Видео на канале Семена Уралова
Алексей Чадаев. Это подкаст «Военно-политическая философия» с Алексеем Чадаевым. Семен Уралов, как всегда.
Семен Уралов. На посту.
АЧ. И сегодня мы обсуждаем русских.
У меня некоторое время назад на канале был опрос, кем люди себя хотят считать. Варианты были:
- россиянин,
- русский,
- не русский по рождению, но человек русской культуры: русский армянин, русский татарин и так далее;
- и — вообще не русский и ничего общего с этим иметь не хочу.
Была еще куча комментариев: а почему нет в вариантах слова «советский»? Хочу быть советским, не хочу быть никем из перечисленных.
Но результаты были такие. 84% русских, еще примерно процентов 10 — «русские татары». А россиян 6% набралось с трудом. Не любят у нас люди числиться россиянами. Хотя дискуссии были, копья ломались по этому вопросу.
Опять же в моей памятной полемике с экстремистом, иноагентом Арестовичем была тема по поводу того, что он заявил «я русский, но не россиянин». Ему тоже хочется быть русским, но россиянином быть не хочется.
Мне в комментариях читатели часто и много возражают: ну хорошо, а как же называть представителя нетитульной нации, но при этом гражданина РФ? Допустим, даже белорус, живущий в России, он русский белорус.
Хорошо, а русский, живущий в Белоруссии тогда — кто?
СУ. Белорусский русский? Фигли-мигли начинаются.
АЧ. Вот, говорят, сложно. А мне тоже не нравится слово «россиянин». От него пахнет пьяным Ельциным начала 90-х. Но это бы еще полбеды. Я тут целое расследование провел и выяснил, что само слово «россиянин» в русский язык вообще-то затащили приезжие хохлы из Могилянки в XVII веке. Напоминаю, что в украинском языке нет слова «русский», есть слово «росiянин», обозначающее именно русскоговорящего, этнически русского человека.
Они, начиная со всей этой банды, которая приехала с Епифанием Премудрым и потом уже Феофан Прокопович, использовали слово «россиянин» именно для того, чтобы обозначить некое единство тех русских, которые были в Московской Руси и тех русских, которые стали частью большого Московского царства, а потом и Российской империи, уже после всех территориальных приобретений XVII века, начиная с Переяславской рады и заканчивая уже всеми петровскими.
СУ. Первое различение мы сделаем тогда, чтобы отличать: русские – россияне.
Про россиян есть еще одно восприятие. Это то, что называется массовая культура и как это прижилось. С одной стороны, действительно, есть налет развитого ельцинизма, но с другой стороны, например, есть песня «Офицеры»…
АЧ. …написанная вполне себе в ельцинские времена.
СУ. …она стала народной, и там «офицеры, россияне», и это ушло в народ. То есть в каких-то случаях это не вызывает [противоречия].
При этом я сразу могу сказать, как это воспринимается за пределами Российской Федерации. Нейминг – название «россиянин» – это восприятие новой реальности, возникшей после 1991 года, когда возникли новые отношения с новыми государствами. И эти отношения как-то нужно было [определять].
Например, в Казахстане возник такой эвфемизм — «казахстанцы».
АЧ. Да, ими обычно называются просто этнические русские, которые там остались.
СУ. Ну или немцы тоже, не обязательно русские. Не-казахи.
АЧ. Я в нулевых годах слушал новости, где «россиянин Гайдарбек Гайдарбеков победил в каком-то там боксерском бою казаха Геннадия Головина».
СУ. Я вижу в «россиянах» две семантики, которые конфликтуют. Первая – это действительно имперская семантика, которая была привнесена, когда провели ребрендинг, то есть ввели новое [понятие] — Российская империя. Нужно обозначить новую идентичность, куда вошли не только малороссы, туда же был призыв иностранцев, совсем не русских. Причем очень важно, и не православных. В Петербурге и храмы [иных конфессий] открывались.
АЧ. Но заметь, по поводу иностранных и инославных тот же Николай I в известном скетче, где с де Кюстином он говорил: «Вот грузин стоит, вот поляк, вот немец. А все вместе они — русские». То есть он не говорил «россияне».
СУ. Не говорил, да. Но вот смотри, с чего придумано было. Сконструировали новую империю, в нее включились как культурно близкие, так и культурно инородные. Напомню, что в империю, например, и евреи попали сразу же. Она только возникла, потом разделы Польши в этом же столетии. И вообще возникли новые люди, которым запрещали — как после ереси «жидовствующих» их изгнали из Московского царства, было запрещено иудеям, иезуитам вообще показываться на пороге. А тут они – бац! — и оказались внутри.
Началось конструирование некоей новой идентичности. А русская идентичность в основе [своей] культурная, в первую очередь.
АЧ. Культурно-языковая.
СУ. Она культурно-языковая. И она корнями своими проходит глубоко, фактически в крещение, откуда эта традиция.
АЧ. Слушай, а родноверы тебе бы сказали, что еще до всякого крещения…
СУ. Письменности — ноль, в этом смысле не осталось свидетельств, кроме фольклорных. Поэтому, может быть, они и имеют какие-то аргументы, но это аргументы археологические больше. Все-таки — язык, рука об руку идет летопись, христианство и развитие старой Руси.
Было два языка. Был язык старославянский, церковнославянский, церковный. В его основе лежала очень сильная византийская имперскость, внутри была прошита.
АЧ. Кстати, в этом языке никогда не было «русских». В нем всегда был «Россия». Когда греки отправляли сюда самого первого митрополита в Киев, им проще было написать, что он — митрополит «России», через «омегу». И с тех пор это «рус/рос».
В церковнославянском языке напрямую из греческого соответственно появилась «Россия» и «россияне». А в древнерусском и соответственно в русском всю дорогу были «русские», «русское царство», «русский князь». Русь-то там — Киевская, Владимиро-Суздальская, Новгородская, Московская и так далее.
СУ. Для любого лингвиста очевидно, что это все фонетические версии от «Рюсь» через «Русь» до «России». Потому что в разных языках это «о/у» [имеется]. Кто-то говорит «мулуко», где-нибудь на Волыни, а в Белоруссии говорят «малако».
АЧ. А где-нибудь на Вологодчине скажут: «молоко».
СУ. И все это будет молоко, но на Волыни это «у», а тут – «о».
АЧ. Один знакомый пиарщик рассказывал, как их тормознули менты где-то в Вологодской области. Он услышал следующее:
— Вологодский ОМОН. Руки на капот, отморозки.
СУ. Прекрасно. Кстати, вологодский конвой считается одним из самых жестких. Это ж такая Сибирь у нас внутренняя, тут по соседству. Считается, что Иван Грозный придумал – ну, как родилась опричнина. В ходе визита в Вологду в одном из храмов на него упал элемент штукатурки, он сильно разозлился. Такая местная легенда. Каждый город что-то придумывает.
И эта имперская традиция, которая была в церковнославянском языке, впиталась сквозь культуру, ставшую народной. Потому что народная культура, древний русский язык — через былины. Былины и эпос. И как раз к созданию империи это слилось в идентичность, с одной стороны, древнюю культурную, которая на протяжении тысячи лет, если мы отталкиваемся от крещения как начала исторического бытия. И имперская традиция уходила транзитом в Древний Рим.
И в этот момент, мне кажется, и рождается наша русская имперская шизофрения. С одной стороны, мы тяготеем к национализму, потому что есть наше посконное: мы здесь живем. Чужие нам не нужны. Чужие тут не ходят. А с другой стороны, есть абсолютно имперское желание весь мир обаять. Весь мир — наш.
АЧ. Я считаю, что это различие отчасти носит классовую природу.
Дело вот в чем.
Наш русский человек, как мы помним, довольно долгое время обходился вообще без всякого государства. И считал любое начальство над собой по определению злом. Он вообще анархист по природе.
И его способ протеста против любого начальства над собой – это пойти и уйти в лес, где никакое начальство тебя никогда не найдет.
И вся среднерусская равнина была заселена в свое время такими ухожанцами на северо-восток из разных мест, где уже появлялось какое-то начальство. А потом начальство появилось уже и здесь. Но русский человек как уходил от начальства, так и продолжил уходить. И в тот момент, когда уход прекратился, или по крайней мере те, кто ушел — ушли, а те, кто остался — остались.
А у нас начала набирать силу Московская Русь, Московское царство. И у московских князей, потом и царей, появились амбиции. Амбиции вполне себе чингисхановского масштаба: мы тут главные, мы тут Третий Рим, вторая Орда, как угодно, кому как больше нравится.
Русский человек в этот момент понял, что все эти глобальные планы начальства — за его счет. Идти завоевывать новые земли — это значит новый налог. Идти «турку бить» — это значит опять крепостное право, Юрьев день.
Короче, всякий раз, когда начальство провозглашало какую-нибудь глобальную миссию, русский человек начинал мозжечком подозревать, что опять придут грабить свои же урядники — на большое, великое и благое дело.
Он всякий раз говорил: а можно как-нибудь без всех этих глобальных миссий? Мы сами по себе тут будем у себя жить и не будем пытаться миром управлять. В самом ярком виде это отразилось в фабуле и в скрытой драматургии Раскола. XVII век, Никон.
Напоминаю, какая там была амбиция. Центр не просто православного мира, а всего христианского мира, Новый Иерусалим, который строится в Подмосковье с точными копиями иерусалимских храмов и всего остального. Восточные патриархи, которые все сюда привозятся и кланяются русскому царю. Единое православие, отсюда и церковная реформа, чтобы богослужение стало больше похожим, единообразным на всей территории.
И против этого в недрах самой что ни на есть московской Москвы возникает ожесточенный протест. Понятно, публично говорится, что — мы отказываемся от традиций отцов, и мы этого не хотим. Как отцы крестились, молились, так и мы хотим креститься и молиться. Но в подтексте было то, о чем не очень принято было даже тогда говорить.
О том, что — а можно, мы как-нибудь обойдемся без восточных патриархов? Без всех этих хитрых хохлов из Могилянки? Без глобальной миссии? Потому что понятно, что это все опять будет на нашем горбу. У Аввакума в житии, в его главной книжке, эта линия прослеживается очень явственно. Оппозиция, напряжение со стороны русских против разных планов разнообразного начальства на какой-нибудь большой имперский замах — ей не одна сотня лет.
СУ. А чем это, на уровне схемы, отличается от североевропейского протестантизма как реакции на вечное желание папства и корон…
АЧ. …править миром.
СУ. Втянуть в первую очередь их. Гугеноты — север, как можно дальше от Рима: мы не хотим в этом участвовать. Дайте нам обряд, истинную веру. Мне кажется, что это общие были явления, когда зарождались имперские центры и у нас, и у них. Просто у них было много имперских центров. И там они как устроили крестьянскую войну, так и порубали всех.
АЧ. Заметь, есть существенная разница между протестантизмом у них и старообрядчеством у нас. Потому что у них протестантизм пошел через отказ от традиции. От латинского богослужения, от старой иерархии. От всего того, что они объявили наносным, не имеющим отношения к изначальному христианству. По сути, возврат к изначальному христианству — вот программа протестантизма Реформации на старте.
СУ. Ну, чтобы община была единицей.
АЧ. Да, да. Наши в свою очередь настаивали на вере отцов. То есть именно на том, чтобы и книги были такие же, как у предков. И иконы такие же, как у предков. И двуперстие такое же, как у предков. То есть наши здесь выступили, в отличие от тех, махровыми традиционалистами.
Да, мотив был похож. Мотив такой же, что — не надо на нашем горбу в очередной раз реализовывать глобальные планы Рима.
СУ. Мы сами себе государство.
АЧ. Но культурная обертка была прямо противоположной.
СУ. Ну и наверно потому, что был иной принцип организации власти. Все-таки в России сохранился принцип: одна власть – одна церковь, так или иначе. А в западной Европе с момента крушения западной Римской империи была главная политическая интрига, что духовная власть одна и претендует, что она одна. А светская власть — очень разная.
АЧ. Но как раз на Западе и восторжествовал после Тридцатилетней войны принцип «чья власть, того и вера».
СУ. А у нас в этом смысле было проще. Это раскол был внутри государства. Если бы у нас на базе раскола бы еще образовался какой-нибудь раскольный царь, например. Который бы куда-нибудь откочевал.
АЧ. Кстати, близко к этому было, когда Разинщина.
СУ. Вообще казачество, особенно уральское, было как раз староверческим. Это и было опасностью, поэтому во многом и переименовывали.
Но вот тут — русская идентичность — более-менее понятно, куда она уходит корнями. Поэтому людям проще себя идентифицировать. Это язык, это так или иначе православие, какое-то ты к нему имеешь отношение, либо предки имели в XX веке.
Это государственническая культурная традиция, к которой ты так или иначе относишься. Наше государство — более-менее понятно. У нас не было много версий, как, например…
АЧ. Путаешь. Культура сама по себе, а государство — само по себе.
СУ. В Западной Европе часто были случаи… Те же чехи, культура у них некая национальная была, да?
АЧ. Почти не было. До Копитара – Шафарика почти не было. В общем, была немецкая.
СУ. Государство было полностью немецкое. Или, например, Польша. В чем я чуть больше разбираюсь. Польская культура в XIX веке сохранялась, но государство в Пруссии, Австрии и в России были совсем разными. Но культура-то польская жила, несмотря ни на что.
Поэтому государство я рассматриваю как организационную форму народа. И оно на протяжении тысячелетий… Та же часть русского народа, допустим, на территории Белоруссии, она в очень жестких [условиях], в иной государственности формировалась. Очень много [примеров].
АЧ. Все верно, но есть нюанс. Именно применительно к нашей истории. Наше государство с самого начала, изначально, было всю дорогу чуточку не свое.
С самого начала государство — это был некий чужак.
Со времен варягов, потом со времен татар, потом со времен привычки звать инородцев, причем волнами, разных инородцев на службу московскому князю, а потом и царю.
Максимальная концентрация инородного, инокультурного элемента всегда была именно где-то во власти и около. Власть всегда — это отчасти немец. Или во всяком случае какой-то чужой. Я бы не сказал, что была какая-то заветная, сакральная мечта о своей власти, совсем русской. Нет.
Предполагалось, что совсем русская ситуация — это когда нет вообще никакой власти. Но коль скоро она есть, она немножко не своя.
СУ. Мне кажется в русской культуре, в широком смысле этого слова, власть — она не то, что не своя, она далекая, государственная власть. Как в былинах: князь Владимир где-то далеко, а богатыри где-то тут движнячат. И потом, власть — далеко. Когда мы проникаем внутрь, там мы видим инородцев. Двор, когда туда главный герой заглядывает, там вообще ужас что творится, Содом и Гоморра.
Но в этом смысле — это не только наша власть. Если почитать Дюма, третью часть, которая «Десять лет спустя», где показан внутренний двор короля. Это, мне кажется, общее представление из XIX века, из классической культуры. Это на противопоставлении правящей верхушки, которая была тоже глобальной – начиная с XIX века, когда начали экипажи носиться между Берлином и Парижем, крупными городами. И когда Петербург как порт стал активно общаться с основными столицами.
Столичные правящие элиты основных городов, и Лондона, и Петербурга, и Парижа, образовали тот самый первый глобальный класс. Он был отчасти аристократический, но уже возникли… Откуда все идеи про Ротшильдов? Первыми из [литературных] героев — герои Достоевского мечтают стать новыми Ротшильдами. И это проникло в нашу культуру тогда же, когда и во всю мировую культуру. Что есть некий глобальный спрут, который хочет всех поработить. А у нас он еще и чужаком был.
АЧ. Я все-таки настаиваю, что у нас не просто так.
У нас и сама власть имела тенденцию эту дистанцию увеличивать. Отгораживаться разными способами.
Зачем Иван III тащит сюда византийского орла, тащит сюда Палеологов, тащит сюда итальянцев, которые Кремль строят на итальянский манер?
СУ. Она свою далекость показывает.
АЧ. Конечно. Она стремится увеличить дистанцию. И эта дистанция до некоторой степени — тоже один из способов ее выживания. Потому что, когда царь совсем свой…
СУ. …ну, какой авторитет?
Это как в средневековом городе. У нас на постсоветском пространстве два таких [города], которые сохранились, Вильнюс и Львов, где над гражданским городом доминирует княжеский замок. Замковые горы, которые доминируют. Это почему? Потому что всегда под присмотром, горожанин [должен знать]: если что, дружина или верные рыцари придут и накажут. Это модель отчасти средневековая.
А так как страна у нас большая, нужно эту башню на такую высоту поднять, чтобы – «от Москвы до самых окраин». Если в маленькой Литве это была маленькая башенка, то здесь приходится…
АЧ. Башня Гедимина, я помню, как залезал в возрасте 12 лет. Там почему-то дорога была закрыта, а я залез с обратной стороны. Или Тракайский замок.
СУ. Надо же доминировать. Поэтому тут без вариантов. Особенность в чем? Доминирование в западной традиции – ты не спрячешься. Куда ты убежишь? Все очень маленькое.
Любимая в советском детстве история про Айвенго, Робин Гуда. Один лес остался на всю Англию, Шервудский, куда могут вольные люди сбежать, деваться некуда, это большой остров. Даже Западная Европа – это «большой остров». А у нас есть куда сбежать. Получается, что западноевропейские традиции приходили в Русь и под влиянием самой географии…
АЧ. …определенным образом трансформировались…
СУ. …в то, что выразилось в: «строгость законов компенсируется необязательностью их исполнения».
АЧ. А главное, в большой дифференциации территории по степени присутствия власти. Вот тут — власти много. Вот тут — власти поменьше. Вот тут – совсем чуть-чуть. А вот тут – вообще [нет].
СУ. А здесь — бери власть.
АЧ. Закон – тайга, медведь – прокурор. По сей день.
СУ. Да, до сих пор.
АЧ. По сей день. Русские люди расселялись по стране в зависимости от того, насколько далеко от власти они хотят быть. И, кстати, нынешняя тяга к столицам — это удивительный признак, никогда такого в нашей истории не было.
СУ. Это западнизация.
АЧ. Мне кажется, нет. Просто сейчас власть гораздо стала больше источником пряников, чем кнутов. Кнуты сейчас — не очень модно, их редко к кому применяют.
Это надо очень сильно достать начальство, чтобы оно взялось за кнут. Знаем мы этих героев. Мало их.
СУ. Знаешь, кнут зависит от человека. Человек, например, привык в условиях кавказской республики ездить как он хочет, для него и камеры московские — это серьезный кнут.
АЧ. Но ты едешь к себе и там ездишь как хочешь.
СУ. Ты можешь сменить реальность. В этом же прелесть. В этом смысле Москва — это новая территория, которая первая стала организована по иному принципу. Но я считаю, что она более глобализована, не только западнизирована. Видно же, что начальники отовсюду смотрели, где самое лучшее подсмотреть из того, что было, адаптировать.
Везде появился мобильный интернет, а у нас он самый лучший. Это же так было. Тут, мне кажется, с Москвой и нашей столичностью прошли очень быстро путь Петра I. Насмотрелись технических новшеств разных.
АЧ. То есть, ты говоришь — по-простому — что сюда тянутся потому, что здесь ворота в глобальный мир. То есть у нас мир начинается не на государственных границах Российской Федерации, а где-то в Шереметьево, Внуково.
СУ. Портал.
И сама Москва — это где нарастала первая инфраструктура. Первые отделения банков… Так же было и в Российской империи. На Невском доминирующее здание — корпорации Зингер, которая 150 лет назад была такой же, как сейчас какая-нибудь мировая корпорация, Майкрософт, например, в плане доминирования на рынке. У Зингера был один из главных офисов в Петербурге, потому что был огромный рынок.
Мы пошли по второму кругу западнизации, но не дошли до новой русскости. До новой российскости мы дошли. Характеристика, связывающая тебя с империей, с государством. Организационные формы. Россиянин — это связь с чем-то организационная.
АЧ. Знаешь, что я понял? В те исторические времена, действительно, если у тебя есть желание, чтобы было меньше начальства и меньше прокуроров, ты мог уйти. А сейчас один из больших запросов: а можно мы никуда не уйдем, а начальства чтобы было меньше?
СУ. Чтобы ушло?
АЧ. Да, чтобы оно куда-нибудь ушло, куда-нибудь делось, перестало нас напрягать, учить жизни и дало нам жить как мы хотим.
СУ. И да, и нет.
А есть другой запрос. Советская модернизация была связана с тем, что государство пришло почти во все сферы жизни. От партсобрания, где тебя пропесочивали за твою личную жизнь, до организации учебы и отдыха. И потом оно резко ушло вообще из всех сфер.
И у какой-то значительной части общества есть запрос на то, чтобы государство вернулось. Но есть недовольство тем, что оно возвращается в основном в виде напрягов, контроля.
АЧ. Общество — большое и неоднородное. Кому-то хочется, чтобы государства было больше. Кому-то хочется, чтобы было меньше. Раньше это решалось, как я уже говорил, территориально. Хочется, чтобы государства было меньше — езжай туда, где его нет, или где его мало.
А теперь — непонятно.
Кто-то хочет, чтобы было больше, и требует этого: дайте больше государства.
А почему государство не занимается содержанием образования в средней школе? Почему государство не занимается поддержкой малоимущих? А почему государство… Это огромный запрос на то, чтобы государства опять было больше.
А с другой стороны, есть запрос: хватит уже лезть в нашу жизнь, хватит уже нами командовать, хватит уже нами рулить.
СУ. То есть, первая позиция, чтобы государства было больше, это позиция больше советского человека?
АЧ. Ну да, патерналиста.
СУ. Русского советского человека, назовем это так. Человек, который хочет, чтобы государства было меньше, и оно отстало — это позиция исконно русского человека? Консервативного, или как?
АЧ. Тут по-всякому, потому что есть еще и либеральный русский человек, который в 90-е наслушался фридменов, хайеков, мизесов и прочих айн рэнд. Про то, что всякое государство — это зло, госконтроль — это зло. И да здравствует свободный рынок, свободная конкуренция и все такое прочее. Его особенно много в активной части общества, среди бизнеса, среди офисного планктона.
СУ. Он хочет, чтобы государство самоубилось. Либеральный русский человек говорит: самоубейся, государство, выпей яду, я тебе даже готов дать яду.
АЧ. Убейся об стену.
СУ. Убейся об стену, государство. А позиция посконно русского человека: государство, отстань. Ты — будь там, вешай медали, что хочешь делай.
АЧ. Не лезь в мою жизнь.
СУ. Это, мне кажется, сторонники гражданского общественного договора 1991 года. Это истинные ельциноиды, правоверные. Настоящие либертарианцы. Настоящие. И они сильно испугались сейчас, очень сильно испугались.
АЧ. Но давай все-таки к больному.
Нервит и кровит — по крайней мере, в сети это очень видно — тема русских в России.
В какой степени современная Россия есть русское государство. В особенности в контексте проблем миграции. Проблем государствообразующего и не-государствообразующего народа.
Особенно здесь интересно, что даже хохлы попытались это использовать, устроив движуху с РДК. Наших самых отбитых нациков завербовав, объяснив им, что если РФ проиграет и развалится, то — у вас будет шанс построить свое русское государство без всяких неправильных нерусских людей, которых вы сможете спокойно выгнать и навести свой русский порядок.
И какое-то количество лошья на это повелось.
СУ. Надо, мне кажется, сначала знаешь на какой вопрос ответить? Русские – это открытое сообщество или закрытое? Туда можно войти и выйти? Или можно войти, но нельзя выйти?
АЧ. Ну, смотри, как бы мы с тобой здесь ни ответили, в сети нам накидают стопятьсот вариантов ответов, у каждого будет свой. Кто-то будет говорить, что русский — это только по крови, и не надо нам тут. Кто-то говорит: я вообще изначально грек по крови, но русский, и не надо тут меня. Здесь будет палитра версий и мнений другая.
Мне здесь кажется важным вот что. Что идентичность «россиянин» — это лояльность в первую очередь начальству, то есть государству, законам. Паспорт, гражданство.
СУ. Место в системе.
АЧ. Точка примонтировки к вертикали.
Идентичность «русский» — это даже в версии прилагательного, даже в версии «русский татарин», «русский армянин», это лояльность еще чему-то, кроме начальства. То есть как минимум языку, культуре, тому, что не относится к сфере владения и контроля начальства. Здесь с точки зрения начальства абсолютно непонятно, зачем лояльность еще чему-то, кроме себя.
СУ. Поэтому «русский» — самый опасный.
АЧ. Поэтому — да.
«Русская» тема — это плохо с точки зрения начальства. Пусть лучше все будут «россиянами».
И у всех этих разнообразных — кто бы они ни были, мордва, ханты, разнообразные дагестанцы и далее по списку — ничего общего кроме начальства, не было бы. Потому что тогда они монополисты. Они — главная скрепа, что скрепляет все это вместе.
А если появляются какие-то отдельные, отличные от начальства сущности коллективной лояльности, тут уже у начальства проблемы. Поэтому начальство, конечно, не хочет никаких «русских».
СУ. Потому что еще, наверное, сами русские не могут объяснить, что это и есть точка или фигура лояльности. С государством понятно.
АЧ. Да. У него есть иерархия. А тут возникают нематериальные сущности. С языком проще всего. Вон — экзамен. Но дальше же начинаются какие-то совсем воображаемые вещи, культур-мультур. А как объяснишь – человек русской культуры или все же не совсем русской культуры?
А дальше набегают расисты с черепомерками: сколько в тебе такой-то гаплогруппы, нет ли у тебя какой-нибудь неправильной бабушки. И начинается…
СУ. И начинается еще вычеркивание из русских. Сначала, с одной стороны, потому что ты не проходишь по антропоморфным [признакам], по крови. А с другой стороны, такое явление как «вырусь», явно пропагандистское.
АЧ. Пропагандистский термин. Еще «новиоп». Когда я это видел, тут во мне просто все восставало.
СУ. Это русский нацизм.
АЧ. Да кто вам, твари, право дал меня вычеркивать, вписывать или выписывать откуда-то? Да кто вы такие? Да я сейчас в морду дам! Просто дам в морду. Причем я русский, потому что у меня папа с мамой русские, а не потому что вы там что-то себе подумали или что-то решили, присвоили себе право. Завалите хлебало, нахрен! Вот — до такого. Понимаешь? Сразу.
Поэтому все, у кого в языке появляется «вырусь», «новиоп» и так далее, они сразу… Причем чаще всего это какие-то добрые знакомые, кого мы знаем. Знаем. Но в момент, когда этот дискурс появляется, сразу, немедленно хочется просто отрихтовать лицо.
СУ. Это же калька, один в один с украинского по поводу жителей восточной Украины, как эта фраза: «зросiйщена кацапська бiомаса». «Русифицированная кацапская биомасса». Это да, эта «биомасса» — это чистой воды русская версия нацизма.
Я вообще не удивлюсь, если эти бренды — «вырусь», «новиоп» — активно прокачивали сети наших оппонентов.
АЧ. Не сомневаюсь.
СУ. Потому что с русским национализмом они активно играли и продолжают играть.
И вот тут, мне кажется, самый главный вопрос. Для того чтобы понять себя в таких ситуациях, когда непонятна точка лояльности, как с «россиянином», нужно посмотреть в зеркало, как видят тебя другие.
АЧ. А тут — моя дискуссия с экстремистом-иноагентом [Арестовичем]. Вот она, прямо в чистом виде. Один из ключевых вопросов: нынешняя РФ — государство не очень хорошее, по его [мнению], и не очень русское. Он, по сути, тот же РДКшный дискурс воспроизвел. Надо придумать государство хорошее, а во-вторых, подлинно русское. Где русский человек — воин света.
А моя позиция состояла в том, что никакой другой России, государства у нас нет. Нет никакой Украины, понятно, и не будет уже.
СУ. Правильно, потому что там постУкраина.
АЧ. И ничего нового построить на обломках тоже не дадут. Если все обвалится в обломки, то эти обломки уже будут чьи-то. Там уже набегут кредиторы, которые организовывали обломки, и потребуют возврата инвестиций. Все что тут еще осталось, все эти обломки будут растащены кому-то на брюлики, ничего тут не построишь.
Поэтому хочешь — не хочешь, человек с русской идентичностью, у него нет другого варианта кроме как принять тот факт, что единственное русское государство — хорошее, плохое, какое ни есть, которое есть — это действующее, существующее государство.
СУ. Так же произошло и с советской властью 100 лет назад.
АЧ. Да. Власовщина — это же о чем? Пархатая коммунистическая власть — она настолько нерусская, что мы сейчас вместе с Гитлером построим новую прекрасную Россию будущего. Кстати, тоже использовали слово «россияне».
СУ. Это же идея эксплуатации. Мы признаем вас европейцами и вместе будем [эксплуатировать других]. Кавказцы у нас будут рабами, и так до Индии. Мы пойдем в дальнейший поход и так вместе дойдем до самого Китая, который наконец-то будем все вместе эксплуатировать, как и делали европейцы накануне Первой мировой войны.
Мне кажется, это [годится] нашим расистам, есть же в русской культуре свои [белые люди], как у Редьярда Киплинга, «Бремя белого человека». Я встречал таких людей, которые считают, что мы по отношению к Кавказу, к Средней Азии – такие господа, колонизаторы прирожденные, в пробковых шлемах. Мы должны киргизам, туркменам рассказать…
АЧ. …как надо жить. Желательно еще и поучить нагайкой.
СУ. И в этом смысле и есть наше господское положение в одном ряду с англичанами, французами.
АЧ. Глобальный Север.
СУ. Да, да, вот поэтому среди русских нацистов популярны все эти викинги, нормандская тема.
АЧ. «Игорек, Игорек, пошли со мной на Рагнарёк».
СУ. Да, точно, как у Михаила Елизарова.
Вот, и мне кажется, в попытке построить внутреннюю систему угнетения — они же понимают, что пространство постсоветское — это все единая историческая Россия. Понятно, разные формы государственности и понятно, что после того, как Средняя Азия рухнула, эти люди поедут к нам в города.
И в данном случае Север с Югом — это прекрасное противопоставление, потому что мы теперь даже южнорусских имеем, как сейчас пытаются противопоставить. Но я считаю, оно отдает старым добрым – недобрым, в смысле «бремени белого человека» — Север, Нибелунги, короче.
АЧ. Короче, обычный олдскульный германский нацизм, в своей англосаксонской версии.
СУ. Да, да, да, просто русские — северные. В Питере в свое время [таких] было много, в Белоруссии они. Этот же — тварь, убийца «Боцман» Коротких, он нациком у северян сначала был, здесь всех мутил, потом в Белоруссии всех мутил, вернее, сначала в Белоруссии, а закончил Бучей. Это яркий пример человека, который долго заваривал кашу на севере, но на юге хорошо заварилось.
Он же тоже русский, он начинал именно как русский националист. Поэтому тут лояльность государству – важнейшая, потому что у нас государство, каким бы плохим или хорошим не было, с точки зрения гашения ненужных инициатив нацистских…
АЧ. Ну, кстати, тут интересно. Я же в свое время поработал в администрации и во внутриполитическом блоке.
СУ. В АП.
АЧ. И там как раз очень четкое разделение между зоной Старой площади и зоной соседней площади. Старая площадь управляет политическим процессом до того момента, пока там не начинается экстремистский фактор. А как только есть признаки экстремизма, то управление переходит на соседнюю площадь. И тогда приходят совсем другие люди, и уже они…
СУ. Это признак здоровости.
АЧ. Как это управляет [ситуацией]. Вот грань, но это же неочевидная граница, кто просто ляпнул что-то не по делу, а кто точно экстремист и к нему надо товарища майора присылать.
СУ. Как всегда, это у нас с насилием связано, а зря, потому что те люди, которые в сети призывают словами, они часто вреднее, чем те, кто непосредственно [связан] с насилием.
АЧ. Согласен.
СУ. Но мне кажется, русскость, которая — РДК, наши русские националисты, я считаю, это во многом мина замедленного действия, которая была подложена в 90-е годы, и во многом искусственно. Естественных проявлений русского национализма я никогда не видел, за исключением бытовых историй, связанных в основном с переселением и появлением чужаков. И это бытовые вопросы чаще всего, исключительно бытовые.
АЧ. Нет, здесь тоже надо разделять: конфликты с мигрантами или с — страшно сказать – ромалами. Я помню чудесную историю в Чемодановке, когда в очередной раз ромалэ всех мужиков достали. Мужики собрались, пошли их бить, как часто бывает. Я в той деревне, откуда мама моя родом, такое видел. Поэтому здесь тоже надо различать историю абсолютно объективную, существующую.
СУ. Диаспоризация городов — она имеет место быть, она объективная.
АЧ. И главное, все больше проявлений ситуации, при которой эти пришельцы наши порядки не признают, признавать не хотят и ведут себя по-своему. Это логичное требование к власти — навести порядок.
СУ. На изначальном уровне. Я напомню историю: недавно арестовали питерского мента, они легализовали больше 100 тысяч этих самых [мигрантов]. В чем фишка — по закону, если мигрант нарушает 2 или 3 раза — административка, например штраф, до свидания, без всяких выдворений, на профилактику на 2 года домой — это нормально. Но наши менты, как ширли-мырли, этих людей, которые нарушили, они их нелегально перепрописывают, чтобы их не выдворяли.
Так это к кому претензия? Это же не к ним, а к нам претензия, то есть это наши миграционные менты. А у нас пропаганда всегда перемещает фокус только на инородцев — что произошло. И никогда не раскручивается — почему это все произошло. И если так продолжится, то есть фокус внимания только на что произошло, то у нас возникнет настоящий русский национализм, потому что — сегрегация в городах, и такие иностранцы будут жить вместе, а это неправильно.
АЧ. Иными словами, есть объективные вещи, есть объективные, понятные, здравые желания и здравые запросы к государству по наведению порядка в определенных сферах.
Разумеется, если государство тормозит, то эту поляну немедленно захватывают эти ребята — понятные, с понятной программой: на обломках.
СУ. Враг понятен.
АЧ. На обломках, и все. И у них картина мира предельно ясная – расизм.
Из интересного, что мы обсуждаем с нашими гостями, в том числе из Харькова – что на Западной Украине скорее местечковый национализм, хуторской.
СУ. Мiсцевий [(укр.) — местный].
АЧ. А на Востоке заходили именно через белый расизм, через ультраправый.
СУ. И имперскость американскую, сопричастность к белому господину. Я – колонизатор, я вчера был харьковский армянин Аваков, а теперь я колонизатор в пробковом шлеме.
АЧ. Записался в белые люди таким способом.
СУ. Сейчас мысль у меня родилась, кто такой русский. Россиянин — это характеристика лояльности к государству. Русский — это человек, который от государства в России требует, чтобы оно было справедливо не только для русских.
АЧ. Не понял.
СУ. Ну смотри, националист ставит вопрос: Германия — для немцев, хорошая, эффективная. Франция — для французов. А русский человек ставит вопрос, что в России государство не только для русских.
АЧ. Ну, в этом месте тебя националисты, даже умеренные, забьют вениками, буквально. Потому что в их дискурсе в том-то и проблема, что вся строгость и суровость закона в России — только для русских. И вся карательная история — тоже только для русских.
СУ. Так в этом-то и фишка, что оно во всем должно быть не только для русских, и в карательной части, и в социальной.
АЧ. Короче говоря, чтобы уж наказывать, так всех одинаково.
СУ. Да, и лоялизировать всех одинаково.
АЧ. То есть выясняется, что,
как ни странно, режим правового государства — это и есть главное и понятное законное требование.
СУ. Когда татарин становится русским татарином? Когда он хочет, чтобы он чувствовал себя одинаково и в Татарстане, хотя он и татарин, и в любых других регионах России. А когда он только татарский татарин, ему интересно, чтобы было все организовано только как у него здесь. Как и любой националист, молдавский, киргизский. А русский человек — в этом его отличие, поэтому нас в шовинизме упрекают, не в национализме больше, а в шовинизме: вы везде всегда лезете. А это и есть та черта, мы хотим, чтобы наше государство шире было.
А тут еще вопрос лояльности государству. Русский националист как говорит: это государство не такое, я хочу, чтобы оно изменилось. С таким националистом можно иметь дело. Если националист говорит: так, вообще государство демонтировать, российское, еще какое-то…
АЧ. Да, да, да, и на обломках…
СУ. Да, да, свободен, нечего.
АЧ. Тебе — на соседнюю площадь.
СУ. Это туда, где нет государства, туда иди. У нас всегда такие территории есть.
АЧ. Нет, не так, за тобой сначала придут с соседней площади.
СУ. Да, да, да. Ну либо можно тикануть куда-то, мы же тоже это видели.
А по отношению к тем, кто конструктивный, у меня всегда разговор такой: ты рабовладельцем хочешь быть? То есть ты хочешь над кем-то надстроиться? Да или нет? Если человек [говорит:] нет, тогда с ним тоже есть о чем говорить. Потому что даже среди конструктивно настроенных есть люди, которые являются носителями идеи дискриминации.
АЧ. …и привилегий.
Понятная логика, что — я как носитель титульного [статуса] должен обладать привилегией. Но это свойственно тем, у кого в жизни не очень все получилось.
Кто считает себя неудачником или по крайней мере подсознательно считает себя неудачником и требует себе привилегий как обладателю титульного статуса. Просто потому, что иначе он совсем лохом себя ощущает в этой жизни. Это как раз понятная, вполне объяснимая в социальных терминах история.
СУ. А вот сможет ли быть много лояльностей государственных у русского? Это хороший вопрос. Я считаю, что не должно быть.
АЧ. Объясни.
СУ. Так как русских государств немного, постсоветские я считаю плюс-минус русскими государствами в русской традиции, не захваченные Западом. А вот лояльность нерусским государствам — это не очень здорово для русского человека, я считаю, в пределе своем.
Для меня это судьба нашей эмиграции 100-летней давности. Она на 80% растворяется, русский человек не выживает в диаспоре. Он все-таки должен иметь связь. Уехать, учиться, пожить.
АЧ. Это потому что — имперский народ.
СУ. Вот о чем и речь.
АЧ. Хотя, с другой стороны, китайцы тоже имперский народ, а диаспоры вполне себе образуют. Загадка.
СУ. Они какой-то другой, да мы все-таки – маленький народ. Очень маленький. А для диаспорности нужно, чтобы многие переезжали.
АЧ. Ну тут нам с тобой не вдвоем надо общаться, а надо звать носителя. Надо брать диаспорального русского, сюда сажать третьим. И уточнять у него, как устроено.
СУ. Я по новой диаспоре вижу. Обрати внимание, они только переехали, даже политическая, самая последняя [эмиграция], вот они уже переругались через полгода.
АЧ. Да?
СУ. Мы в этом смысле, как и украинцы. Мы вроде даже государство отрицаем, но нам все равно оно нужно, даже если мы его не любим, чтобы к нему относиться, это все равно нас объединяет.
АЧ. Да нет, был бы у них городовой, который бы их палкой всех по голове бил и приводил к какому-то порядку осмысленному, они бы были единой и сплоченной антипутинской оппозицией.
А поскольку нету городового, то между собой самоорганизоваться в горизонтали и договориться, кто за что топит и так далее, они не способны. Потому что хоть и уезжанты, хоть и враги, но все-таки русские.
СУ. Ну да, где-то так.
АЧ. Даже когда это прилагательное.
СУ. Они сохраняют эту [идентичность].
АЧ. Да, и отсюда не выходят.
СУ. А вот давай еще поймем такую вещь. Ну националисты, с ними понятно. Их позиция давняя, многолетняя, еще крах Советского Союза, это оттуда начало развиваться, почти 30 лет. А вот новые глобальные русские. За 20 лет родилась новая идентичность – глобальные русские. Они считают, что даже русский язык все равно должен слиться с английским, с каким-то глобальным мировым, то есть эта глобальная русская идентичность, с моей точки зрения, является не то чтобы самой опасной, но в ней больше всего соблазнов, что ли.
И плюс есть точки приложения: Москва как портал в глобальный мир все делает для этой глобальной идентичности.
АЧ. Да ладно, а что Гоа, Бали?
СУ. Много есть мест приложения для того, чтобы быть таким человеком. Ты вроде бы и не предал, ну и не враг, да?
АЧ. Конечно, но видишь ли, глобальная идентичность такого рода, в том числе глобальная русская идентичность, требует наличия глобального мира, единого, взаимосвязанного, где нет никаких барьеров, санкций, где все — как было. А я не уверен, что после 2022-го этот мир сохранится. Он сейчас еще элементарно есть, но уже треснул, и трещины скорее склонны углубляться.
Все эти глобальные идентичности жизнеспособны, пока они глобальны. Мир становится все менее глобален с каждым годом.
И мы сейчас видим по нашим типичным глобальным людям, это разнообразные наши певцы ртом, концерты которых отменяют то в Таиланде, то в Турции, что оскорбленному глобальному сердцу уголок не так просто найти.
СУ. Ну мало где, да.
АЧ. Да-да-да.
СУ. И получается парадокс, давай разберем его. Этот же глобальный русский национализм — интересно, при этом я вижу глобальный русский неосоветизм — это те, кто эмигрировал еще в 80-х, а они все равно: «не могу молчать, родину обижают…» Очень интересные русские глобалистские — явлениями нельзя назвать, скорее реакции на явления — но тем не менее, мне кажется, это интереснейшая тенденция в русской идентичности.
АЧ. Мне, знаешь, это напоминает одесский анекдот про маленького Изю, который решил быть русским.
СУ. Да, полчаса как русский, а вас ненавижу.
АЧ. Да-да-да. Здесь он даже ничего не решил, у него это просто где-то было записано, он про это уже и думать забыл. И тут вдруг ему напомнили. И вот резко, внезапно, среда, пространство, система ему напомнила, кто он есть, и в нем пробудился этот маленький Изя. То есть, «ах, вы так со мной, вот я вам сейчас всем задам».
Да, это есть. Здесь тоже у людей каша в голове, кто русский, кто советский, кто красный, кто белый, кто зеленый. Но пока в этом больше эмоционального, больше витальной энергии, просто ощущение угрозы и желание как-то по отношению к ней спозиционироваться, самосохраниться, самоопределиться, хотя бы понять, с чем имеешь дело.
Сюда же и эти жалобные плачи: а можно, я буду вне политики?
Выясняется, что как была старая формула «у революции нет балконов», а у мировой революции — а то, что сейчас происходит, это и есть мировая революция… Меняется миропорядок, меняется на всем шарике.
СУ. Революция, война, но в какой форме, куда она пойдет, мы еще не знаем.
АЧ. Да, да. И у нее нет балконов. Где бы ты ни был, тебя спросят: кто ты, откуда ты, и за кого ты. Отсидеться многие пытаются.
СУ. У меня есть закрытая одна инициатива, клуб, где нельзя распространяться за пределами, очень много наших людей там, за границей. Довлеющее настроение — это возвращаться.
Понятно, что по бизнесу, даже те, кто выехал в 90-е — вот именно наши, ко мне приходят те, кто наши по самоопределению — успешные, бизнесы выстроенные и уже укорененные, и рационально приходят к мысли, что все-таки для русского человека вопрос справедливости и отношений через справедливость очень важен.
Наши русские люди, которые оказались на Западе, были носителями [идеи], что закончилась холодная война, все закончилось, и мы живем в едином глобальном мире. И до конца сохраняли в себе эту иллюзию, как могли.
АЧ. Даже когда она стала категорически противоречить реальности.
СУ. И большинство из тех наших — я думаю, что они вернутся — будут возвращаться, скорее всего, либо напрямую в Россию, либо транзитами, через какие-нибудь более [подходящие страны], через Сербию транзитом, Белоруссию. Какой [будет] удобный транзит, у кого-то Турция, у кого-то Китай. Потому что глобальные связи, которые ты нарастил, разорвать сложно.
АЧ. У этого есть обратная сторона, а именно то, что мы сейчас приобрели большое количество новых друзей или резко расширили связи с друзьями старыми. И это, в частности, означает, что очень много российских активностей будет вне. Но это «вне» — это больше не Европа и не Штаты. Это «вне» — это Африка, это Латинская Америка, это Юго-Восточная Азия, это Китай, это Индия, и теперь это не только какие-то специально обученные люди, дипломаты, агенты.
Теперь это будет — с другой стороны, пожалуйста, Росатом. А с третьей стороны — вот тебе пожалуйста, вся эта история с русским языком и русскими школами везде, глобально.
И появится большой класс людей, которые систематически, постоянно живут там и работают там, будучи частью российского государства. Не уезжая, как релокант или эмигрант, а являясь экспатом. И это другие, тоже глобальные и тоже русские.
СУ. Да, кстати, это проводники наши. Это как в германской империи накануне Первой мировой войны была сеть коммивояжеров. Они торговую сеть строили, сотни тысяч агентов, которые по всему Ближнему Востоку разъезжались, и это была государственная программа. Так что, может, где-то так и будет.
АЧ. Но они же все, те глобальные русские и эти глобальные русские, где-то будут все равно пересекаться.
СУ. Ну нет, они будут переходить из статуса в статус. Да, это будет очень интересное явление. Причем они будут напрямую связаны с Россией, то есть не будут от нее оторваны.
Получается, одни бывшие глобальные русские будут становиться западоидами, потому что разорвут связи с Россией, и будут другие глобальные русские, которые будут перестраивать свои отношения, то есть реглобализацию проводить.
Ну как уже сейчас на Дубай ориентация вся, на Арабские Эмираты. И мы получим нового русского авантюриста в хорошем смысле этого слова.
АЧ. Вольного казака Ашинова, который чуть не в одиночку в свое время помог Эфиопии защититься от итальянского вторжения.
СУ. Какая история.
АЧ. XIX век. Поразительная вещь.
СУ. Как православным эфиопам православный казак от латинян помог защититься. Очень православная история, вполне.
АЧ. Это был подкаст «Военно-политическая философия» с Алексеем Чадаевым. Смотрите нас на различных цифровых платформах и в социальных сетях. Подписывайтесь.
До встречи в следующих выпусках.
Словарь когнитивных войн
Телеграм-канал Семена Уралова
КВойны и весь архив Уралова
Группа в ВКонтакте. КВойны. Семён Уралов и команда
Бот-измеритель КВойны
Правда Григория Кваснюка
Was this helpful?
3 / 0