Тема: Разбор книги Мартина ван Кревельда «Трансформация войны»
Дементий. Я вас категорически приветствую, с вами Дементий, это «Внеклассовое чтение». И с нами опять Семён Уралов, и мы продолжаем читать страшные книжки.
Семён Уралов. Да, у нас продолжение страшной, неприятной книжки, циничной, но которую нужно знать, потому что мы должны понимать, с какими людьми мы имеем дело.
Д. И как мы понимаем, в Израиле сейчас всё идёт по книге.
СУ. Да, это третья часть, мы должны за этот урок всё разобрать, нечего тут больше ковыряться, для того чтобы понять вообще философию израильской военщины и западной военщины.
Это Мартин ван Кревельд, голландский еврей, напоминаю, профессор Иерусалимского университета, в Западном мире считается одним из исследователей войны. А мы напоминаем, что интеллектуалы ориентируются на философов, а потом уже интеллектуалы рождают все остальные идеи. То есть это концентрация, чему учат, как учат.
Д. Слушай, кто бы мог подумать! В чистом поле люди убивают друг друга. А под это подведена наука.
СУ. Да. Вот и глава шестая, «Почему люди воюют» Интересно, почему.
С чего он начинает? С парадокса. Цитата:
Говоря прямо, в основе битвы никогда не может лежать интерес, потому что у мёртвых нет никаких интересов. Человек вполне может отдать жизнь за Бога, короля, страну, семью, или даже за всё сразу. Однако утверждать, что он сделал это потому, что у него был некий посмертный «интерес», <…> было бы искажением смысла данного термина и прекращением его в собственную карикатуру.
(Здесь и далее цитируем по книге Мартина ван Кревельда «Трансформация войны»).
Ну, вот это логично. И далее он объясняет:
С этой точки зрения война – нагляднейшее доказательство того, что человек не руководствуется личными эгоистическими интересами.
То есть, как раз отсутствие «интереса» со стороны тех, кто презирает смерть и храбро погибает, и делает людей на войне особыми.
И вот тут интересный вывод. Когда начинается война?
…война не начинается тогда, когда те, кто убивает, просто убивают других; она начинается, когда тот, кто убивают, рискуют сами быть убитыми.
Вот, смотри, это важная мысль, [Кревельд] объясняет, что есть процесс, мы путаем процесс просто убийства на войне и процесс войны. Когда [происходят] убийства на войне, это разлагает армию.
Д. Грубо говоря, забежали в деревню, всех завалили, забрали водку и убежали.
СУ. Не только, не только.
Д. А если деревня вооружённая?
СУ. А вот тут элемент казни, понимаешь? Вот он что объясняет: когда [происходит] убийство одного человека другим для того, чтобы это было хоть как-то легитимно, у этого должна быть [основа], это должно быть не расправой, а казнью, то есть это должно быть легально. А если просто убийство, то тогда уничтожается и сама армия.
Он напоминает, что в современных государствах, даже где существует смертная казнь, имена тех, кто осуществляет это убийство, кто приводит в исполнение смертный приговор, содержатся в строжайшей тайне. [Кревельд] напоминает, что палачи в Средние века, прежде чем приступить к исполнению своих обязанностей, просили у жертвы прощения. То есть в природе человека это заложено, что убивать другого — это неправильно. Так появляются маньяки и извращенцы. И поэтому для того, чтобы человеку преодолеть этот психологический барьер, ему нужно либо чтобы была ситуация войны, то есть риска — «меня тоже могут убить» — тогда это получается как игра. Понимаешь, да? Как охота во многом. На охоту же почему ходят? Потому что теоретически зверь, особенно тяжёлый…
Д. …может тоже тебя сожрать.
СУ. Да. А если нет этого элемента, что ты можешь быть сам убитым, тогда это уже не война, тогда это уже убийство. И тогда для того, чтобы человек остался человеком — вот сейчас интересные примеры — ему нужна какая-то точка легитимности, то есть казнь, тогда человек превращается в палача. Это очень тонкая грань, которая только в голове проходит, между воином на войне и палачом. Понимаешь, да? Это очень тонкая грань. И эта тонкая грань как раз и проходит с точки зрения идеологии. Почему? [Кревельд] объясняет, почему такое было положение, что палачам
было трудно найти себе пару, в результате чего, например, в Англии XVI в. им было разрешено сожительствовать с мёртвыми.
Я не знаю, откуда он это взял, но я себе пометил это [проверить].
Д. Это он хотел сказать, что они сумасшедшие?
СУ. Вот, я тоже удивился. Да, он это постоянно подчёркивает и приводит пример из Гиммлера:
Гиммлер многократно предпринимал все возможные усилия, чтобы убедить своих подчинённых, что их ужасные обязанности, состоящие в умерщвлении газом беспомощных евреев, на самом деле — часть высокого долга. Однако даже в нацистской Германии служить в лагерях уничтожениях не считалось большой честью.
И вот, например, когда «Рудольфа Хёсса, коменданта концлагеря в Освенциме», — это не тот Гесс, о котором мы знаем, — «допрашивали в камере Нюрнбергской тюрьмы, он сказал, что его брак распался, так как его жена отказывалась спать с ним».
И вот, даже немцы были вынуждены набирать мелких преступников, которые соглашались нести эту службу. То есть человеку очень сложно на это пойти. И вот [автор] описывает:
Проблемный характер убийства человека, не оказывающего сопротивления, можно <…> увидеть на примере того, как в современной армии формируются и исполняют свою задачу расстрельные команды,
это же функция, внутри армии есть функция убийства безоружного,
для того чтобы предупредить возможность обвинения кого-либо из этих команд — в том числе самообвинения — в убийстве, их обычно отбирают наугад, <…> от шести до двенадцати. Одному из них <…> втайне от него выдаётся холостой патрон. Осуждённый имеет право на последнее желание, после чего ему завязывают глаза. Оба эти ритуала задуманы в равной степени не только для облегчения его участи, но и для защиты его палачей. Иногда его убеждают храбро встретить смерть, чтобы не создавать трудностей другим, и как утверждают, ему самому.
Ну, вот, соответственно, нужно человека сподвигнуть на убийство другого человека. Это важнейшая вещь, потому что это противоречит самой природе человека, «я не хочу убивать других». И вот тут начинаются уже целые ухищрения.
Ну, и вот мы движемся, собственно, в ХХ век:
Вся стратегическая мысль ХХ века основывается на представлении, что война — это инструмент политики.
Ну, и именно потому, что
исходят из того, что война является убийством ради определённой цели, они не могут <…> объяснить нам, что именно побуждает людей рисковать своей жизнью.
То есть тут получается расхождение между тем, как войну объясняют высокие сферы, какие [преследуются] интересы, а человека нужно на низовом уровне сподвигнуть на эту войну.
И тут, собственно, мы переходим к следующей главе «Цели и средства», то есть с помощью чего и как это всё происходит.
[Кревельд] напоминает, что «суть войны заключается в сражении». И соответственно, всё является подготовкой к сражению. И тут, [чтобы пояснить], как это происходит, он цитирует великих:
… генерал Роберт Ли однажды сказал: «Хорошо, что война так ужасна, иначе мы любили бы её слишком сильно». Теодор Рузвельт ничто так не любил, как хороший бой, <…> и когда представилась возможность, возглавил первый полк волонтёров кавалерии США «The Rough Riders» [дикие всадники] и отправился воевать с испанцами. Уинстон Черчилль всю юность участвовал в разных войнах.
В общем, он что говорит? Что в западной традиции, и он это всё объясняет, вообще война — это наслаждение. Вот он пишет:
Тот факт, что война доставляет (или может доставлять) величайшее наслаждение, также очевиден из теории игр. Начиная с состязаний древнегерманских племён <…> и заканчивая футболом, <…> люди имитировали сражения, либо предлагали им «облегчённую» замену.
Но это, конечно, передёргивание чистой воды, потому что люди как раз придумали игры для того, чтобы не воевать. А он в том, что люди придумали [игры] как замену войны, начинает искать то, что это является подтверждением отношения к войне как к наслаждению. Понимаешь? Он ставит с ног на голову вообще саму идею.
[Далее он пишет]:
…сама битва часто считалась не просто зрелищем, а величайшим из всех мыслимых зрелищ. <…> Обращаясь к <…> позднему Средневековью, мы видим, что битва при Айзенкуре была такой же жестокой, как другие; более того, ей было суждено закончиться самой печально знаменитой резнёй.
И [автор] объясняет, что несмотря на то, что война внутри каждого человека вызывает отторжение, наблюдающие за ней видят величайшее шоу. И тут, мне кажется, и есть ловушка оскотинивания, которое происходит. Человек, который попадает внутрь войны, понимает, что за ним наблюдают, и это возможность для него оказаться в центре внимания. А других людей ловят на том, что им нравится смотреть, как другие распоряжаются своей жизнью. То есть ловят на [инстинктах], на самом таком, что сокрыто в человеке.
[Автор] напоминает:
Человеческие состязания, которые не дотягивают до войны, известны как игры. Все игры обязаны своим существованием тому, что у них есть правила, и фактически они определяются этими правилами. О какой бы игре ни шла речь, функция правил заключается в том, чтобы ограничивать выбор снаряжения, которое допустимо использовать, набор человеческих качеств, которые можно задействовать в поединке, и <…> размеры допустимого насилия.
И война, соответственно, так как это игра без правил, привлекает людей, которым эта вещь свойственна, то есть играть без правил. А игры нас к этому приучают. Но ещё раз подчёркиваю, это дьявольская логика. То есть он не говорит, что игры нам позволяют избегать войн, а наоборот, пишет, что в играх следует искать будущие войны, отсюда всё и берётся.
Он также притягивает Гомера:
Начиная со времён Гомера, существовало представление, что только тот, кто рискует жизнью охотно, даже с радостью, до конца может быть самим собой, живым человеком.
И приводит пример, что даже в еврейской культуре
раввины, которые писали Талмуд, спорили между собой, можно или нельзя носить оружие в субботу: дело в том, что его эстетическая ценность считалась столь же важной, как и функциональная.
То есть эта особая деятельность, война, она выделена — всё, что с оружием, ну и, соответственно, про публичную демонстрацию оружия в культуре. Это же важно, как кинжал надевать, это же важнейшая вещь, пистолет.
Д. Да. Как говорится, свободные люди, если они при оружии.
СУ. Да.
Публичная демонстрация и пропаганда могут сделать оружие слишком ценным, чтобы подвергать его риску, особенно если оно мощное, и поэтому дорогое и редкое. Именно это и произошло, к примеру, с линкорами во время Первой мировой войны. Сначала их значимость была раздута годами пропаганды и участием в военно-морских парадах. Когда пришла война, они по большей части простаивали в порту.
В общем, оружие является [важным] элементом. Он это объясняет тем, что у оружия есть две функции. Есть функция, собственно, для уничтожения, как мы знаем. А второе, его социальная функция, это то, что заставляет людей гордиться, желать воевать. Когда мы видим нашу военную технику, какое-то [особое] чувство возникает, это зашито внутри психологии и внутри культуры.
Он напоминает:
В 1799 г. мамлюки шли на бой, одевшись в лучшие доспехи и взяв лучшее оружие, из-за сильного желания завладеть которым французы, одержав победу, вылавливали из Нила их тела.
Действительно, есть такое правило — перед боем помыться.
Д. Чистое надеть.
СУ. Чистое надеть. Это зашито в том, что человек делает самую большую ставку в своей жизни.
Д. Убить могут.
СУ. Да, могут убить. Это самая последняя ставка, и на этом, как Кревельд говорит, и надо играть. Для чего он всё это объясняет, постоянно приводит примеры из современности? Он же к Израилю постоянно нас подводит, объясняет, что как было устроено, так и дальше должно быть.
[Далее Кревельд] переходит к новым конфликтам. Он всё время объясняет, что была старая война, а теперь мы подходим к новым конфликтам, как он называет «конфликты низкой интенсивности» или «тринитарные конфликты». Он объясняет, что
конфликт низкой интенсивности постепенно приходит на смену войне и вытесняет её в более сложные среды.
И подтверждением этому
является именно тот факт, что в более простых средах всё больше начинает преобладать компьютер.
И дальше он подробно разъясняет, как он видит войны будущего. В чём особенность? В том, что оружие становится всё более отделено от человека. Раньше всегда было как? Есть человек и есть его оружие, даже танк, но он как-то связан с ним. А чем дальше отделяется сам человек и его оружие, тем больше проявляется эта особенность войны — то, о чём сейчас очень многие говорят — когда случаются психические отклонения, особенно поначалу у операторов дронов, когда они видят…
Д. Что они делают.
СУ. Да. Казалось бы, с одной стороны, молодые люди, которые с детства привыкли к компьютерам, совсем по-другому относятся к этому, не так, как наше поколение. Но с другой стороны, камера даёт возможность быть отдельным от того, кого ты убиваешь. То есть ты далеко, ты как бы не прямо его убиваешь, но есть же картинка, которая может свести человека с ума.
Дальше [Кревельд] объясняет, что главная проблема в данном случае — это война несопоставимых сил, когда есть две стороны, сильная и слабая. И война, которую ведёт сильная сторона против слабой, проблематична по той же самой причине:
С течением времени в результате боевых действий две стороны начинают уподобляться друг другу вплоть до момента, когда противоположности сближаются, сходятся и меняются местами. Слабость превращается в силу, а сила — в слабость. <…> Весь секрет заключается в том, чтобы попытаться понять врага, дабы перехитрить его. Тем самым инициируется процесс взаимного обучения сторон. Даже тогда, когда борьба уже идёт, каждая из сторон в процессе корректирует свои тактические приёмы <…>. Рано или поздно вступает момент, когда обе стороны становятся уже неотличимы друг от друга.
Это я выделил, это очень важно для понимания того, что у нас происходит на территории постУкраины. То, что я называю украинизацией России, это основная диалектика, что мы всё больше и больше будем друг на друга похожи. Поэтому важно [постараться] не стать похожим на них и там, где нужно, останавливать эти процессы.
[Ещё одна цитата], тоже как бы из нынешней войны:
Малым и слабым силам, противостоящим большому и сильному противнику, требуется очень крепкий боевой дух. Однако поскольку выживание в такой ситуации уже само по себе большой подвиг, этот боевой дух будет укрепляться с каждой победой, даже небольшой.
Вот это очень важная вещь. Та сторона, которая является более слабой, ей любые малые победы всегда повышают боевой дух. А та сторона, которая является более крупной и сильной, с ней уже эта история не работает. У неё боевой дух наоборот, падает. Малых побед ей недостаточно. Это очень важная история про логику войны, в зависимости от того, в какой позиции ты находишься.
Это то, что я всегда говорил и повторяю по поводу СВО, что у нас есть главный вопрос — это вопрос справедливости нахождения наших военных в тех регионах в начале февраля 2022 года, где к нам точно не были лояльны (Киевская и Харьковская области). Ну, точно не были лояльны, а это повышает боевой дух. Ну, представь, если бы у нас появилась какая-нибудь польская армия где-нибудь в Новгородской области…
Д. С удовольствием пошли бы п…здить их!
СУ. Конечно, конечно.
Д. И дух подняли бы.
СУ. Конечно. Это очень важная вещь, кто себя ощущает сильным, а кто слабым. Ты же можешь не быть слабым, но ты будешь себя таким ощущать. Поэтому каждая малая победа будет тебя только усиливать. А когда ты сильный, ты должен совершенно по-другому действовать.
Про границу между сторонами:
Нет такой границы, которую нельзя было бы переступить в случае крайней нужды. Отсюда следует, что тот, кто слаб, может пойти на всё, прибегнуть к самым коварным методам и совершить любую жестокость <…>. Напротив, почти всё, что делает (или не делает) сильный, в каком-то смысле не нужно, излишне, а поэтому жестоко. Для сильного единственным выходом будет одержать быструю победу, дабы избежать худших последствий собственной жестокости; единичный акт беспощадной жестокости в итоге может оказаться более милосердным, чем продолжительное её сдерживание.
Это как мы делали разборы американцев: когда ты более сильный, тебе сразу нужно ликвидировать политическое руководство, чтобы это был один акт, а не растягивание всей этой истории. А что может произойти, если процесс затягивается?
Войска, которые не верят в правоту своего дела, в конце концов откажутся воевать. <…> Постоянно подвергаясь провокациям, они виноваты, если действуют, и также виноваты, если бездействуют.
Вот это очень важная вещь, когда ты являешься сильной стороной. Потому что в нашей ситуации, в ситуации России, когда мы входим в конфликты, мы всё-таки позиционируемся как сильная сторона. По отношению к американцам, мы, наверное, слабая, ну, или как вторая. Поэтому у нас должен быть совершенно иной подход:
Возможно, самым важным качеством, которым необходимо обладать сильной стороне, сражающейся против более слабого противника, является самоконтроль; и действительно, способность не отвечать на провокации, сохраняя при этом голову на плечах <…>. Необходимо добровольно ослабить и даже разоружить свои силы с тем, чтобы встретиться с противником примерно на равных, подобно тому, как рыболов-спортсмен предпочитает пользоваться удочкой и крючком, а не полагаться на динамит.
То есть, когда ты работаешь со слабым, нужно ещё, может быть, виртуально разоружиться, это то, что [автор] советует и напоминает о том, что если этого не делать, то начнётся полное расчеловечивание. Часто повстанцев едва ли даже считали людьми и называли такими словами, как «гук» во Вьетнаме, «кафр» (неверный) в Родезии или «арабуш» (крыса) в Израиле. То есть они своих врагов-арабов называют «крысами», это ещё игра слов: «араб» – «арабуш». Так начинается расчеловечивание.
Дальше у [Кревельда] есть отдельная глава про роль женщин. Он напоминает, что на протяжении
почти всей истории возможность поучаствовать в массовых изнасилованиях не просто одна из наград за успешную войну, но с точки зрения солдат, одна из основных целей, ради которых они сражались.
Д. Три дня гуляем, водка и бабы — всё наше.
СУ. Да. И он объясняет, что это долгие годы было нормой, что некоторые даже не понимали, когда правители стали отказываться от этого либо не хотели совершить изнасилование. Их не понимали. А зачем ты тогда вообще воюешь? Для чего тебе это надо?
И дальше [у автора] начинается пафосное воспевание того, что в Израиле первые перешли к тому, что женщины воюют, что поэтому, значит, они преодолели эту традицию неуважения к женщинам, и напоминает, откуда вообще идут корни израильской военщины, что их армия, на самом деле, именно из террористов произошла. Вот цитата:
Отличной иллюстрацией ко всему вышесказанному может служить Пальмах — элитные части, состоявшие из молодых добровольцев, которые впоследствии сформировали ядро Армии обороны Израиля. Возникший как полуподпольная организация во время британского правления, подкреплённый эгалитарной социалистической идеологией [ну, там мало было социализма] Пальмах был подчинён принципам гендерной интеграции <…>. Мужчины и женщины работали вместе, обучались вместе, жили вместе в расположенных рядом палатках и даже делили душевые кабины, где их разделяла только перегородка из оцинкованной жести.
В общем, когда они свою армию строили, это была фактически подпольная организация, ничем не отличающаяся от таких же арабских подпольных организаций, и они сразу туда женщин затягивали.
Д. Это можно назвать ЧВК?
СУ. Тогда, на том этапе это так и было, то есть Израиль — это была подмандатная территория Британии, никакого государства там не было. И вот там действуют непонятные люди, одетые в гражданскую одежду, бабы какие-то. Государства Израиля не было, они были все гражданами других государств. Правильно? Кто-то из Англии туда приехал. Что они там делают? Как это так? Ты прикинь, приехали какие-то люди и создали какую-то спецслужбу, будущую армию, действуют по гражданке, скрываются, куча женщин. Кто это такие? С моей точки зрения, это террористы.
Прикинь, если бы у нас было такое.
Д. Ну, так они потом будут действовать.
СУ. Да, поэтому они так и действуют, поэтому у них и философы такие. Но они это возводят в плюс свой однозначный. То есть, с одной стороны, вы [в войну втягиваете] женщину, которая является продолжательницей рода, которой война должна быть вообще противна. Это как женщины, которые в боях без правил [участвуют], это же скорее исключение.
Д. Это ужас! Или штанги поднимают.
СУ. Ну, это скорее исключение, да.
Д. Я понимаю, если они это любят. Но это исключение.
СУ. Ну, нормой это делать нельзя.
Д. Нельзя.
СУ. Так вот, то же самое здесь.
Д. Так же, как мужик в бабьи тряпки наряжается. Да?
СУ. Да. Ну, вот как у нас, «Гусарская баллада», это же исключение, и из этого сделана целая история, что была одна девчонка, которая хотела быть гусаром. А тут-то они делают норму. Женщина, её задача — род продолжать, её задача сеять разумное, доброе, вечное. А вот давай подумаем, что потом нарожают эти женщины.
Кревельд тут отмазывается, что все женщины перешли на штабные работы, во вспомогательные сферы.
Да эта идея сделать так, чтобы женщин убивала, вообще антикультурная! Это, с моей точки зрения, антицивилизационно, антикультурно, вообще античеловечно!
Д. Да. Это не её дело.
СУ. Просто не её дело! Это точно так же, как и попытки мужика родить, то же самое! То есть, конечно же, женщина должна уметь и защищать, тем более время такое.
Д. Ну, мы с тобой пошли на войну, наши жёны остались. Мы знаем, что они себя защитят.
СУ. Да. Очень важно, что в этой книге доказывается, что их практика по нарушению человеческого естества — это не просто хорошо, но это и норма.
Д. Бл…дь, п…здец! Извините, что матом, но я не воспринимаю отмазку, что это норма!
СУ. Это наоборот, смена нормы на не-норму и объяснение того, что это норма.
Д. Ну, грубо говоря, «мы убиваем, но мы убиваем по науке».
СУ. По науке, да, потому что так должно быть. И женщины наши у нас тоже молодцы!
Следующая глава [книги] называется «Стратегическая “смирительная рубашка”», в ней автор объясняет, как закручиваются гайки, как общество загоняется в «смирительную рубашку». Вот про войну во Вьетнаме пример:
…на тот момент, когда Соединённые Штаты начали войну во Вьетнаме, ни один солдат Вьетконга или Северного Вьетнама не уничтожил частной собственности граждан США и не причинил вреда ни одному американцу. Большинство рядовых солдат, вероятно, не понимали сложной цепочки рассуждений, которая привела к принятию решения о вторжении. <…> Государство – это равнодушный монстр. Посылать людей на смерть в интересах кого-либо или чего-либо – это не война, а самое подлое убийство. Предположение, что люди начнут воевать при нажатии кнопки только потому, что такова «политика» государства, – первый шов в «смирительной рубашке», «сшитой иглой» современной стратегической мысли.
То есть, [Кревельд] объясняет принуждение. Современное государство загонит вас на любую войну, никто вас вообще спрашивать не будет. [Автор пишет]:
Солдаты только тогда готовы рисковать жизнью, когда они не только понимают умом, но и чувствуют каждой клеточкой своего тела, что дело, ради которого они сражаются, справедливо. Пропаганда и террор могут помочь понять, что данное общество в данный момент времени считает справедливым; но они не могут поддерживать в людях это чувство справедливости бесконечно и не могут подменить его собой. Армия, которая слишком долго и слишком очевидно действует вразрез со своим чувством справедливости, со временем обнаружит, что её остов подточен и чреват скорым и полным распадом. Война, при ведении которой не удалось чётко определить, что разрешено, а что нет, вырождается в хаос и, в конце концов, вообще перестанет быть войной.
[Это] напоминание, что главное – идеологизировать своего солдата, потому что пропаганда и террор сработают только на короткий период. А дальше самое главное – постоянно идеологизировать человека.
И вот дальше следует глава, ради которой я и купил эту книгу, «Войны будущего». Ну, я просто офигел от того, какой здесь махровый сионизм! Мне было интересно…
Д. Подготовочка.
СУ. Да, ткакая подготовочка к этой последней главе.
Кто будет вести войны? Вначале он опять снова кратко рассказывает, как всё было с древних времён и куда мы пришли уже в ХХ в. Цитата:
Степень насилия, которая даже в 1960-х гг. считалась бы вопиющей, сегодня считается неизбежным риском, атрибутом современной жизни, тем более что потери от этого насилия часто сравнивают с числом жертв дорожно-транспортных происшествий. Более того, конфликт низкой интенсивности быстро становится первоклассным экспортным товаром развивающихся стран, которым больше почти нечего продавать.
То есть, что он говорит в 1990-м году? Что развитые страны будут экспортировать войну. Никакого другого смысла их существования уже нет. И те книги, которые мы разбирали с тобой, как раз о том, что в 90-е ровно это и происходило.
И дальше уже про будущее.
Д. Можно вопрос, чтобы я не забыл? Так они же тоже пострадают в результате войны? Это же не будет убийство, это будет, как ты сказал, две стороны будут воевать.
СУ. Они считают, что они не пострадают. У них такая праведность.
Д. В принципе, идти на войну и знать заранее, что ты погибнешь в бою, это надо быть самураем.
СУ. У тебя должно быть понимание, что ты можешь погибнуть. Не точно ты погибнешь, а ты можешь погибнуть. И эта вероятность включает режим игры в человеке. Ну, знаешь, это как игра в ножички. То есть, желание рискнуть непонятно для чего, во многом. А это потом развивается просто в желание риска. То, что называется «люди рисковые». Как с парашютом прыгают, ещё что-то.
Дальше [Кревельд говорит о том], что будет с государством и войной происходить:
…процесс, в ходе которого государство лишится своей монополии на вооружённое насилие в пользу организации иного типа, будет носить постепенный, неравномерный и зигзагообразный характер. <…> Возможно, первыми подобным процессом будут затронуты государства Азии, Африки, Карибского бассейна и Латинской Америки. <…> Следующими в списке будут неоднородные империи, такие, как Советский Союз.
Ну, так и получилось, начались эти войны низкой интенсивности. У нас сразу начался Таджикистан, Приднестровье, ну, то, что мы разбирали в книге Рыжкова. Эта книга была написана накануне. [Кревельд] всё угадал.
А почему это происходит? Он тоже очень честно объясняет:
Жизнеспособность американской экономики снижается, начиная приблизительно с 1970 г. Отчасти в результате всего этого подобное сейчас происходит со способностью Америки господствовать в мире, и даже её победа над Ираком вряд ли остановит этот процесс.
Ну, так и получилось.
Когда американцы поняли, что приходится бежать всё быстрее и быстрее просто для того, чтобы оставаться на месте, возросло напряжение в обществе, а также эскапизм, проявляющийся в употреблении наркотиков; президент Рейган назвал этот процесс «нашей войной номер один». Необходимо остановить наблюдаемый ныне спад американской экономики; в противном случае придёт день — и преступность, свирепствующая на улицах Нью-Йорка и Вашингтона, смешиваясь с расовыми, религиозными, социальными и политическими конфликтами, может разрастись в конфликт низкой интенсивности и полностью выйти из-под контроля.
Если перевести с их хитрого языка…
Д. Ты знаешь, это хитро он завернул. Это научная работа или просто?..
СУ. Да, конечно, это научная работа.
Д. И он получил какую-то степень за неё?
СУ. Да, это один из ключевых исследователей, профессор Иерусалимского университета, один из исследователей войны. Есть лекции, он к нам приезжал в 2015 году, я посмотрел его лекцию, читал. Это один из десятка исследователей войны.
Что он говорит? Кризис в американской экономике такой, что Америка либо будет экспортировать войны, то есть устраивать войны вокруг, или у неё будет война внутри. Другого выхода нет. Если с профессорского языка на наш переводить, вот что он сказал. И мы видим, что так и происходит, так и есть.
То есть, гибель Советского Союза отложила на какое-то время эту проблему, но дальше у них никакого иного способа нет.
Следующая глава «Какова будет сущность грядущих войн?» То есть как они, собственно, будут устроены:
По мере того, как политические и личностные факторы будут всё больше смешиваться друг с другом в рамках организационных форм, нет никаких гарантий, что семьи лидеров и их личное имущество останутся в неприкосновенности.
О чём он говорит? О том, что если раньше лидеры были за пределами войны (как цари, например), то всё, теперь этого нет.
Напротив, они будут подвергаться нападениям или угрозам нападения с целью оказать давление собственно на лидеров. Возможно, в результате этого многие лидеры решатся оставаться одинокими и вести полукочевую, полуподпольную жизнь, как это делает, например, Ясир Арафат.
То есть, что эта сволочь нам говорит? Что «мы Ясира Арафата постоянным террором загнали в необходимость постоянно перемещаться с места на место, и в будущем мы всем устроим такую же жизнь». Понимаешь, да?
Д. Какой самоуверенный!
СУ. Вообще! Дальше. Вот тоже пример. Какая новая эпоха наступает?
… в 1956 году французы захватили марокканский пассажирский самолёт, на борту которого находились в полном составе лидеры Фронта национального освобождения (Front de Liberation Nationale). Операция такого рода была бы немыслима в любой войне, кроме направленной на борьбу с повстанческими движениями. <…> В 1981 г. израильтяне попытались повторить операцию, проведённую французами, против Организации освобождения Палестины, вынудив сирийский самолёт совершить посадку на полпути. Но им так и не удалось найти лиц, за которыми они охотились. В 1986 г. американцы провели бомбардировку Триполи, по всей видимости, пытаясь уничтожить Муаммара Каддафи; они не попали в него, но некоторые члены его семьи были убиты. В 1989 г. израильтяне провели успешное похищение трёх лидеров проиранской организации Хезболла в Ливане, таким образом доказав, что тот, кто борется с террористами в течение сколько-нибудь продолжительного периода, с большой вероятностью и сам через некоторое время станет террористом.
Короче, персональный террор.
Вот что [Кревельд] говорит: войны будущего, которые мы будем вести, будут тайные. Вы не будете видеть государств. То есть, Америка ни при чём, Израиль ни при чём, они будут происходить как-то сами по себе. Будут вести их мутные люди, которые как бы непонятно откуда будут получать [деньги и оружие], но при этом будет постоянная охота на политических лидеров, и мы их заставим сидеть.
Это государственный террор. То есть это концепция государственного террора западных стран по отношению ко всем остальным — это и есть, собственно…
Д. Меня поражает, что они просто в научную степень возвели конкретно простое убийство.
СУ. Научное убийство. Это прямо научное убийство, да.
И вот автор объясняет, что в будущем
Разница между «линией фронта» и «тылом» <…> постепенно исчезнет. В этих обстоятельствах война будет намного сильнее затрагивать большинство гражданского населения, вплоть до того, что данное понятие исчезнет и поменяет смысл.
Д. Гражданских не будет.
СУ. Гражданских не будет. Это то, что мы сейчас видим. Террор может быть уже везде, мы именно это и наблюдаем.
Практика, которая на протяжении трёх столетий считалась варварской, например, захват мирных жителей и даже целых общин с целью получения выкупа, почти наверняка вернётся вновь.
[Автор] пишет, что в этом будет символическое значение, и напоминает
исторический прецедент: когда лорд Камберленд «умиротворял» Шотландию в середине XVIII века, он придавал особое значение истреблению волынщиков и уничтожению их волынок, аргументируя это тем, что те были оружием войны.
То есть, ещё и уничтожение культуры.
И он приходит к мысли главной, что мы откатываемся к войнам, похожим по типу на средневековые. Войны будут очень похожи на средневековые по отношению к гражданским лицам, которые вообще не будут никого волновать, что мы видим сегодня в Газе.
Я почему взялся за эту книгу, потому что мы видим результат того, что сейчас происходит в Газе. Сколько там уже врачей погибло? Больше тысячи? Кого парит? Никого.
Д. Говорят, 8,5 тысяч убитых и что-то там 40 тысяч, я могу путать, раненых, включая женщин и детей. И там что-то получается, процентов 64 — это гражданское население [прим.: на самом деле цифры жертв в Газе гораздо выше].
СУ. Война!
И вот о чём пишет [Кревельд], какими будут будущие войны [в главе] «Как будут вестись войны». Это уже конец, мы завершаем разбор:
Переход от традиционной войны к конфликту низкой интенсивности приведёт к тому, что многие системы вооружений, включая те, которые считаются сегодня мощнейшими и новейшими, будут отправлены на свалку.
Что он имеет в виду? На смену базам придут
укрытия и временные склады, а на смену крупным геостратегическим целям — контроль за населением, который будет обеспечиваться сочетанием пропаганды и террора.
Вот это очень важная вещь. Это то, что реализовано на Украине, сейчас мы видим, это и есть контроль за населением с помощью пропаганды и террора. Ну вот, две составляющие.
Д. Кнутом и пряником.
СУ. Да-да. Никакой уже идеологии. У советской власти же другой был подход — идеология, ради чего. Нет! Зачем? Пропаганда и террор, заср…ть мозги и напугать, больше ничего не надо. Тем более, если стратегия терроризма — запугивание.
Дальше. Вот ещё о том, как меняется секретность в современных войнах:
Внушительным показателем того, насколько серьёзно люди относятся к военной технологии, является степень секретности <…>. Если взять гигантскую 75-метровую пушку начала века (Франция); гигантские гаубицы (Германия); танки (Великобритания) Первой мировой войны…
Всё было засекречено.
Когда Гарри Трумэн сменил Рузвельта на посту президента США в апреле 1945 г., и ему сообщили об атомной бомбе, то, застигнутый врасплох, он мог только пробормотать, что это «величайшее изобретение в мире». А вот начиная с 1945 г. ореол секретности вокруг военных технологий и оружия в западных странах почти исчез.
А с чем это связано? Он говорит о том, что (это важно, обратите внимание) с оружия снимается секретность, его начинают больше показывать. Но я считаю, что это передёргивание, это просто тот самый террор, то есть это и есть демонстрация оружия современного, именно пропаганда террора.
Д. Своим врагам [показываем], что у нас есть.
СУ. Да, ну, причём ещё как жёстко применяют, они же показывают его применение на боевиках. Вот смотри, разница в культурах какая. У нас тоже есть демонстрация оружия, но она у нас [происходит] на парадах. Мы его демонстрируем там. А у них демонстрация оружия — это чаще всего именно боевики, то есть, когда оно уничтожает прямо. Помнишь, как Рэмбо бегал, весь обвешанный?
Д. Слушай, а вот американцы сбросили две ядерные бомбы, это тоже демонстрация?
СУ. Демонстрация, да. Это их стратегия. Это демонстрация, демонстративный террор и пропаганда того самого террора, они всегда идут рука об руку, пропаганда и террор.
[Кревельд] напоминает, как так получилось:
Оружие, которое Великобритания, Франция, Италия и многие другие страны продали Саддаму Хусейну в период с 1980 по 1990 гг. и которое впоследствии было использовано им против армии перечисленных стран, — это как раз тот самый случай.
То есть мы будем сами саддамов вооружать и сами потом их уничтожать. Понимаешь, да?
Д. Слушай, это как анекдот выглядит! «Вот я кого-то хочу ограбить и убить, а у него нет оружия, и он как агнец смиренный. Блин, что же мне сделать-то? На тебе оружие! Заточечка, да. Вот белка! Она хочет нас напасть!»
СУ. Да-да, всё очень просто, конечно. Классика: «Дай закурить!» — и дальше провоцируется скандал. Здесь просто на более высоком уровне.
Д. Сволочные люди.
СУ. Ну, и вот [автор] объясняет, где будет место войн:
Обычным местом ведения войн станет сложная среда, созданная природой, или ещё более сложная среда, созданная человеком. Это будет война подслушивающих устройств, заминированных автомобилей, мужчин, схватившихся врукопашную, и женщин, использующих свои сумочки для переноски взрывчатых веществ и наркотиков для их оплаты. Война будет затяжной, кровавой и ужасной.
Вот к чему готовит нас философ.
Ну и глава «Во имя чего будут вестись войны». Очень мутная история! [Кревельд] объясняет, что — как бы непонятно, во имя чего мы их ведём, но вести их надо всегда. Это наше предназначение.
Мне тут понравилась фраза, которую я подчеркнул себе для памяти, высказывание итальянского государственного деятеля Камилло Кавура приблизительно в 1860 г. Цитата:
Если бы мы поступали по отношению к себе так же, как мы поступаем по отношению к нашей стране, какими мы были бы негодяями!
Я решил эту фразу себе [сохранить].
И [далее автор] приводит пример, что можно годами бороться непонятно за что:
Египет потратил девять лет (1979-1988 гг.), прилагая дипломатические усилия, чтобы вернуть городок Таба. Сегодня Таба, расположенный к югу от Эйлата, представляет собой полоску пустынного пляжа длиной в полмили, не имеющую особой ценности и существования которой не замечали ни египтяне, ни израильтяне до заключения мирного договора в Кэмп-Дэвиде. Внезапно он стал для каждой стороны частью «священного» родового наследия, и в честь него стали называть кофейни в Каире.
То есть, когда в Египте было обострение, они даже создали миф о «священном» городе, который нужно отвоевать у Израиля, таким образом создаётся новая идеология. Ну, понятно, что евреи у Египта тоже в своё время отжали, то есть у них тоже своя какая-то история. В общем, [автор] объясняет, что в ХХ в. с помощью медиатехнологий всё очень просто решается. Во имя чего? Сейчас объясним, во имя чего, расскажем.
Ну, и как это будет работать?
В современном мире от лидеров требуется, чтобы они отделяли свои личные интересы от интересов своей политической организации; даже в XVIII в., накануне Французской революции, Гораций Уолпол в частном письме написал, что правители, которые втягивают свои страны в войну, исходя из своих личных соображений — «гнусные мошенники и шулера».
То есть, если вы не объясните правильно, во имя чего вы втянули в войну, у вас ничего не получится. Какой отсюда следует вывод?
Я говорю, профессор-то умный, он говорит: «А», но «Б» должен додумывать студент. И вот он объясняет: «Мы возвращаемся!»:
Военные и экономические функции вновь станут неотделимы друг от друга, как это и было <…> до 1648 г. Личная слава, прибыль и добыча <…> снова станут важными — не просто в качестве попутных трофеев, а как законные цели войны.
То есть, собственно, рождение тех самых будущих ЧВК, кондотьеров и вообще непонятно кого. [Таким образом Кревельд] объясняет, что мы возвращаем мир в Средние века, когда война снова становится ремеслом. И современные государства всё делают для того, чтобы это ремесло было выгодным, потому что само государство хочет прятаться за ширмой и создаёт такие, как мы сейчас их называем, гибридные формы.
Ну и завершение: «Почему люди будут воевать». Цитату вывел, как [Кревельд] объясняет, почему людей нельзя отучить от войны. Это, конечно, просто [цинизм]!
…суть войны заключается не в том, что представители одной группы людей убивают представителей другой, а в том, что они, в свою очередь, готовы быть убитыми в ответ, если это будет необходимо. Следовательно, для того чтобы установить вечный мир, пришлось бы каким-то образом искоренить готовность, даже стремления людей идти на любой риск, вплоть до риска быть убитым. Данная книга не решит вопрос о том, заложено ли это стремление в нас <…>. Даже если такое желание в людях и существует, вряд ли оно локализовано в какой-то определённой зоне головного мозга <…>. Если судить по тому, как действуют психотерапевтические препараты на тех, кто их принимает, вероятно, людей удалось бы избавить от этого желания [то есть от желания воевать, убивать] только превратив их в зомби, то есть одновременно убив в них все характерные человеческие качества, как игривость, любопытство, находчивость, творческие способности и даже радость жизни.
Д. Зомби тоже…
СУ. Ты прикинь, скотина, что он говорит?! Он говорит, что для того, чтобы человека отучить воевать, то есть, соответственно, убрать из него эту звериную черту, можно только лишив его личности. Понимаешь, к чему они готовят? Это же логика концлагеря, это реально логика концлагеря!
Д. Зомби же без мозгов.
СУ. Без мозгов, да. То есть ты либо должен быть зверем и подчиняться этим нормам, о которых он говорит, либо зомби.
Д. Чтобы использовать как зверя в своих интересах, и зомби тоже использовать в своих интересах.
СУ. Да. Это вообще, конечно, треш. Ну и вот, это прямо цитата:
За исключением вмешательства в мозг человека, вероятно, единственный способ искоренить войны, — настолько усилить власть правительства, чтобы сделать исход войны известным заранее.
То есть должен быть тот самый супергегемон США, которого все будут настолько бояться… [Другими словами], он говорит, либо мы будем настолько сильным гегемоном, — понятно, что он имеет в виду власть мирового правительства, планетарного, — либо вмешиваться в мозги человека. Ну, это то, что сейчас и есть. То есть они предлагают выбор: либо глобализм и миропорядок, основанный на правилах, США всем указывает, как жить; либо мы вмешаемся в ваши мозги. Вот, собственно, [какой выбор].
Мы завершаем, тут будет уже последние пару цитат, это уже «Заключение: контуры будущего». Эту главу он уже дописывал в 2000-х, здесь уже самое свежее, его прогнозы:
Армии будут заменены специальными силами безопасности полицейского типа, с одной стороны, и бандами головорезов — с другой, причём разница между ними не вполне просматривается уже сегодня.
Красавчик!
И последняя цитата, на что [указывает] еврейско-израильский философ (не просто еврейский, а израильский, что очень важно). Вот самый конец книги, цитата, на которую [нужно обратить внимание]:
Война – это жизнь во всех её проявлениях. Из всех существующих на земле видов деятельности только война одновременно и позволяет, и требует использовать с полной отдачей все человеческие качества — и самые благородные, и самые низкие. <…> Один из действенных способов обрести радость, свободу, насладиться счастьем и даже испытать исступление и экстаз заключается в том, чтобы не сидеть дома с женой и с детьми: часто бывает именно так, что люди ощущают себя в высшей степени счастливыми, оставив самых близких и любимых ради неё — войны!
Вот он, вывод!
Д. Опасная сволочь!
СУ. Чему учит дедок, уже старенький совсем, Мартин Ван Кревельд! В 2015 году я смотрел его лекцию у нас в России, я офигел от того, что он нам чешет. Но это не наша культура, это культура западная, причём культура западная в её самых жёстких проявлениях. Это расизм.
Д. Мы для них зомби.
СУ. Да. То есть для них [существует] две модели отношения: есть господин и есть раб. Раб полностью подчиняется, его воля должна быть подавлена, либо он должен быть зомби.
А здесь изложена вся господская идеология, философия. Это то, что привело к войнам, и то, что Западную Европу привело к тому, к чему привело. И то, что происходит в Газе, — это результат деятельности таких профессоров.
Д. Да.
СУ. Вот он, сионизм в чистом виде, который маскируется под Голландию — ну, он же, типа, Мартин ван Кревельд, он как бы не Мойша Абрамович. Респектабельный человек.
Д. Почти в центре Европы, европеец.
СУ. Ну что, тогда будем считать разбор этой книги завершённым. Она тяжёлая, не такая интересная и познавательная, но она нужна для того, чтобы понимать, кто с той стороны.
Д. Циничная такая.
СУ. Циничная, но нужно знать, кто с той стороны.
Д. «Мы белые, а вы г…вно все, вы должны умереть!»
СУ. Да. «И мы это научно подводим».
Д. «И бог с нами!» Сволочь!
Семён, спасибо. Закончили. Опасная книга.
СУ. Опасная, да. Но нужно знать.
Д. Да, нужно знать. Тем более на злобу дня, что сейчас творится. Они не просто убивают, а с точки зрения научного подхода.
СУ. Да, с базисом, подведённым базисом.
Д. Мы не заканчиваем, мы продолжаем.
Словарь когнитивных войн
Телеграм-канал Семена Уралова
КВойны и весь архив Уралова
Группа в ВКонтакте. КВойны. Семён Уралов и команда
Бот-измеритель КВойны
Правда Григория Кваснюка
Was this helpful?
2 / 0