отправляешь. Ты, условно говоря, регистрируешь авторское право.
У меня отдельно есть моя концепция про цифровое авторское право. Смогут наконец-то убрать тех, у кого не было информации. Потому что сейчас, может быть, кто-то владеет информацией, он, может, опубликовал ее, она — его. А это подхватили уже другие и под другим соусом рассказали.
А облепили, как — кто напел кому, кто кому Рабинович — вокруг какой-то левой информации. Наверное, стала еще интереснее казаться, хотя она не имеет отношения к действительности. Но когда происходит регистрация, будет понятно, кто первый, чья информация. Если это автор информации, он хочет ее донести до мира.
Ты ее говоришь в Телеграм. Ты уже не стесняешься ни информации, ни того, что она опубликована у тебя. Ну, получи на нее право первой реакции. Все остальные у тебя перепечатывают. В то же время, пока ты у себя перепечатываешь или на первой, это неважно, у тебя горит значок: информация проверяется. Ради бога.
Пользователь понимает, что она [на модерации]. То есть этот человек не боится этой проверки. Если проверка выявит брак, у него будет видно, что она бракованная. Или подтверждена. Опять, наличие первоисточника всегда очень важно. Это когда ты смотришь какую-то новость.
АЧ. Конечно.
СТ. Можно в оригинале, что он сказал, в интервью посмотреть?
АЧ. Все расследования — это откуда взялось. Кто первый сказал «мяу».
СТ. И это сильно упростит. Эта прозрачность, мне кажется, уберет…
СУ. Я тебе скажу, авторские каналы, ЛОМы, с радостью пойдут на это. Потому что они производят авторский контент в первую очередь.
АЧ. Мы с тобой, я думаю, оба подпишемся.
СТ.
Ты понимаешь, сколько уйдет инфоцыганщины?
Это один из моментов, как это быстро попытаться отчистить, чтобы хоть как-то решать.
СУ. Это эффективно. Смотри, что важно. Сфера политики имеет две составляющие. Составляющую фактов и составляющую интерпретаций. Люди чаще всего ходят за фактами, простые люди, имеется в виду. Но им начинают вокруг наворачивать интерпретации. Авторским же производителям, тем, кто авторы, важна интерпретация.
АЧ. Слушай, я вот, кстати, не согласен.
СУ. Почему?
АЧ. Я думаю, что это все происходит в два этапа. У меня есть целая лекция про реконструкцию того, как работает медиаповод. Вот поначалу людям важен факт, что случилось.
СУ. А потом — интерпретация.
АЧ. Это первый этап. Второй — им важны подробности. То есть где, что, сколько раз и так далее. И третья мысль, которая только возникает, это — как это понимать? То есть как я встрою это новое знание о случившемся событии в мою картину мира, свяжу ее со всем остальным, что я до этого знал о том, как мир устроен. И вот в этот момент наступает звездный час объясняльщика.
СУ. Но это же то, о чем говорит этот — приблуда, примочка. Она позволяет — как те, кто фактами [оперирует], маркировать, так и те, кто интерпретациями.
СТ. А какая тебе разница? Это технологическое решение просто.
СУ. Оно не просто технологическое. Когда факты, тебе важен первоисточник. Тебе важно, обманули тебя или нет, в конце концов. А то, что ты называешь подробности, я это называю – доуточнение факта. Ну, это об этом же. А в интерпретации тебе важен авторский взгляд. Как интерпретирует этот автор, как интерпретирует этот…
АЧ. Давай я сейчас программиста даже включу. В данном случае фактом является не то, что произошло, а фактом является то, что некий <…> сказал о том, что произошло.
СТ. Его предсказание, он вангует. А дальше — сбылось или не сбылось, правда или неправда.
СУ. Но это надстройка над фактом.
СТ. Ну почему? Это для тебя. Для меня это одна и та же сущность.
АЧ. То же самое.
СТ. Понимаешь, если ты все время начинаешь любые факты подавать, что это рептилоиды, это, конечно, будут есть. Но когда потом станет ясно, что это все вранье. Все, ты не станешь за этим следовать.
АЧ. Больше того. Это факт моего мышления по поводу того факта.
СУ. Ну, так — да. Так — да. Но я сейчас упростил схему для чего. Я через мотивацию потребителя. Зачем ходит потребитель в сеть? Либо узнать новое, либо — как это понимать.
СТ. Ну, да, правильно.
СУ. Вот две основные мотивации такие. Еще — развлечься, но мы сейчас за пределами политики. Развлечение — это отдельное направление. И вот здесь важно понять, как различать. То, что факты, то, что произошло, я имею в виду событие, более-менее понятно. Первичен источник, заявление первичное. А вот в пространстве авторской интерпретации, там — на что человек ориентируется.
АЧ. А вот давай тебе расскажу. Допустим, я сижу на какой-нибудь официальной должности. Начальник чего-нибудь. Мое заявление — это что? Это факт.
СУ. Да, факт.
АЧ. А вот меня уволили нахрен с этой должности. И я сижу теперь, Вася Пупкин, политолог.
СУ. Теперь это интерпретация.
АЧ. Ну, видишь, факт это или интерпретация зависит только от того, есть у меня в кармане корка…
СУ. Позицию занимаешь.
АЧ. Ну, слушай, я назначил себе позицию председателя земного шара, понимаешь?
СУ. Ну, это манипуляция. Например, бывшие советские граждане вокруг этого строят манипуляции. Это самозванство. Это отдельная политическая религия.
АЧ. А чем позиция отличается от самозванства?
СУ. Тем, что все по умолчанию признают. Ну, так-то революции из-за этого происходят.
АЧ. Какие все? Половина народа не признают.
СТ. Мне кажется, надо зрить в корень. Эта ситуация очистит пространство?
СУ. Очистит, да, очистит.
СТ. Ну, так это то, что и надо. А там уже — в WhatsApp’e вести только чатики мам или еще детских садов, это вопрос применения дальше. Но он важен, что у тебя есть вопрос решить основную задачу.
СУ. Я хочу понять субъектов этого всего, кто заинтересован. Я точно вижу, что заинтересованы в таком подходе те, кто производит легальную информацию. Они точно в этом заинтересованы. И в этом точно заинтересованы авторы.
СТ. Авторы — это самое главное. Те, кто создает. А если автор забивается цыганщиной, то он потом просто устанет это делать. Зачем? Если он не успевает ничего сделать, а его уже интерпретировали, рассказали, что это не он придумал и так далее.
Тут плюсы со всех сторон. У меня была мысль про цифровое авторское право. Сейчас мы в каком времени находимся? Система патентирования сложная, это месяцы. А у нас сейчас новое время. Эта мысль пришла мне, когда меня очень долго пытались затянуть в НФТ. Я говорю: ребята, вообще не хочу этой херней заниматься. Но давайте найду здравое зерно. Что это по сути? Это цифровое авторское право.
И у нас возникает ситуация сейчас, когда очень много людей занимается в интернете всяким ерундой. Вот появилась картина. «Превед, медвед». Ее же кто-то первый сделал, правильно? А сейчас до сих пор пользуются. Если бы у него была возможность ее в цифровом виде где-то зарегистрировать. Как минимум, он бы мог сказать, кто это сделал. Потому что потом любая история обрастает.
А все охотятся, чтобы быть автором мема. Среди айтишников это вообще ужасная история. Каждый второй айтишник, у него своя отдельная библиотека мемов, и вот он считает себя мемоводом. Мне кажется, только положительным будет для людей, которые хотят создавать, не паразитировать на чьем-то контенте, не паразитировать на твоих эмоциях и так далее. А просто, которые создают.
АЧ. Если это заработает, какие бенефиты получат, например, товарищ Кличко, товарищ Медвед?
СУ. Да, да, действительно.
АЧ. Жалко, что Виктор Степанович Черномырдин не дожил.
СТ. Он — целый кладезь, можно сказать.
СУ. Даже Ксения Анатольевна Собчак – не ко времени вспомнил.
СТ. А я не слышал про нее выражения.
СУ. Сам бренд Собчак, анекдотов сколько с ее фамилией.
СТ. Так это у них авторы, вот они получат. Это как Чапаев, анекдоты про Чапаева.
АЧ. Как раз мемы от Кличко и от Медведева хороши тем, что они — авторы.
СУ. А Собчак придется поделиться.
СТ. За использование.
СУ. Да, за использование. Слушай, мне кажется, эту тему надо запускать. Это мы обсуждали. Ее надо пробовать.
АЧ.
Я в очередной раз вспомню Каббалу с идеей, что силы света — это про прояснение реальности, а силы тьмы — это те, которые про замутнение. Мутные, проще говоря.
Здесь, мне кажется, это почти эталонная иллюстрация.
Есть те, кто за ясность. Кто сказал, что сказано, когда сказано — подтверждение этого. А противоположная сторона – им как раз принципиально важно, чтобы непонятно было, кто сказал, когда сказал, что сказал, где сказал. Чтобы дезориентированный человек кликнул, оказался в их пространстве, и дальше бы с ним уже можно было работать.
Разводить его на деньги, или на подписку, или на внимание, или еще на что-нибудь.
СТ. Или внедрять ему философию какую-нибудь.
АЧ. Совершенно верно.
Нам надо помаленьку резюмировать. Поэтому я бы закончил наш разговор вопросом вам обоим. Сергея я бы так спросил: все-таки одна из парадоксальных особенностей русского — как раз свободного от государства — IT состоит в том, что русскоязычное пространство оказалось чуть ли не единственным в мире, где собственные платформы удержались. Есть Китай с его фаерволом, там просто чужих не пускают. Все остальное – это сплошной Google и Facebook.
У нас оказалась своя соцсеть, свой поиск, много чего своего, несмотря на то что мы все это время были открыты. А сейчас условные Госуслуги — это то, чего нет нигде в мире, именно по качеству государства.
Эта русская IT-среда, русскоязычная, будучи всю дорогу внегосударственной, самостоятельной, дала нам, как государству, как стране, как обществу совершенно новое качество в XXI веке. Это ее огромная заслуга.
Сможем ли мы это сохранить с учетом того, что сейчас происходит. Этот гениальный русский айтишник, условно Дуров — ему точно надо звезду Героя давать после СВО — представьте, где бы мы были, если бы не было Телеграма.
СТ. Ну, да.
АЧ. При том, что он не здесь. Где-то там, сам по себе и так далее.
Но вот выживет ли в будущем этот антропотип русского айтишника? Гения, который даже несмотря на то, что это не его мир, может делать настоящие вещи.
СТ. Я думаю, он никуда не денется. Благодаря популярности профессии – все равно, в процентном соотношении количество гениев понятно. А теперь представьте, как наводнили [среду] айтишников люди. Среди них все равно будут те, кому это в итоге понравится. Даже если они пришли туда за другой мотивацией — это нормально. Там их не будет меньше. То, что сейчас есть какие-то телодвижения, основная проблематика в том, что мы всегда были частью большого мирового программного производителя.
Почему меня — как это правильно сказать, хорошо, пусть это будет слово — обижают какие-то айтишные санкции. Кстати, в open source они не вошли. Вклад нашего российского, славянского, бывшего СССР-программиста в мировую IT-культуру огромен. До 30%. Та же Голландия возможно сделала какой-то продукт хороший. Или шведы — сделали Spotify, условно говоря.
Но они все равно меньше вложили в общую культуру. У нас единственная проблема, что когда нас отрезали от всего этого куска, который был общий — а оно делается как единая система, его нельзя разорвать — проблематика в том, что если нас в какой-то момент все-таки заблокируют, нам придется очень много шагов пройти заново. Это не смертельная история, но она реально тяжелая.
Я бы не хотел, чтобы так было, потому что мы строили общий программный мировой продукт. Мы участвовали в нем как участники. Ты же не можешь строить здание, и вдруг оконщик сказал: окна убираем, они все мои. Вроде бы здание стоит, а оно нефункционально, потому что сквозняк, или зимой холодно. Та же самая история. Может, я не ясно выразился, но я думаю, что никуда это не денется.
Нас не изгнали из open source, и мы работаем, делаем очень много всего. У нас есть очень много серьезных наработок, то же самое Postgre, базы данных. Основная команда — из Москвы. И такого очень много есть. Nginx — один из этого, и так далее. То, что будет какой-то переколбас временный от понимания, мы это — импортозамещаем, это — не импортозамещаем. Это, кстати, хорошо в том плане, что нам давным-давно много чего надо было сделать самим, а не покупать. Почему это не делалось, было непонятно.
Просто сейчас, в этот момент, конечно, это очень мутная вода, с очень большими деньгами, и там происходят процессы не до конца понятные. Они больше не про программистов. Но эти процессы так или иначе улягутся, и потом будет все нормально.
СУ. Я всегда шучу: спасибо Рутубу, что на второй год мы можем отвечать на комментарии.
СТ. Слушай, ну сейчас очень много классного делают.
СУ. Но медленно. Это была иллюстрация того, что слишком медленно.
СТ. Медленно запрягаем, это же естественный процесс.
АЧ. А как воюем, извини.
СТ. Это особенность наша национальная, наверное.
АЧ. Семен, скажешь что-нибудь?
СУ. Ну, а я знаю, как стимулировать наших русских инженеров. Потому что я всегда это делаю в личной жизни. У нас такие дискуссии с Серегой личные. Когда у нас был последний культурный всплеск развития? Это, наверное, 60-70-е инженерные. Это мощнейшая дискуссия во всех сферах — физиков и лириков, я напомню.
Мало того, что кризис гуманитарный, у нас еще и кризис наших физиков и лириков, которые совершенно разошлись. Лирики — в Голливудщину, потому что там лирика, а физики — в Кремниево-Долинщину, потому что там [физика]. И получается, что основа развития, именно физики и лирики, ушли – одни в свое глобальное пространство…
АЧ. ..долину.
СУ. …другие — в другую. А нам нужна именно мощная коммуникация и дополнение, потому что физикам вечно не хватает широты восприятия и взгляда, той самой философии, а лирикам не хватает практичности. То есть, куда это все, что они понимают, применять. То, что есть у инженеров.
Я не зря с этого начинал: а сколько людей таких осталось в сфере. То есть, их сколько было, столько и осталось, но их в процентном [отношении] стало меньше. Поэтому им нужно дать именно энтузиазм. А у любых творческих людей энтузиазм возникает только когда они видят похожих на себя, с которыми им интересно. Только тогда возникает что-то.
И у нас — я просто вижу по примеру, — когда у нас получались хорошие проекты. Когда у меня есть политическая идея, гуманитарная, я ее Сереге раскрываю, мы спорим, это долго длится, а потом что-то на выходе получается, но это действительно спор физика с лириком. И вот я [вижу] на своем примере, плюс батя мне много рассказывал про спор 60-х.
Я его наблюдал в лучших, я считаю, рассказах фантастических Вишневского.
СТ. Прекрасное издание про физиков и лириков. Это было всегда смешно, классно.
СУ. Да. Поэтому я вижу [решение] в том, что нам нужно вернуть и тех, и других во внутреннее пространство.
АЧ. Мне тут трудно, потому что я половиной головы айтишник, половиной головы — философ.
СУ. То есть тут физик, тут лирик.
АЧ. И они друг с другом воюют внутри.
Но я именно поэтому верю в наше русское IT. Как минимум потому, что широк русский человек.
Это был подкаст «Военно-политическая философия». Смотрите нас на всевозможных платформах, в социальных сетях и везде, где только можно.
Подписывайтесь. До встречи в следующих выпусках.
Словарь когнитивных войн
Телеграм-канал Семена Уралова
КВойны и весь архив Уралова
Группа в ВКонтакте. КВойны. Семён Уралов и команда
Бот-измеритель КВойны
Правда Григория Кваснюка
Was this helpful?
3 / 0