
Философский субботник-27 с Тимофеем Сергейцевым
Семён Уралов: Здравствуйте еще раз, уважаемые слушатели! На календаре 18 ноября, суббота, после небольшого перерыва, снова время для Философского субботника. На связи русский философ и методолог Тимофей Николаевич Сергейцев. Кто присоединяется впервые, не следит — уже 27-й у нас выпуск, кто присоединился, рекомендую начать с первых — там база — до 7-го, 8-го, которой мы постоянно оперируем. И длинная тема рабства и система власти у нас развилась в тему нацификации. В общем, длинное ответвление. И мы подошли к такому важному вопросу, как нацификация как внешние и внутренние вызовы, угрозы.
Я напоминаю, что музыка всегда имеет значение. Сегодня мы слушали, когда настраивались на волну и на тему Smokie. Песню «Я встречу тебя в полночь», I’ll meet you at midnight. Песня 1976 года. Я не знаю, как кто, а я делю песни, которые до моего рождения появились и после. Всегда так интересно. Эта — незадолго до рождения, она — 1976 года, я — 1979.
Тимофей Николаевич, еще раз привет. Объясняй, как эта песня связана.
Тимофей Сергейцев: Почему мы не поставили нацистский марш, да?
СУ: Мне всегда образы твои интересно расшифровать. Это было бы очень плоско — нацистский марш.
ТС: Правильно. Это было бы плоско и бессмысленно. Давай контекст установим, может быть, сегодня комментарий к музыке будет чуть длиннее, но зато он и перейдет потом в изложение. Это действительно 1976 год, и конкретно это исполнение прозвучало на концерте группы Smokie, это английская группа из Бредфорда, из Йоркшира на концерте в Восточном Берлине. Есть видео. Его очень полезно посмотреть со всех сторон, потому что там мы увидим и аудиторию, которая слушает, а слушает, кстати, практически безмолвно. Удивительным таким образом, застыв она слушает, и не только эту композицию, но и другую, которая у нас, в Советском Союзе, была, наверное, даже более популярна, чем «Я встречу тебя в полночь», которая называется What Can I Do, которая не была особо хитом в Европе, тем более в Англии, но зато была стопроцентным хитом в Советском Союзе.
Мелодику, гармонию мы все услышали, а по тексту песни там что происходит? Действие происходит на Елисейских полях в Париже. И там романтическая встреча происходит у лирического героя с дамой, которая с другого конца света, если дословно. Неизвестно откуда, но скорее, что из какой-то Латинской Америки. Наверное, но точно не из Европы.
СУ: Там католическое имя свидетельствует о том, что она, похоже, из какого-то латинского мира.
ТС: Да, она — Луиза-Мария, а он — Жан-Клод, у них двойные имена заявлены в песне, так, чтобы мы не путались, кто есть кто. Такой, понимаешь ли, проект общеевропейской идентичности, так скажем. Английская группа поет в Восточном Берлине, в Восточном Берлине, про парижскую любовь между парижским студентом и девушкой, которая, пришла, но она и ушла потом, не сильно долго пробыв на этом свидании. И все это никогда не повторится. Вот такая романтика. А если это совместить с образом группы, то мы увидим такую бьющую через край сентиментальность, заливающую собой абсолютно все.
Момент очень интересный. Именно в 1976 году, в январе, незадолго до этого концерта, учитывая прошедшее время, вышел в прокат наш фильм «Ирония судьбы или с легким паром», который снимался в 1975 году, а показан был 1 января 1976. В смысле эмоциональной темы — то же самое. Все закончилось, нет никаких проблем исторических, то есть проблем войны и мира нет, и люди могут заняться своими чувствами. Они могут любить, быть любимыми, разбираться в том, кто кого любит, кто кого не любит; встретились, разошлись.
Smokie — это ведь не первая ласточка, далеко не первая. Первой ласточкой были Битлз, деятельность которых пришлась на период с 1960 по 1970, а это уже 1976.
СУ: Если точнее, то Пресли это 1956 и 1957 в Штатах, но это одно историческое время, да.
ТС: Битлз раньше начали, они проходили период складывания группы, но их бьющая во все стороны популярность и захват мировой аудитории пришлись на этот период. 1955 год — это окончание, по существу, войны, деоккупации Австрии, Советский Союз прекращает состояние войны с Германией, начинает работать с ней в направлении экономического сотрудничества.
Но вернемся в 1975. Что в 1975 было? Хельсинкский акт был заключен.
В один год были съемки фильма «Ирония судьбы или с легким паром» и великая международная победа советской демократии, советской дипломатии, советской геронтократии.
Мы подписали обязывающий, кстати, нас ко многому документ, благодаря этим обязательствам, которые мы не очень торопились, видимо, выполнять, нас ко многому потом принудили. Но дело даже не в них.

Была иллюзия, что — всё.
СУ: Вечный мир.
ТС: Да, вечный мир, чуть ли не по Иммануилу Канту «Вечный мир» настал. А эмоциональная волна, ведущая к этому, началась раньше, еще до Карибского кризиса. По большому счету, и сам Карибский кризис и его окончание уже были надеждой, что все-таки не будет ядерной войны. Надо сказать, что и сама угроза ядерной войны была умозрительной.
Да, где-то там в Японии разбомбили два города, мир ужаснулся. Ужаснулся в духе другого жанра, который тогда же приблизительно начал свое восхождение — в жанре фильмов ужасов. Но это же не с ними произошло, с какими-то японцами, достаточно далеко на востоке. Настолько далеко, что точно не с нами. И это все уже исчезло. И массовая английская эстетика победила на этой волне сентиментальности, аксиоматически предполагающей, что никаких иных поводов для беспокойства, кроме того, придет она на свидание или не придет, любит она меня или не любит, нет.
Если мы вспомним общий контекст тогдашних молодежных движений, это разного рода пацифизм, любовь вместо войны, подкрепленная наркотиками и музыкой. И эта волна хлынула и к нам, о чем говорит и популярность Битлз у нас, но, если в 60-е еще отчасти, может быть, существовало критическое к этому отношение, то эпоха Smokie — это полная победа. Если посмотреть на их портреты, это в клипе очень хорошо видно, но можно увидеть и на фотографиях, на обложках альбомов. Это длинноволосые английские идолы, в расклешенных джинсах, рубашках почти с жабо на груди.

И в этой обстановке и происходит всегда возрождение самых страшных сил, потому что мы не склонны в этом настроении наблюдать и, следовательно, замечать признаков приближающейся угрозы.
Не склонны. Нам нравится находиться в этом состоянии, а когда нас его лишают, то это приобретает характер психологической катастрофы, стресса, как его стали называть. Приблизительно в те же годы эти все понятия вводились в оборот. И мы вдруг, оказывается, узнаем, что ничто не закончилось. Просто потребовался некоторый период времени, соразмерный человеческой жизни, кто-то даже успел в этот период прожить свою жизнь и благополучно ее закончить, будучи счастливым в неведении, не зная, что все это продолжится. Кстати, отнюдь не все наши деятели культуры в этом настроении пребывали. У Визбора есть песня, где такие слова:
Уже изготовлены пули,
что мимо тебя просвистят.
Четкое предчувствие того, что все продолжится, и в то же время это нельзя назвать оптимизмом, но есть прозрение эстетического характера, что и мы через это все пройдем. И это иное настроение, нежели настроение, заявленное в «Иронии судьбы или с легким паром» или в I’ll meet you at midnight, и еще в целой огромной волне эстетической, которой накрыло нас с головой. И нельзя, конечно, сказать, что это она привела к распаду Советского Союза. Но она, безусловно, его сопровождала, оправдывала этот распад, и провоцировала тоже, поскольку —
зачем напрягаться, врагов больше нет.
Горбачев был квинтэссенцией и политическим кристаллом, выросшим в растворе этого настроения, что все будет хорошо. В том смысле, что даже говорить об этом не надо.
Потому что, когда ты говоришь, что все будет хорошо, то уже по законам диалектического построения нашей речи и сознания закладывается вопрос: если ты говоришь, что все будет хорошо, значит, есть сомнения, что, может быть, не все будет хорошо. А если ты даже не говоришь об этом, а говоришь о чем-то совершенно другом, например, о том, что «я встречу тебя в полночь», и это главное в нашей жизни, обо всем остальном даже и упоминать, и думать не надо, тогда жди беды. Беда выросла на этом настроении, на этом прекрасном чувстве. Надо сказать, что и немецкий нацизм активно эксплуатировал в ходе своего роста знаменитую бюргерскую, немецкую сентиментальность, эстетические формы, которые хорошо известны и описаны; я не буду это повторять.
Вот — смысл этого эпиграфа.
А немецкий марш, гитлеровский марш, нацистский марш с другой стороны находится, на подкладке, как это ни странно.
Если вывернуть это все наизнанку, то там на подкладке это все есть.
СУ: То есть, это была массовая либерально-потребительская прелюдия к нацизму, который начал формироваться в дальнейшем.
ТС: Да. Сначала надо было распасться Советскому Союзу. А зачем ему существовать? Зачем нужно это напряжение? Эта напряженность противостояния? К чему она? И курс на разрядку, который сначала назывался детант, по-французски, на конвергенцию, то есть сходимость двух систем к одному образу жизни, единому, к общему политическому знаменателю нас и убил, в конечном счете. Зачем все это нужно? И поскольку на этот вопрос ответа не было дано, результат не заставил себя ждать. Мы слушали концерт в Восточном Берлине, подчеркиваю. А что оставалось до финиша?
СУ: Тимофей Николаевич, давай тут еще сделаем пометку, что при этом в советском искусстве, мы это обсуждали, но мне кажется, важно еще раз это отметить, было и третье направление, в частности Высоцкий с непрекращающимися попытками постоянно обсуждать темы и войны, и мира.

ТС: Конечно, разумеется. Я не спорю.
СУ: Было большое направление в советской культуре, которое в 1980 году завершилось с [его] физической смертью, но в культуре все равно осталось, никуда не делось.
ТС: Конечно. И мы существуем пока, никуда мы не делись, и мы не утонули в этом сентиментальном болоте, но, тем не менее, многие утонули и многое утонуло. Высоцкий — это понятно, но я не случайно привел Визбора, поэта на порядок менее великого, но зато сформулировавшего в строчках, которые я процитировал, очень ясное политическое высказывание о будущем, почти публицистическое, но в то же время поэтическое.
Хорошо, давай перейдем к теме.
СУ: Поехали.
ТС: Тема — опасность нацификации для России — почему она так сформулирована? Ведь с одной стороны, Россию и русских уже обвиняют в том, что они уже фашисты и нацисты. Это делает украинская сторона, но еще до всех событий, и до 2014 года.
СУ: Да, политический термин «рашизм» существует как клеймо.
ТС: Да, это политтехнологический прием, основанный, как и любой политтехнологический прием, ни на чем, просто на звучании слова. Кстати, слово в английской транскрипции, потому что «Russia» — это по-английски, по-немецки все-таки «Russland».
СУ: Чувствуется рука профессионала, как и с Бучей.
ТС: То есть это искусственно созданный англицизм, у которого нет денотата, потому что он ничего не обозначает. Грубо говоря, это просто другой вариант слова «русские» с использованием латинского суффикса и все, потому что по-английски будет «Russians». Понятно, что это фонетический, лингвистический прием, не более того, тем не менее за ним стоит обвинение, ты должен его прочитать, что вы — фашисты, только на ваш русский манер.
Англичанами обвинение было сформулировано раньше, оно звучало так и транслировано было по очень многим каналам. Какая разница между Сталиным и Гитлером? Это одно и то же. Два сапога — пара. Просто один правый, другой левый. Догадайтесь, где какой? Какой справа, какой слева. И вслед за этим у нас было большое число рупоров внутри страны, которые воспроизводили этот тезис, продвигали его. А за ним следом внахлёст шел другой тезис: если вы — одно и то же, чего вы воевали друг с другом? Вы еще идиоты. Надо было сдать Ленинград и не защищать его.
СУ: «Пили бы баварское» — следующий мем политтехнологический.
ТС: Да. Если вы одно и то же, то чего же вы, идиоты, воюете? Зачем?
Во-первых, это носит характер сформированного обвинения. Во-вторых, если мы действительно считаем, что Украина — это Южная Россия, то она уже нацифицирована. Ее нацифицировали. В чем разница? Почему нельзя нацифицировать ее всю? И еще за этим стоит мистическое переживание, что есть такое онтологическое зло — нацизм, метафизическое зло. Это какие-то демоны, и они на нас могут напасть. А как быть с демонами? Как с ними бороться? А вдруг они нападут, что тогда делать? Совершенно неубиваемое зло. И как ему противостоять, если оно неуловимое?
СУ: Нужно крестовый поход собирать и инквизицию, только так.
ТС: И тут же начинается про инквизицию, конечно. Нужна инквизиция, надо поднять, вспомнить весь наш репрессивный опыт, но только придать ему уже конкретно религиозный характер, и запустить такой процесс. Любопытно, потому что реальной, действительной мистики в нацизме — раз-два и обчелся; а мистификации полно. И более того, в техническом смысле это и есть большая мистификация о том, что какие-то древние боги воскресли и вернулись, и сейчас они воплотятся и покажут нам кузькину мать.
Я бы сразу хотел сформулировать тезис. Этот тезис основной или не основной, но его не объедешь при обсуждении этой темы. А заодно он и обоснует саму ее значимость. Нет никакой мистической, онтологической тайны во всем этом. Это мистификация, производимая с политическими целями, другое дело, что эти политические цели носят глобальный характер, как любит выражаться наш с тобой товарищ Дмитрий Куликов, у которого, кстати, сегодня день рождения.
Это политика борьбы за власть над миром, а не просто за какие-то отдельные колонии, и она нужна для того, чтобы уничтожать страны.
И страны и нацифицируются с целью их уничтожения. Эта мистификация нужна для этого. Потому что в результате нацифицируемая страна доводится до такого исступления и перенапряжения своих ресурсов и таких проявлений, которые окружающие ее соседи и жертвы, подвергшиеся этому воздействию со стороны нацифицированной страны, делают дальнейшее существование этой страны крайне проблематичным. Точно, что она лишается суверенитета, это само собой; но она лишается и идентичности. Это не просто насильственное, внешнее политическое ограничение суверенитета. Нет, она лишается личности: ей проводят социально-политическую лоботомию после того, как она сходит с ума, если твоим термином пользоваться.
Германию свели с ума. И нацистская мистификация — и есть метод массового помешательства. После чего на эту страну набрасываются, ее уничтожают, ликвидируют и низводят до положения нуля приблизительно или около того в политическом смысле. Так это устроено. И поэтому, конечно же, существует цель нацификации России. Это всегда делается извне, так же как извне была нацифицирована Германия, как была извне нацифицирована Украина. Это не означает, что сами немцы или украинцы не приложили к этому усилия. Приложили, конечно, еще какие. Зерна для проращивания этой мистификации берутся, конечно, из натуральной почвы, изнутри страны. Но выращивают их, возделывают это растение внешние силы, они при этом прекрасно понимают, что они делают. Есть книжка Гвидо Джакомо Препарата, слышал ты или нет, о таком авторе?
СУ: Нет, я не читал его.
ТС: Она вышла в 2022 году в Екатеринбурге и Москве, в издательстве «Кабинетный ученый», а оригинал ее вышел в Лондоне в 2005 году. Слава богу, что хотя бы в этом столетии. Называется она Conjuring Hitler, «Призывая Гитлера» в русском переводе, с подзаголовком «Как Британия и США создавали Третий рейх». Надо отдать должное, автор – экономист в своем профессиональном изводе, но он здесь рассуждает, конечно, шире, чем просто экономист. И он итальянец. Он поставил себе целью объяснить, что произошло с его дедушкой, который попал под колеса нацификации, они по нему проехали. И который всю жизнь никак не мог определиться, падение нацистских режимов, том числе и режима Муссолини (хоть они и настаивают, что они фашисты, а не нацисты, но в принципе это одно и то же, с той точки зрения, с которой мы это рассматриваем сейчас) — это великое благо для Италии? Или это великая трагедия? Он не мог определиться. То есть у его дедушки сохранялась своего рода шизофрения. Раздвоение политического самосознания. Потому что понятно, что период…
СУ: То есть, вроде убили, но в то же время — какая держава пропала.
ТС: Да. Гвидо решил разобраться в том, что случилось с его дедушкой. Это всегда очень серьезный мотив гуманитарный, который при достаточном аналитическом оснащении дает результат. К чему он пришел. Я не буду, конечно, пересказывать. Гвидо Джакомо Препарата не один такой, мы уже понимаем сами, как оно было; какая живая эта история. Но общий контур его анализа таков: Британская империя, видя очевидный подъем Германии к концу XIX века, а мы помним, что собирание немецких земель началось после наполеоновских войн, и определились два лидера этого процесса, которые делали это несколько по-разному, — это Пруссия и это Австрия. Австрийский конкурент был побежден прусским конкурентом в ходе аншлюса так называемого, который осуществляла гитлеровская Германия, — то есть, присоединением Австрии. А в XIX веке они конкурировали.
И английский ум решил, что если это все еще и соединить с Российской империей, которой управляют люди немецкого происхождения, так скажем, и германофилы, и в целом направленность развития, например, российского права — прогерманская. Много чего прогерманского — философия развивается в этом направлении; в конце концов, Ломоносов учился у Христиана Вольфа. Откуда «привез учености плоды» Ленский? Из «Германии туманной». Идея о том, что надо Германию уничтожить, — это практическая английская идея, пронизывающая собой всю их политику в XX веке, и продолжающуюся сейчас; и достигшая своей цели по окончании Второй мировой войны. А Первая мировая война была просто первым актом этого же действия.
И нацизм нужен был для того, чтобы из просто побежденной, разгромленной Германии сделать Германию полностью уничтоженную, лишенную своего не просто суверенитета государственного, а лишенную своей культурной идентичности, отказавшуюся от самой себя. Такую Германию нужно было получить. И они получили. Гвидо толково анализирует, как делался нацизм. Он делался после Версальского мира из реваншистов, которые прекрасно пережили поражение Германии — они социально-экономически не были разгромлены; наоборот. Из этих реваншистов и выводили ту крысу, которая съест всех остальных, ей оказался Гитлер и конкретно, как ее Гвидо называет, антисемитская секта. Достаточно точная квалификация, в том смысле, что это даже не политическое учение, а именно мистифицированная ересь определенного рода, претендующая на религиозный статус.
Саму эту ересь они не создавали. Зачем? Надо взять микробы, которые уже живут в организме и дать им возможность этот организм захватить, то есть подавить соответствующий иммунитет. С чем наши английские оппоненты толково справились. А дальше дирижировали этим процессом, с одной стороны, потакая всячески экономической разрухе, безработице и обнищанию. А с другой стороны, занимаясь инвестициями в крупную промышленность, военную промышленность, и открывая дорогу для внешней агрессии вплоть до самого Чехословацкого сговора. А потом и через объявление войны, в которой они потом не стали воевать. После того как Гитлер вторгся в Польшу, и Англия объявила войну Германии, никакая война не началась. Не было ее практически, она так и называлась — Странная война. А Гитлер потом еще отпустил англичан с континента, они эвакуировались.
Все это, конечно, выглядело драматически, с насупленными бровями, но факт остается фактом — уехали они все, сбежали благополучно. А напасть Гитлер должен был туда, куда он и напал, но Гвидо идет еще дальше. Он показывает, как Великобритания выводила на международную арену США, как они помогали им стать силой, которая будет участвовать в этом процессе, и как они помогали Советской России, как это ни странно. С тем, чтобы никогда и ничего не вернулось на прежние круги, и чтобы был хороший враг Гитлеру, настоящий, непримиримый.
В этом контексте, в этих рамках, можно понять значение нацизма как техники доведения отдельно взятой страны до безумия.
А поскольку крыса, которая победит других крыс, — крысиный король, должна быть управляемой при этом, то она должна быть такой, чтобы основания ее действий были заведомо ложными. Потому что это и есть залог успешного внешнего управления. В основе должна быть бредовая теория, некая выдуманная реальность. В этом смысле, конечно,
украинский вариант нацификации и немецкий — это две разные сказки, но ровно по одному сюжету.
Ровно по одному методу созданы. Это мистификация. Это даже не какое-то искажение истории, это полностью выдуманная история и выдуманная метафизика, у которой нет никаких реальных проявлений. Потому что если бы они были, тогда этим нельзя было бы управлять, с этим пришлось бы считаться. Идея заключалась совсем в другом. И, глядя на то, что произошло с Германией, можно сказать, что вся эта эпопея увенчалась успехом. Потому что удар был нанесен не только по Германии, но косвенно еще по целому ряду стран Европы, которые втянулись в орбиту германской авантюры. Это Италия и еще целый ряд стран, которые вместе с Германией отправились в поход; и те, кто помогал Германии, оставаясь условно нейтральным, как, например, Швейцария, которая держала немецкие деньги, или Швеция, которая поставляла сталь. Удар по Германии и лишение Германии ее идентичности позволило также ослабить национальную идентичность и других стран, которые в этом участвовали; они тоже были виновниками этого похода.
И на этом отрицательном балансе основаны так называемые европейские ценности, европейская идентичность — мистифицированная идентичность, придуманная, которая по существу является следующим шагом нацификации. Потому что если я уже забыл, что значит быть немцем и отказался от этого, а вместе со мной от своих идентичностей отказались все те, кто был в моих союзниках и сателлитах, то возникает ситуация из нашего старого анекдота:
Космонавт летит, и забыл свои позывные, и спрашивает:
— Кто я? Кто я? Кто я? Расскажите мне.
Ему говорят:
— Ты — европеец.
А что это значит? А это значит, и дальше идет полностью вымышленная, нигде никогда не существовавшая и не могущая существовать как бы реальность, мистификация.
Мы это и наблюдаем в феномене Европейского Союза и так называемых европейских ценностей, которых нет и быть не может по определению. Но в это пустое место можно загружать нужную программу. Это тоже по существу нацификация, поскольку это делается теперь уже с целью уничтожения Европы в целом; чтобы ее не было. Потому что, смотри, пункт первый: если Европа объединится с Россией, то мало никому не покажется. Этого быть не должно.
И в отношении русского пространства первой поляной нацификации оказался украинский плацдарм, потому что это та часть русской земли, которая осталась без русского государства, по большому счету, значит, без государства вообще, и стала полностью открытой и доступной внешнему управлению. Единственная программа, которая возможна в этом управлении, потому что только она и нужна, — это программа нацификации. Она и была реализована. Приблизительно так же, как это было сделано в Германии: найдены были зубы дракона, которые надо посадить, полить хорошенько, удобрить, чтобы они проросли. Надо дать им сценарий мистификации, чтобы они разыгрывали некоторый мистический спектакль и довести до того, что на этой волне они возьмутся за оружие.
Не очень понимая, что все это делается с целью их ликвидации, чтобы их не было. Тут даже идея, что они будут инструментом политики, является огромной натяжкой, и тоже является политической утопией, потому что никаким инструментом они не будут. Они должны быть ликвидированы, а для этого они должны быть отправлены в безумный поход, который и приведет их к краху. Единственное, ситуация любопытная, потому что немцы, переставая быть немцами, кем должны стать? Европейцами. В принципе, украинцы тоже понимают, что они не будут никакими украинцами, что в этом качестве они долго не продержатся, что это постановка. А кем же они будут после этого? Европейцами. Тоже европейцами.
Этот сценарий дает сбой, потому что немцам некуда возвращаться, у них нет альтернативы: они будут либо немцами, либо никем — то есть европейцами. А украинцы могут русскими быть, какими они, в принципе, и являются. Могут. И тут пути денацификации расходятся, потому что германская денацификация, по существу, и не была проделана. В большей степени она была проделана на территории ГДР; что, кстати, привело к тому, что осси — восточные немцы — до сих пор сильно отличаются от весси, западных немцев.

У них до сих пор есть идентичность немецкая, восстановленная Советским Союзом и Германской Демократической Республикой. А у весси — нет, весси доведены до состояния европейцев. Денацификация украинской территории вполне себе может вернуть это население к их историческому состоянию, потому что оно у них есть. Им не обязательно становиться никем, то есть европейцам. Поэтому здесь итог может быть не столь плачевным.
Что касается нацификационного натиска на всю остальную территорию России, вопрос тоже только в одном. Возможно ли установить достаточное внешнее управление? В 90-е годы этот вопрос решался, не только в 90-е, и потом, и в 2000-е, даже в 2010-е годы он еще стоял, наверное. Хотя логика суверенизации направлена в сторону предотвращения возможности внешнего управления. В этом смысле она направлена против самой возможности нацификации. Как говорится, жизнь покажет, история покажет, чем дело закончится. Потому что та сторона предпринимает усилия все-таки к тому, чтобы добиться решающих возможностей внешнего управления. И текущий украинский эпизод в этом смысле и закончится определенным состоянием, которое подтолкнет эти весы в ту или другую сторону.
Я так думаю, что, конечно, тут мы — не Германия. С нами так не получится, как получилось с Германией. Потому что для этого нужны реваншистские силы, на Украине они были. Это, собственно, та разгромленная сначала западная община, которая выдвинула свои организации, типа украинской повстанческой армии, организации украинских националистов, прочих деятелей, но которых потом амнистировал довольно быстро Советский Союз, и вернул их на место. И идея реванша их никогда не оставляла, тем более, что часть из них выехала в Канаду и в другие страны, и там лелеяла свои реваншистские планы, и это всячески поддерживалось Западом. На Украине эти реваншистские силы были, а кто может быть силой реванша России? Понятно, кто.
До какого-то момента в нашей новейшей истории их называли: семейные, семья. Это основные выгодополучатели от распада Советского Союза во внутреннем контуре, в социальном контуре, те, кто мгновенно и фантастически обогатился, и должен был стать оператором этого внешнего управления и руководить внутренней политикой, но кто потерял все эти политические возможности и возможности связи со своим зарубежным патроном, начиная с 2000-х годов, с прекращения Чеченской авантюры, и далее, со всеми остановками. А какой еще у нас может быть реванш? Есть уехавшая эмиграция, но она уехала очень давно, и если перед Второй Мировой войной она еще представляла из себя такого рода угрозу, то сейчас уже нет. Они растворились.
Поэтому реванш у нас если и возможен, не в смысле победителя, а в смысле того, кого можно тут найти, то это любопытный реванш. Это реванш второго порядка — это те, которые должны были участвовать во внешнем управлении, но у них не получилось, потому что не получилось само внешнее управление. Это достаточно слабая партия, хотя укоренённая на самых разных уровнях социальной иерархии. В этом смысле она существует. И, конечно, настроения реваншистские у нее есть, это сто процентов так. Была попытка мистифицировать и вырастить русский национализм. Он выглядел как очень маленькое, уродливое, больное растение на фоне настоящего русского леса, тем не менее, не надо недооценивать опасность, потому что выдумать русский этнос, конечно, желание есть, и театральную мистику создать. Тем самым немедленно вызвав внутристрановой, межнациональный конфликт.
Выдуманные русские должны первым делом, естественно, поссориться со всеми другими народами России: с татарами, с башкирами, с кавказцами и далее по списку. Да, есть такая идея. Не очень творческая, прямо скажем. В политике ценится другое: не новизна, а действенность. В качестве тлеющих углей это все есть. И каждый раз, когда представляется малейший повод, это пытаются спровоцировать. Ответ они получают всегда один и тот же: русские — это не этническая идентичность, а цивилизационная; говоря другими словами, культурно-историческая. А этнические границы русской идентичности по большому счету отсутствуют. Так же, кстати, как и у китайской идентичности они отсутствуют. Это не этнос, а цивилизация. Так же, как они отсутствуют у индийской идентичности, это не этнос, там сотни, и может быть тысячи этносов входят. Мы не оригинальны, мы не одни такие.
Но те, кто хотел бы нацифицировать Россию, придумывают русский этнос, русско-этническую идентичность, ее можно только мистифицировать. И как любая программа нацификации, это нужно для того, чтобы уничтожить Россию, что частично удалось сделать на той территории, которая лишена непосредственного государственного контроля — на украинской территории. Там это внешнее управление было инсталлировано, наверное, даже почище, чем в гитлеровской Германии, без особых ухищрений. Потому что тогда потребовалась вся изощренность британской политики, чтобы это сделать, а тут действовали достаточно прямолинейно, по-американски. А что стесняться, когда, как сказал герой нашего фильма замечательного:
Мы заплатим золотом, но в таможне никого нет, можем делать, что хотим. Так это приблизительно выглядит и устроено. Здесь я бы остановился, с тем чтобы послушать твои вопросы или замечания.
СУ: Ты взял аспект нацификации как установления внешнего господства. Как начали с конца XIX века, так проводят до сих пор. Но, как нас учит диалектика, у всех явлений есть внешние и внутренние проявления и признаки. Города — это всегда место соприкосновения разных народов, языков и культур, и нацизм — это попытка перенести принцип «свой – чужой» в первую очередь в городскую среду. В городе другие правила жизни, но это сделать можно — вопрос технологий нацификации. Мистификация, которую ты описывал, — это одна из технологий сведения человека с ума, доведения до определенного состояния, и главное — его превратить в убийцу или в пособника убийцы. В этом смысле, с моей точки зрения, в западнистских городах и кроется их внутренний нацизм. Есть национальные окраины, они живут с помощью гетто. Когда города с помощью гетто организованы, это признак скрытого нацизма.
Ты взял европейский аспект, Украину, это направление. А у нас есть направление, связанное с нашими отчасти согражданами, отчасти сожителями — им не дают гражданства, — люди из Узбекистана, Киргизии, Таджикистана на непонятных правах. И в этом направлении я вижу подвижки по нацификации. Это очень видно в наших городах, которые кое-где начинают напоминать западнистские города. Я бы хотел изнутри эту часть нацизма рассмотреть, тем более, ты европейские города лучше меня знаешь.
ТС: Мне нужно, чтобы ты уточнил, что ты хочешь понять. Я еще раз хочу подчеркнуть, что нацификация, деятельность по созданию нацизма — это деятельность, направленная на уничтожение той общности, которая нацифицируется. Нужно вывести внутри организма паразита, который его съест. В этом идея заключается. Что для этого можно использовать? Есть набор возможностей, но желательно использовать ту, которая сработает. Первое — это наличие реваншистской группы. В Германии это была серьезная реваншистская группа. Это были вернувшиеся с фронта верхи, выжившие на фронте, не убитые, которые дальше были объединены в этой логике вещей не с кем иным, как с рабочими.
Любопытно, что никакой пролетарской революции в Германии не намечалась, как, впрочем, и в Англии, потому что идея пролетарской революции — это идея середины XIX века. К его концу капитал сделал большой шаг вперед, и понял, что он должен улучшать условия жизни рабочих. Социалисты, которые были самым массовым движением революционного толка, поняли, что это ниша для их дальнейшего существования, что они могут обслуживать капитал и продвигать умеренный социальный прогресс для рабочего класса. И социалисты встали на позиции контрреволюции, как это ни странно. И был такой титан как Август Бебель, который возглавил это движение, этот поворот конкретно в Германии.
Чем кончилась Первая мировая война для Германии? Тем, что Людендорф, который вел все сражения, как военные, так и политические, понимая, что Германию ждет катастрофа, ввел парламентаризм в Германии, при кайзере еще, при живом императоре, при живой империи. Ввел парламент и ввел туда социалистов с тем, чтобы они обеспечили склейку верхов и низов. Это они и сделали. И вернувшиеся с фронта и жаждущие реванша верхи, офицеры, аристократия, состоятельные люди, буржуазия, которая при этом воевала, жаждала возрождения германского величия. В принципе, того же хотел и пролетариат. А что, собственно, он должен прозябать? Поэтому ведь не случайно гитлеровская партия называется — Национал-социалистическая рабочая партия.
Добавить нужно было всего лишь щепотку соли и немножко перца ко всему этому, ровно столько, чтобы эта система потеряла политическую рефлексию. Нацизм нужен для того, чтобы отказала рефлексия. Что для этого можно использовать? Все что угодно. Можно антисемитизм использовать. Это, кстати, продукт очень любопытный, импортный, завезенный из Австрии, из Вены, он там вырос. Он вырос там, где у евреев была наибольшая свобода, потому что город Вена был очень открытым культурным городом. Поэтому в какой-то момент его мэром стал человек, который был ярым антисемитом. Это оттуда привезено.
Ты говоришь про город. Можем проанализировать на примере межвоенной Вены, где был расцвет наук, философии, искусств. И в этом экономическом и культурном расцвете принимали участие и евреи, в том числе. И там вырос антисемитизм. Я не уверен, что венский антисемитизм — это проявление какого-то сельского духа. Нет. А британцам зачем об этом задумываться? Есть такая закваска, можно ее использовать для того, чтобы скисло все и забродило — надо использовать.
Немецкий нацизм вырос на реваншизме, на консерватизме и консервативном единстве капитала и рабочего класса, то есть на идее прямо обратной марксовой. Потому что к этому времени уже все революцией наелись досыта. Революции сотрясали Европу и Германию весь XIX век, и они вызывали отвращение в конечном счете. И социалисты перешли на контрреволюционные позиции, политически они и обеспечили консервативный курс. Но этого было недостаточно для того, чтобы Германия взбесилась и набросилась на противника, который был во много раз сильнее её, то есть Советский Союз, и против которого у нее не было шанса. Всякий, кто способен проделывать хоть какие-то расчеты, это прекрасно понимал. Нужно было добиться того, чтобы немцы, люди рациональные и даже рефлексивные до некоторой степени, этого своего рационального и рефлексивного начала лишились.
То, что этой цели соответствует, — и есть нацизм. Нацификация для этого нужна. В этом смысле надо произвести деполитизацию, то есть нужно уничтожить рефлексию, а поскольку политика есть не что иное, как институционализированная рефлексия — это и есть рефлексия, ничего другого в политической деятельности нет — надо лишить их этой возможности видеть себя со стороны, способности оценивать свои собственные силы. Вот что было сделано. Ровно то же самое сделано с Украиной. Ее отправили воевать с противником, который превышает ее возможности, сказав, что мы вам поможем. Но истина войны заключается в том, что воевать ты будешь сам; и только то, что есть у тебя самого, и пригодно для войны, больше ты ничем воспользоваться не сможешь.
И Германии точно так же помогали, как Украине, сформировать иллюзию достаточности военных сил. Им отдали Чехословакию, как промышленный район, который производит военную технику. Еще раз подчеркиваю, специально инвестировали в их военную промышленность, денежку давали ровно на это. При этом жить пролетариату должно было быть тяжело, а иначе бы он не стал поддерживать Гитлера, который обещал им облегчение. Я не вижу вообще никаких различий с украинским сценарием сегодняшним, вообще никаких. А то, что на Украине для лишения украинской политики способности быть политикой использовали бандеровцев — этих реваншистов, которые по сравнению с германскими реваншистами 1918–1919 года слабоваты, надо отметить, что и украинская политика по сравнению с европейской политикой первой половины XX века тоже слабовата. Это уже явление вульгарное, прямо скажем. И для того, чтобы лишить их остатков разума, многого было не нужно, хватило и этого.
А если тебя интересует, что было в Вене, то я еще раз могу сослаться на книжку «Кочерга Витгенштейна», где это хорошо описано; казалось бы, по совершенно иному поводу, но на самом деле по тому самому. Наш с тобой товарищ прислал мне на днях письмо с анализом этой книги, он ее прочитал и обратил мое внимание на то, что следует еще учитывать и позицию автора как англичанина по своему культурному базису — что там подчеркнуто, а что затушёвано. Это очень любопытно. Но факт остается фактом, Вена была городом отнюдь не сельским, и там не было сельских жителей, там были венцы, антисемиты были горожанами, вполне себе горожанами.
Но им очень не нравилось, что в этом культурном многообразии, которое организовала Австро-Венгерская империя в своей столице (все-таки Вена была столицей, Будапешт, конечно, имел значение как вторая столица, но все-таки Вена была основной столицей Австро-Венгрии), еврейское крыло демонстрировало успехи и в экономике, и в политике, и в философии, и в музыке, и везде. Такова была либеральная политика Австро-Венгрии, и именно это вызвало острую этническую неприязнь, как это ни странно звучит. Я бы не редуцировал до отношения «свой – чужой», которые между любыми двумя деревнями существуют.
В принципе, англичане обладают широким ассортиментом техник и технологий разжигания конфликтов. Базово они основаны на этнической вражде, этнической неприязни друг к другу. Для того чтобы вырастить нацизм, нужно найти такой конфликт, который окажется способным лишить эту общность политической рефлексии, то есть возможности самооценки, оценки своих сил. Надо найти тех, кто именно с такой задачей справится. Западенские реваншисты оказались вполне себе для этого пригодными в отношении Украины, что даже люди из Донецка и Харькова этой мистификации поддались, и утратили связь с политической реальностью — вот же в чем дело. Их можно, оказалось, послать на убой.
СУ: В нацизм есть два аспекта. Один аспект, что мы должны победить, и тогда мы будем вместе грабить побежденных. Это важный аспект. Почему мы вместе должны в идее европейского нацизма, которую ты описываешь?
ТС: Он развивается, нас ждет все впереди, но для этого Европа должна хорошенько обнищать, еще недостаточно.
СУ: Но есть нацизм как культурная традиция регулирования жизни внутри городов, как пошло со времен Реформации, Контрреформации. Варфоломеевская ночь. С моей точки зрения, это явление западных городов, именно — создание чужого. Ты на примере Вены описываешь, но это же не только в Вене развилось, это обычная история для западных городов, этим мы отличаемся, поэтому у нас и нет гетто. Меня интересует это именно в наших внутренних тенденциях нацификации.
ТС: Мы можем вернуться здесь к нашему обсуждению: да, для них чужие — это практически все, кроме них самих. А с чужими что нужно сделать? Их надо или убить, или обратить в рабство. В принципе, терпеть чужих нельзя. А если ты не можешь их убить или обратить в рабство, то ты будешь очень сильно страдать. Это племенное варварство, и оно живет внутри, внутри европейских, только города здесь ни при чем. Европейский город никак не решил эту проблему. Если ты чужой, то берегись. Вена не смогла решить эту проблему. Я почему Вену привожу в пример? Это была квинтэссенция европейской терпимости. И чем это кончилось? Тем, чем кончилось. Поэтому австрийцы вовсе не жаждали объединения с Пруссией, в гробу они его видели. Но за одно только то, что они их избавят от евреев, можно было на это пойти. Приблизительно так это выглядело в тот момент. Они сохраняют эту логику.
Интересно другое. Западенского реваншизма хватило на украинское пространство, но заразить этим Европу не получится, маловато будет. Для того чтобы нацифицировать Европу, помимо того, что ее надо опустить ниже плинтуса и повергнуть в унижение бедности и вызвать там жесточайшее чувство обиды, понятно, что миграционная политика к этому ведет, но нужно еще найти реваншистскую группу. Кто на эту группу годится? Немцы, французы не очень годятся на это дело, англичане собираются этим управлять, самих себя они в этом качестве не рассматривают. Это должен быть кто-то. Кто? Они сейчас ищут крысиного короля. А вдруг подойдут поляки? Вдруг их реваншистских настроений хватит, чтобы их пустить в авангарде всего этого дела.
Или кто? Или шведы, обиженные еще при Петре I. Что с одной стороны вроде как давно, а на самом деле, по историческим меркам недавно. Потому что там все сохранилось — корона сохранилась, которую обидели; это не демократия какая-нибудь, которая забывает то, что вчера было, буквальном смысле вчера. Монархи ничего не забывают, они все помнят, это длительная историческая память. В этом их и сила, и предназначение. Поэтому ищут волшебную комбинацию. Дальше нужна будет мистификация. Что это такое? Кто вы такие, рыцари света, мать вашу? Почему вы пойдете и убьетесь об Россию, думая, что вы победите? Программа нацификации так устроена. Идентификация «свой – чужой» конфликтогенна, но сама по себе еще недостаточна, нужно найти такого реваншиста, для которого все остальные — чужие, только он должен быть, у которого друзей нет.
Мы рассуждаем в том направлении, которое тебя интересует?
СУ: Да, направление то. Мы же грань «свой – чужой» стерли политическим актом 1991 года. А если она лежит в основе глубинной нацификации, то возникает главный вопрос, где нам новую грань проводить, чтобы не нацифицироваться? И нужно ли?
ТС: Мы и раньше не считали их чужими. Это определенный политический парадокс. Мы их никогда чужими не считали. Как мы можем считать чужими тех, от кого мы, в том числе, и произошли? Они нас считают чужими. Мы же начали с музыкального эпиграфа: мы расслабились, а они — нет. Они пустили перед собой трубадуров и бременских музыкантов, которые нам поют о том, что солнце взойдет. Очень интересно, образ английских групп стал архетипом, который в мультфильме о бременских музыкантах заложен, не в сказке о бременских музыкантах, а в мультфильме. Это прямо калька со Smokie, с Битлов. Мы это акцептировали, приняли.
Это же очевидный знак дружелюбия, они к нам с любовью идут. Только надо понимать, что это все ребята из социальных низов, из рабочих кварталов, откуда и вышли и Битлы, и Smokie. Их дело — деньги зарабатывать этим всем, которых они в своих рабочих кварталах бы в жизни не увидели никогда. А верх этой социальной системы — это исторический, продуманный, последовательный враг, который нам послал бременских музыкантов, чтобы мы их слушали, и думали, что все так считают. Что дальше только любовь будет. Нет, конечно. Это усыпляющее, одурманивающее средство. Дурман индийский, так называемый, который лишает человека воли, он все понимает, но при этом ничего не может сделать.
СУ: Ясно. Это для меня внешний аспект. Будем считать, что с ним разобрались. Я вижу, что нацификация у нас прорастает еще и внутри уже новой постсоветской культуры, которая сильно западнизирована. У нас пока что с этим борются уголовными методами, что правильно, но на уровне культуры, особенно видно в национальных республиках. Но есть объективный показатель.
ТС: Ее не надо с национализмом путать. Потому, что многие обходятся национализмом. И он действительно прорастает изнутри. Хотя тоже надо иметь в виду, что это пестуемый и возделываемый вид культуры, почти как сельскохозяйственная. Советский Союз сам вырастил все свои национализмы, ему никто в этом не помогал. В этом смысле можно сказать, что Россия их вырастила, она в них вкладывалась, она их пестовала, она их поддерживала. Что значит — внутреннее и внешнее? Возьми семена. Чтобы они выросли, нужно создать им определенные условия, иначе они погибнут. Семена, конечно, — это внутренняя составляющая. А теплица? Теплица и тот, кто ее строил? Что дает это различение на внутреннее и внешнее? И национализм, в том числе, выращиваем и возделываем. Но нацизм — это очень специфическая конструкция, в каком-то смысле она имеет противоположные цели, потому что она нужна для уничтожения этой общности.
Нужно найти такое зерно в ней, и именно его избирательно поддержать, чтобы оно, опираясь на националистическую почву, сожрало всю эту конструкцию изнутри, и она потом обрушилась, и оказалось, что идентичность полностью потеряна, потому, что она полностью испорчена националистическим началом, которое стало нацистским.
Недаром в том числе украинцы так пекутся насчет того, чтобы ни в коем случае их не считали нацистами, а считали именно националистами.
Националистом быть можно. Как же нельзя? У нас же государства все национальные, значит, национализм — это просто поддержание своего национального государства.
СУ: Тут основная хитрость и кроется. Нацизм — это следующий шаг после национализма. Национализм учит ненавидеть, а нацизм объясняет, почему можно убить того, кого ты ненавидишь, а для этого проводят мистификации.
ТС: Нацизм — это способ использования этой ненависти, лишенный всякого политического ограничителя. Это снятие предохранителя.
СУ: Да. Нацизм — это снятие предохранителя, но национализм готовит свою теоретическую базу, и все заблуждения и мистификации кроются в национализме.
ТС: Да, конечно. Но я даже более определенно это формулирую, это не просто национализм, а реваншистский национализм. Потому что реваншизм по-другому не может существовать, он должен обособиться каким-то образом, чтобы требовать реванша. Реванш, он же — revenge — это месть. Что такое матч-реванш? Это матч в отместку победителю. Ты победил меня, но я имею право на то, чтобы второй раз сразиться с тобой.
СУ: А реванш чего? Украинская нация — советская в этом виде. Это реванш чего?
ТС: Украинский национализм создан Советским Союзом, воспитан и поддержан, а реванш — это реванш конкретно западных регионов.
СУ: Я не согласен, что украинский национализм воспитан Советским Союзом. Украинский национализм начал складываться еще до революции в Российской империи.
ТС: Одно другому не противоречит. Дело не в том, чтобы согласиться или не согласиться. Советский Союз продолжил эту работу, и не только в отношении Украины.
СУ: И Российская Федерация продолжила эту работу. Все продолжали эту работу.
ТС: Мы точно так же поддержали грузинский национализм, точно так же поддержали прибалтийский национализм, мы их ублажали и поддерживали всячески, потому, что Советский Союз имел другую политическую конструкцию, другую гипотезу.
СУ: Современная Российская Федерация поддерживает национализм и внутри Российской Федерации.
ТС: Нет, она не поддерживает. Советский Союз исходил из того, что он сможет контролировать эти национализмы из более высокой политической позиции — с позиции мировой революции, наступления коммунизма и продвижения к нему; и что все национализмы будут коммунистическими в своей политической основе и все будут подчиняться центру коммунизма. Так это и строилось, более того, это проецировалось и за границу Советского Союза после окончания Второй мировой войны, потому что так был устроен и соцлагерь, в том числе. И первые неурядицы начались там: с венгерского мятежа, с чехословацкого мятежа, а польского мятежа уже эта система не пережила, польский мятеж она подавить не смогла.
А дальше все эти мятежи развернулись на пространстве самого Советского Союза. Это была последовательная советская политика: давайте каждому народу дадим его этническую государственность при условии, что она будет подчиняться сверхгосударственности коммунистического порядка. А в тот момент, когда сверхгосударственность коммунистического порядка исчезла, рассосалась в туманной метафизической дали, то, что осталось, оказалось старым добрым национализмом. Вот как это было. Я не утверждаю, что Советский Союз проектировал и создавал ту Украину, с которой мы сейчас имеем дело. Конечно же, нет.
СУ: Все национализмы появились в конце XIX века. Это общее явление.
ТС: Естественно, они появились тогда, и с ними советская власть, коммунистический строй бороться не стали, они стали их развивать. Вот что я утверждаю. Конечно, они не создали их, но они вложились в их развитие. Конечно, это явление появилось раньше, чем советская власть и Советский Союз, разумеется.
СУ: Правильно, вложились в их развитие.
ТС: Давайте возглавим это, — вот что решили наши славные строители новой системы. Дальше смотри, есть же еще Германия, Франция и другие страны мира — они же тоже станут советскими и социалистическими рано или поздно, мы что, их тоже не будем считать национально идентичными? Конечно же нет, конечно же будем. Более того, после войны это произошло, только не в отношении всей Европы, а в отношении ее восточной части. Мы же не будем их заставлять учить русский язык до состояния, что они на нем будут общаться. Не будем. Они будут на своем, на немецком, на венгерском разговаривать и дальше. Мы, следовательно, должны уметь работать с национальными общностями, сохраняя их государственность. Ровно этот принцип был применен к нашей окраине. Только еще до этого, до того, как пришлось работать с восточной Европой.
И пока над этим была крыша политической сверхвласти, основанная на коммунистической идеологии, эти национализмы были как лошадь, на которую надета узда, и на которой сидит всадник и управляет ею. А без всадника лошадь будет вести себя совсем по-другому, и без седла, и без узды, и без всего прочего. Я имею в виду только это.
СУ: Согласен, я твою мысль уловил. Я просто считаю, что национализм и нацификация прямо связаны, это мы выяснили.
ТС: Современная нацификация просто использует тот факт, что есть национализмы, вывалившиеся из одной системы внешнего управления, и в этом смысле привыкшие находиться в системе внешнего управления. Из советской, коммунистической системы внешнего управления — так был устроен Советский Союз и — расширительно — Варшавский социалистический лагерь. Они нуждаются во внешнем управлении. Над Германией это управление еще надо было установить. Я еще раз подчеркиваю, что для этого тогда потребовалась вся изощренность британской политики. А для того, чтобы установить внешнее управление над национализмами советского разлива, выросшими в системе внешнего управления, почти ничего не понадобилось, достаточно было просто занять место этой сверхвласти, оно было вакантно.
«Нет никого в таможне».
И с необычайной легкостью все квазигосударства — мы их называем национализмами — сразу же перешли в американскую систему внешнего управления. Кстати, очень интересно, Энвер Ходжа был, по-моему, единственный, кто не подписал Хельсинкский пакт 1975 года. Он прямо так и сказал после этого:
Вы думаете, что этим вы что-то решили? Ничего вы этим не решили. Все страны Восточного блока будут использовать этот пакт для того, чтобы развивать свои отношения с Соединенными Штатами. И в конце концов перейти в их сферу контроля. Вы буквально подписали приговор Варшавскому пакту в Хельсинки.
Вот что сказал Энвер Ходжа. Кто сейчас помнит его слова и кто это вообще такой? Это лидер Албании был.
СУ: Да. Он против всех выступил.
ТС: Неуловимый Джо, который никому не нужен, поэтому неуловим.
СУ: Он знаменитые бетонные укрепления построил, готовился к войне со всем миром на полном серьезе.

ТС: Правильно, да. Но в оценке ситуации он был абсолютно прав. Так и было.
СУ: И его страна первая скатилась по этому пути, я напоминаю.
ТС: Поэтому, получается, поскольку тратить усилия на установление внешнего управления не пришлось — эта система уже была построена нами, мы и национализм сформировали, еще и такой, который готов к внешнему управлению,
осталось только ключи передать, что Михаил Сергеевич и сделал — передал ключики.
От Германии ключи, но не только от Германии, от Польши, от всего остального, и от Украины. Дальше возник только один вопрос: как будем нацифицировать? Все, они уже у нас в руках. Это было использование преимущества. Нацифицировать нужно того, кто осмелится напасть, осмелится быть военным противником, иначе это не имеет смысла.
Из всего многочисленного хозяйства на это подходит только Украина.
Ее и нацифицировали. Когда мы рассказываем об этом нашим украинским товарищам (не будем их братьями называть, потому что непонятно, что означает), мы пытаемся объяснить, что с ними случилось. Другое дело, что — смотри пункт первый: нацификация в том и заключается, чтобы лишить эту общность политической рефлексии, способности смотреть на себя со стороны. Поэтому объяснить крайне сложно.
СУ: Нацификация делает человека одержимым идеей убить. Это мы разобрали.
ТС: Да, потому что она отождествляет войну с убийством. Если вовнутрь зайти, это некий внутренний механизм, психологический может быть даже. Убивать же можно и нужно, а на войне лучше всего убивать, потому что это можно массово делать. Тебе и оружие дадут, и разрешат это делать, и ты сможешь убивать. Ты же этого хотел. Главное, чтобы ты захотел именно убивать, потому что на большинство войн в истории люди ходят не для того, чтобы убивать. Да, там они убивают, но они ходят туда не для этого.
Они ходят туда победить противника, а это вовсе не означает — убивать.
Это означает совсем другое — навязать ему свою волю, чтобы он ее исполнял; но вовсе не означает убийство, это не цель обычной, нормальной, так скажем, войны.
А нацистская война ведется с целью убийства, истребления.
И в этом смысле она лишена политической рефлексии, потому что ответом на это может быть только принятие решения, что это надо прекратить, что с этим нельзя вести никаких переговоров, с этим нельзя иметь ничего общего, с этим нельзя иметь компромиссов, потому что такого участника военных действий надо остановить любой ценой.
СУ: Да, это то, что не понимают украинские визави, что потом их угоманивать будут в том числе те, кто их финансирует.
ТС: Те, кто их финансирует, отправили их туда с целью того, чтобы они там исчезли, чтобы их уничтожить. Смотри пункт первый — про Германию: вся английская операция по отношению к Германии, развернувшаяся в две мировые войны, как их обычно называют — Первая и Вторая, и заключалась в том, что Германию надо довести до такого состояния, чтобы ее уже наконец уничтожили. Ее уничтожили, нет никакой Германии, есть протекторат, он называется Германией, это — пожалуйста. В этом смысле руководство Германии сейчас приобрело то лицо, которое соответствует качеству Германии как страны. Наконец-то парадокс того, что руководство было несколько сверхквалифицированно, исчез. Сейчас руководство Германии соответствует тому, что себя представляет Германия. Потребовалось еще какое-то время, чтобы утихомирить их окончательно. Нет больше Германии. Английская цель достигнута.
И для американцев, англичан нацификация Украины — это просто шаг по нацификации России с целью уничтожения Украины и уничтожения России. В этом смысл.
СУ: Эта внешняя схема мне понятна: заставить ненавидеть ближнего проще всего, потому что он всегда будет рядом. И — пошло-поехало.
ТС: Да, конечно, все ссоры и распри начинаются с семейных. Все точно, с ближайшего.
СУ: Да, я понял. Тема вышла к национализму. Что с ним делать, как его окультуривать, как его использовать, как им управлять. Какие были ошибки, недочеты и каким он должен быть в XXI веке, что с ним делать. Об этом я начал думать в ходе беседы. Правильно, что национализм никуда не денется?
ТС: Нет, никуда не денется, потому что он соответствует племенному характеру его носителей. Это способ сохранить весьма-весьма старые структуры идентичности. Он пережил определенную эволюцию. Понятно, что национализм разлива конца XIX века — это не то же самое, что было в XVII и XVIII веке, в период создания европейских наций. Это сильно запоздавший национализм, отстающий, а национализм, который изготовлен в мастерских Советского Союза, в виде национальных республик — это еще один национализм. А постсоветский национализм — это, наверное, четвертый? Если по счету брать.
СУ: Да, причем постсоветских национализмов два: один развивался в постсоветских республиках и другой внутри республик Российской Федерации. Они разные.
ТС: Разные, но Российская Федерация национализм не поощряет. Потому что Российская Федерация понимает, что у нее нет сверхвластия и не будет. Поэтому она не поощряет его как фундаментальный конструкт социальный.
СУ: Я вижу, что она точно так же, как и Советская, просто откупается и все. Советская еще предлагала формы особые свои. А сейчас просто: давай завалим эту проблему деньгами.
ТС: Никто же не отменял преемственности и инерции исторического процесса. Разумеется. Эволюцию национализма, наверное, надо обсуждать отдельно.
СУ: Мне кажется, что эта тема очень важна и интересна.
ТС: Хорошо.
СУ: Спасибо, Тимофей Николаевич. Еще важно, куда сбежал идеолог германской мистификации, пытаясь договариваться, — камрад Гесс — как раз в Британию. Он был одержим идеей фикс — «мы не туда пошли».
ТС: Да. Как во всяком историческом процессе был человек, который предсказывал, как все это будет. Был американец, который предсказывал в самом начале 20-х годов, что будет с Германией, как ее будет использовать американская и английская программа — Веблен. Совершенно неизвестное для нас имя, но его цитировал Кейнс именно в этом качестве. Он предсказал, что будет с Германией и каковы цели англосаксонской цивилизации в отношении Германии, как они будут реализованы. Предсказание было сразу после войны, по результатам Версаля. Это упоминается, в том числе, в работе Гвидо Джакомо Препарата, на которую я сослался, — «Призывая Гитлера».
СУ: Я себе пометил. Я, в свою очередь, в прошлом году тоже хорошую книгу прочитал социолога М. Манна «Фашисты», она вышла в издательстве «Питер». Мы ее разбирали [Часть 1. Часть 2]. Там хорошо показано, как партии, которые были больше похожи на ОПГ (потому что убийство как легитимизация лежит в основе), прорастали в теле государств и городов. Там обзор на все фашистские партии: Италии, Румынии, Англии, Северной Европы. Кто еще не изучил Майкла Манна «Фашисты», очень рекомендую, очень интересная работа. И нашего российского политолога Станислава Бышока «Новая Европа Владимира Путина» [Часть 1. Часть 2. Часть 3. Часть 4]. Дурацкое название, а суть в том, как бывшие нацистские партии, которые разбирает Манн, после войны дальше легитимизировались и эволюционировали. В Голландии — в свое. В Румынии — в свое. Очень интересно, как эта политическая грань прорастала и прорастает до сих пор. Мое дополнение по нашей сегодняшней теме.
ТС: Да, все правильно.
СУ: Спасибо, Тимофей Николаевич. Есть о чем подумать.
ТС: Всем спасибо.
СУ: Здорово, что после перерыва ты уделяешь внимание. Спасибо.
ТС: Пока.
Словарь когнитивных войн
Телеграм-канал Семена Уралова
КВойны и весь архив Уралова
Группа в ВКонтакте. КВойны. Семён Уралов и команда
Бот-измеритель КВойны
Правда Григория Кваснюка
Was this helpful?
6 / 0