Философский субботник-20 с Тимофеем Сергейцевым
Семён Уралов: Здравствуйте, уважаемые подписчики! 26 августа на календаре, суббота, значит, время Философского субботника. Сегодня у нас продолжение темы «Украина как объект воздействия» пятая часть, но музыка и слова всегда имеют значение. Сегодня была необычная композиция, она была на английском. Объясняет тот, кто заказывает музыку.
Тимофей Николаевич, привет! Почему? Те, кто в записи, мы слушали арию «Гения холода» в исполнении Широченко. Это классическая музыка, я в ней не очень понимаю, поэтому — Тимофей Николаевич, объясняй, как это имеет отношение к нам.
Тимофей Сергейцев: Необязательно понимать в классической музыке, я в ней тоже немного понимаю. Но это произведение желательно знать, а особенно эту арию. Не говоря уже о том, что это драгоценность в короне музыки вообще, то есть само по себе произведение, оно поэтому так исполняется отдельно в качестве популярной музыки. Опера — это вообще популярная музыка, попса, как сейчас говорят. Но тут дело не только в красотах музыкальных, хотя ты чувствуешь, что это современная музыка, как она современно звучит. Это тебе не Вивальди, говоря по-другому. Это английский гений, надо признавать существование английского гения, в данном случае — это английский музыкальный гений. И что очень важно, она очень точно передает не только дух эпохи, которая нам понадобится сегодня в нашем анализе, но и буквально написана параллельно со стремительно развивающимися историческими событиями, значение которых трудно переоценить для истории Англии.
Прежде чем я перейду к собственно к рассуждению об этой истории и к пояснениям, зачем она нам нужна и как к ней относиться, я хотел бы напомнить, что опера эта была закончена написанием музыки и исполнена в 1691 году. Через 4 года Перселл умрет в возрасте 36 лет, что гениям свойственно, то есть он на рубеже Байрона, Пушкина ушел из жизни. Но создаваться это произведение начало раньше и его либреттист Драйден начал его писать в 1684 году, никак не позднее, когда еще был жив Карл II. Напомню, сейчас по счету Карлов в Англии третий Карл, а то был второй Карл, который пришел на смену республиканскому правлению, которое перед тем казнило Карла I в ходе английской революции, начавшуюся в первой половине XVII столетия и продолжавшуюся до его конца. И нам будет очень важно посмотреть, что из себя представляла эта революция, собственно, какие мы должны из нее сделать выводы.
Так вот, «Король Артур» — это опера, которую первоначально посвящали Карлу II, но Карл II в 1685 году умер. И встал вопрос, кто будет ему наследовать? Потому что у него законных детей не было, был незаконнорожденный сын, а законнорожденных не было. И другим претендентом был его брат Джеймс в английской транскрипции или Яков, как его принято называть у нас, в немецкоязычной версии. Как мы знаем, в 1685 году королем стал Яков. Яков победил в этой борьбе. Это был Яков II. Яков II стал королем, брат Карла II, стал королем Англии в 1685 году. И, по всей видимости, написание либретто продолжилось в духе того, что теперь уже надо было прославлять переход власти от Карла II, которого первоначально прославляли, к Якову II, его брату. Но дальше опоздало немножко искусство, потому что к 1691 году, когда опера уже была написана и вышла, а аллегория заключалась в том, что король Артур это и есть Карл II, уже не было Якова II.
СУ: То есть это легендарный король, с которым ассоциировали действующего правителя, как у нас было с Иваном Грозным принято?
ТС: Да, конечно, с королем Артуром. Вокруг короля Артура много есть разных аллегорий, ассоциаций, но в данном случае все было очень политически злободневно. То есть под королем Артуром точно известно было, что это Чарльз II, то есть Карл II, ушедший в мир иной в 1685 году, ему на смену пришел брат Яков II, Джеймс II. Приход которого прославляла опера, но к тому моменту, когда она вышла, уже три года как Якова II на троне не было, потому что произошла так называемая Славная революция. А славная она — потому что в отличие от первой серии Английской революции, разыгравшейся с 1641 года по конец 50-х годов XVII века, там не было практически пролито крови. То есть погибших было столько же, сколько приблизительно было их при штурме Белого дома в России в 1993 году: несколько десятков человек и один офицер погиб, как пишут об этом.
И Джеймса уже не было, а опера про его правильное пришествие на трон была. И это сопровождалось такой музыкой, оставшейся как бы в сокровищнице музыкального искусства. Вот так были связаны политика и искусство, и это дух этого времени. И эта музыка, для меня во всяком случае, символизирует, что к этому времени нельзя относиться как к какому-то давнему прошлому, значение которое вообще уже не имеет. Это — современность. Эту историю надо рассматривать как историю сегодняшнего дня, как то, что было, грубо говоря, вчера и еще не закончилось. Вот почему мы слушали эту композицию. И кому будет любопытно, можно посмотреть английский текст, он есть в интернете. Эта ария коротенькая, как вообще всегда либретто, либретто всегда немногословно, поэтому содержит в себе самое главное утверждение.
What power art thou, who from below
Hast made me rise unwillingly and slow
From beds of everlasting snow?
See’st thou not, how stiff and wondrous old,
Far unfit to bear the bitter cold?
I can scarcely move or draw my breath.
Let me freeze again to death…
А я перейду собственно к нашему предмету. И сегодня мы должны будем обсудить то, что мы не то чтобы откладывали, но к чему последовательно приближались в нашем движении, а именно — роль экстерриториальных концепций и оснований власти, которые часто отождествляют с морским типом цивилизации, но я буду специально показывать, что это до известной степени эвфемизм: не в море тут дело. Не в море. Хотя оно технически имело значение.
Но прежде чем мы это начнем делать и прежде чем мы напомним содержание предыдущих наших обсуждений кратко, я что хотел сказать: мы будем рассматривать кусок английской истории, мы будем рассматривать революцию как определенное явление кризиса власти и кризиса государства. И тут очень важно исходить вот из чего: я делаю это для того, чтобы понять их историю, прежде всего как историю нашего противника и даже экзистенциального врага. А вовсе не для того, чтобы подразумевать и нерефлексивно предполагать, что это вообще модель любой истории, что нам еще в школе преподавали в марксистской версии, что в истории есть универсальные законы, которые открывает наука; и что это такой же процесс, поддающийся законосообразному описанию, как и механика и физика. Что это такая социальная физика.
А к чему ведет такая точка зрения? Если допустить, что существуют такие универсальные законы истории, то тогда то, что произошло с одними странами, должно произойти и с другими; они просто значит отстают друг от друга. А кто-то кого-то опережает. Прямым следствием принятия этого аисторичного подхода к истории, что история — это просто законосообразный процесс, является контрабандой проводимый тезис о том, что если это процесс универсальный и разворачивающийся по закону, тогда значит просто мы отстали от этих самых англичан. Нам, по существу, ведь это и преподавали все время.
А нам надо сделать другое. Нам надо разобраться с понятиями и языком, которые нам транслируются из того места, из той страны, из той эпохи, и понять, к чему они относятся. А они-то относятся к их истории. И для того, чтобы пользоваться этим языком, этими понятиями применительно к нашим историческим событиям, нам надо в общем-то критически эти понятия рассматривать, понимать их сферу применимости, и, строго говоря, не исходить из того, что мы отстали или опередили, потому что и то, и другое одинаково бессмысленно. Это преамбула.
Теперь давай напомним, что мы по существу уже прошли. Прошли мы вот что: обсуждая процесс освобождения от рабства, как от некоторого вынужденного состояния чужих людей, чужих по отношению к той родовой системе воспроизводства власти, с которой они сталкиваются на территории, на земле, занимаемой родом, и оказываются чужими, лишенными каких-либо прав.
А освобождение всегда заключается только в том, что им условно даруют некоторые права, не все, потому что они базовые права не могут приобрести. Базовые права даются только по рождению. И освобождение происходит через возникновение народа, то есть другой общности, куда более масштабной, чем род, которая характеризуется тем, что она связана с землей, она живет на земле, земля становится ее домом.
Потому что у этой общности есть деятельность и самодеятельность на этой земле, прежде всего это обработка этой земли. Это распаханное, засеваемое зерновыми, специально выращенными культурами, и убираемое поле. Урожай происходит, если зерно специально селекционировано и отобрано, а не является смесью разных видов, то урожай поспевает в одно время, его можно быстро собрать и нужно быстро собрать, и оно может быть подвергнуто учету. Потому что в отличие от собирательства зернового, где нет понятия урожая, там все созревает в разное время, если имеется урожай одномоментный, то при его сборе его можно учесть и, следовательно, можно ввести налогообложение. И эта прикрепленность народа к земле и образование того, что мы называем территория, а не просто место — это основа феномена государства.
А другой механизм, параллельный этому заключается в вовлечении этого прикрепленного, прежде всего, своей деятельностью к земле населения, привязанного способом жизни и способом производства. Другой механизм освобождения заключается в вовлечении этого населения, уже теперь населения, в политическую активность.
И в тот момент, когда это происходит, мы получаем феномен народа, который противостоит роду, и то, что мы имели в римской формуле: Сенат и народ Рима. Сенат отражает воспроизводство власти в родовой аристократии, а народ — это другая общность, куда более массивная, не имеющая такой исторической памяти, как род, кроме как в писаной истории государства в целом.
При этом мы понимаем, что народ — это проблемная общность, ровно в плане правоспособности и, что еще более важно, дееспособности. То есть, с одной стороны, права ему даны отнюдь не все, а каждый раз это большое историческое событие — появление у народа какого-то права. Но есть еще и вопрос в том, как он будет реализовывать это свое право своими собственными действиями. Отсюда растет институт представительства, как реализация прав недееспособного специально назначенным лицом. Соответственно, мы понимаем, что с одной стороны, государство — это и есть политическое тело народа, дающее ему политическую дееспособность и механизм воспроизводства власти, соответствующий этому. А с другой стороны, всегда существует дефект этой дееспособности и всегда существует пространство, в котором требуются представители.
И тут не надо обманываться иллюзией выборов, потому что выборы сами по себе ничего не решают, это форма, а в действительности недееспособный получает представителя через назначение и способность тех или иных субъектов политической деятельности назначать представителя мы называем политической властью. Ее не нужно отождествлять с государством и путать. Она всегда присутствует, причем эта политическая власть очень часто поступает в конфликтные отношения с государством, потому что она выражает интересы с одной стороны этой старой родовой структуры, а с определенного момента времени она начинает выражать также и интересы богатства. И сегодня мы должны обсудить тот ровно момент, как же связаны власть и богатство, и в каком отношении находятся способы приобретения того и другого.
И тут мы увидим, что у богатства есть своя история, которая вначале отождествлялась точно так же с землей, а потом появились экстерриториальные факторы богатства, и они внесли серьезное изменение в отношения между политической властью и государством и привели к кризису государства. В сущности, политическая власть поставила вопрос о том, что государство должно быть всего-навсего ее средством, а не самостоятельным институтом.
И это все очень красиво разыгрывается на английской истории, потому что вот ровно век XVII и стал тем веком, когда эти противоречия разыгрались очень ярко, выпукло, были определенным образом разрешены, но возникли другие противоречия уже в рамках построенных решений, и дальше влияние этого процесса распространилось в следующем веке, распространилось уже и на Францию, и шире по миру, и распространилось на Америку, на американские колонии Англии. А в определенном идеологическом подходе его вообще объявили имеющим универсальное значение — это явление подчинение государства политической власти. Вот что мы сегодня будем рассматривать.
СУ: И, по большому счету, это и есть истоки тех самых когнитивных войн, я напоминаю, что это термин про мышление, это манипуляция с тем самым представительством, правильно же?
ТС: Да, это правда, но тут что еще более важно, потому что представительство — это фактически ширма, за которой развивается и крепнет широкая политическая власть, уже не помещающая себя в границы государства, не признающая их. Она во многом идет потом и дальше представительства, потому что в колониях она не признает и представительства. Ведь первоначально чего хотели Соединенные Штаты Америки, точнее колонии американские от короны английской? Представительство нам хотя бы дайте. А им что сказали? — Обойдетесь, обойдетесь без представительства, а налоги платить будете. Соединенные Штаты освободились, мы называем это войной за независимость, они называют это революцией американской, кстати мы и будем ее тоже отдельно рассматривать, но точно не сегодня, потому что сегодня с нас хватит Англии, а может быть, в следующий раз придется еще Англией заниматься.
Но тут мы увидим, что она дальше представительства идет в инструментальном своем обороте, эта политическая власть. И, по существу, мы будем обсуждать то, что и называется политэкономией, но понимаешь как интересно, в нашем образовании, по крайней мере в том, которое я получал, под политэкономией имелась в виду некая теория, которую начали разрабатывать ровно в Англии, а впоследствии которую поднял на невероятную высоту Карл Маркс, отталкиваясь от английских политэкономов.
Политэкономия — это не теория, теория — это уже производная, политэкономия — это буквально политика построения отношений между властью и богатством. Вот что такое политэкономия.
И если мы берем английский цивилизационный код, если можно так выразиться, то мы увидим, что — что такое английская мысль? Это когда философские вопросы разрешаются в суде. Понимаешь, как интересно. А после реализуются в практической политике. Причем я тут не имею в виду, что суд выше или ниже этой политики, просто под доказательством понимается не научное доказательство, а доказательство, разворачивающееся в судебном заседании. Там надо доказать свою правоту, и решение суда установит научную истину. Она не научная, конечно, но то, что мы теперь считаем научной истиной, вообще-то было истиной практической. Кстати, может быть тогда станет понятнее утверждение Маркса, что критерий истины — это практика историческая. Так они из этого и исходили.
Я сейчас просто приведу пример, мы не имеем здесь возможности систематически делать историческое введение в революционный век английский, и пропустив, что называется, 20 глав, то есть пропустив все то, как пала английская корона в войне с парламентом и Кромвель казнил Карла I, — он же Чарльз I, — наступил республиканский период правления в Англии, и в общем-то Кромвель умер своей смертью, никто его не сверг, это потом уже его клона Наполеона Бонапарта на континенте урезонили. А Кромвеля никто не урезонил, он благополучно дожил до смерти, лорд протектор.
Это мы все пропускаем, я могу напомнить только, что все началось там с того, что резко выросло значение земли. Но оно выросло не столько в плане производства зерна, сколько в плане организации всевозможных других производств, которые невозможно было развернуть в городах, потому что там либо не было того, что нужно для этого производства, например, если это рудник, или это большая лесопилка, или это производство шерсти; а кроме того, эта земля нужна была и для другого, потому что производство любых промышленных товаров в городах было жестко регламентировано цеховой структурой.
То есть товаров можно было производить только столько, сколько разрешит соответствующая цеховая организация. По большому счету и продать их можно было только туда, куда она разрешит. Цеха поддерживали высокий уровень качества производства и соответственно очень высокую цену на эти товары, они регулировали количество ремесленников, которые могут заниматься этим производством. В общем, промышленность в городах была супер зарегулирована, но за пределами города этой регуляции не было и соответственно тот, кто вынес производство в деревню, имел возможность производить, что он хочет и так и хочет.
Поэтому надо еще напомнить, что результатом предыдущего столетия, то есть XVI столетия, стала огромная инфляция, потому что вывоз денежных металлов, золота и серебра из американских колоний привел к инфляции металлических денег в Европе, что привело, в свою очередь, к резкому росту стоимости, в том числе, и продовольствия. Так что и продукция сельскохозяйственного производства непосредственная: мясо, молока и зерновых, тоже резко выросла в цене и поэтому поднялась цена и земли. В целом, получилось что ко второй трети XVII столетия, земля стала проблемой, в том числе и политической проблемой. Почему? Потому что логика владения землей была сугубо территориальная, о которой я говорил, напоминая содержание прошлых лекций.
Владение землей и власть, юрисдикция по существу отождествлялись; владеть землей мог только король, все остальные наделялись этой землей на определенном праве. Собственник в стране был один.
Но надо еще добавить к этому, что тогда же, когда роль земли резко возросла, то была произведена реформа земельная и поотбирали у монастырей и у церкви очень много земель. Но при этом, в отличии, кстати, от российского земельного вопроса, того как он у нас стоял в конце XIX века, роль земли была многофункциональной, речь шла не только о производстве зерна, мяса и всего, что сопутствует традиционному сельскому хозяйству, безотносительно его продуктивности, мы сейчас не о ней говорим; земля в принципе стала важнейшим ресурсом самой различной производственной экономической деятельности.
И в 1641 году, соответственно, это вызвало возможность брать налоги, что корона и делала. Она всячески пыталась получить свою долю от экономического развития и от эксплуатации, от использования земли, апеллируя к тому, что — так это же ее земля, это же земля суверена, и он имеет право суверенно брать свою долю, не вступая ни в какие переговоры с теми, кто чего-то там на этой земле производит. Да, он должен заботиться об их благе, да, он должен брать разумную долю, это не подлежит сомнению, но он сам имеет право определять, какова эта доля и назначать налоги, как ему заблагорассудится. По существу тоже без представительства.
В 1641 году была к королю направлена такая бумага, которая называлась Великая ремонстрация [полный текст на англ.; извлечение на рус.] — не путать с демонстрацией — которая представляет из себя конструкцию повторяющихся и все усиливающихся требований, она не такая большая, эта Ремонстрация, ее можно прочесть, день не придется тратить на ее чтение, но я очень советую почитать, что это такое. И там вежливо начинается все, вежливо, но по одной и той же теме авторы проходят несколько раз, раз, второй, другой, третий, каждый раз наращивают критику короны и требования. Она по-своему построена как музыкальное произведение эта Великая ремонстрация. С нее начинается борьба между короной и парламентом, закончившаяся для Карла Первого тем, что ему отрубили голову благополучно. И потом некоторое время происходило, — пока не умер Кромвель, — республиканское правление, после чего произошла реставрация, удивительным образом.
Оказалось, что несмотря на все достижения великие этой революции правовые, — а король нужен все равно. И вот что удивительно, на смену Кромвелю пришел Карл II, он правил почти четверть века, и за это время решены эти вопросы не были. Какие? То есть, с одной стороны это великое значение земли; а с другой стороны — попытка всех тех, кто ее использует, умалить это значение, спрятать его. Сейчас мы разберемся, как это происходило. При этом надо добавить еще, что английская экономическая история и развитие немыслимы без внешней агрессии экономической, а следовательно, и политической, и без дохода от колоний это все просто не работало бы. И для того, чтобы эксплуатировать колонии, была создана Ост-Индская компания. Создавал ее, между прочим, тот же самый Яков. Нет, Яков создал королевскую африканскую компанию, еще не будучи королем в 1672 году.
Но это все одна и та же тема. А в парламенте орудовал человек, фамилия которого Чайлд, ребенок, если переводить на наш язык, который сумел так коррумпировать и организовать парламентскую деятельность, что по существу Ост-Индская компания пользовалась широчайшими монопольными правами и никто не мог торговать с колониями мимо этой компании. А, соответственно, компания финансировала запросы короны, давала ей деньги. И здесь королевская власть шла рука об руку с коммерцией, потому что никакого конфликта здесь не было, потому что королевская власть обеспечивала эту монополию.
И, собственно, что произошло в 1685 году? Очень интересно, потому что в 1685 году, в январе, было разрешено дело Ост-Индской компании против некоего Томаса Сэндиса. Что этот Томас Сэндис хотел? А он пытался торговать мимо монополии, не получая лицензии. И он проиграл. И надо понимать, когда проиграл, ровно в 1685 году, когда Яков II и пришел к власти, и так Суд королевской скамьи в этот момент разрешил дело, которое тянулось довольно долго перед этим. Я к чему-то все рассказываю? Потому что, несмотря на то, что, казалось бы, происходит освобождение экономических агентов от королевской власти и от контроля со стороны государства, чувствуешь, какая знакомая риторика? Либеральная.
СУ: В общем-то классическая.
ТС: Да. Но обрати внимание, что в этом виде, как мы знаем эту риторику, она уже выхолощена, высушена и она объявляется какой-то абстрактной либеральной риторикой. А на самом деле, это сугубо английская логика, за которой стоит второе и третье дно обязательно. И не понимая, какое второе и третье дно за этим стоит, собственно, мы и понять не можем, чего они нам объясняют.
Потому что да, они с одной стороны воевали против короны, потом реставрировали эту корону, потом снова против нее воевали, хотя уже не так кроваво, за то, чтобы освободить свои экономические интересы и свои экономические действия от контроля государства и от контроля короны. Но с другой стороны, на фоне всего этого Ост-Индская кампания побеждает в деле о монополии.
А как может быть разрешено такое дело? На основании чего? Тут мы впервые видим, что такое политэкономия, потому что политэкономия — это и есть та идеология, на основании которой решаются такие дела судебные. А политэкономия в чем заключалась? То есть концепция отношений власти и богатства положена в основу судебного решения, то есть в основу властного акта, а потом, соответственно, и в основу политики. Потому что прецедентная логика правовая английская заключается в том, что если мы один раз так решили, то мы должны, соответственно, потом придерживаться введенного принципа.
В чем заключалась эта логика? Она очень любопытная. Потому что эта политэкономия и основание такого решения, защищающего монополию, заключалось в том, что богатство происходит от земли, земля приносит богатство, только она; и, соответственно, во внешней торговле все, что мы приобретем, кто-то, а именно иностранцы, должны будут потерять. А поэтому внешняя торговля вообще не может осуществляться без применения военной силы вовне, а такое применение может строиться только на основе согласия с короной. Это не означает, что армия полностью контролируется короной: английская революция как раз одной из своих целей преследовала приватизацию армии, но так, чтобы армия подчинялась тем, кто дает деньги на армию. А, следовательно, армия должна зарабатывать деньги для тех, кто их дает. Но отобрать армию у кого надо было? У короны. И, в конце концов, корона должна была как-то согласиться, примириться с тем, что армия не находится в ее исключительном распоряжении.
Но Яков II продержался ровно три года, с 1685 года до 1688, который и считается годом Славной революции. Первое, с чего он начал, помимо того, что он был католиком и начал восстанавливать политические права католиков и насыщать католиками все верхние уровни управления в обществе, но он восстановил королевскую армию, вооружил ее самой передовой артиллерией и вернулся к тому, из-за чего казнили Карла I. Поэтому идея политэкономическая, лежащая в основе судебного королевского оправдания монополии, заключается в том, что, как сейчас бы сказали, торговля, а она же и производство…
Надо понимать, что под торговлей, то есть коммерцией, имеется в виду и производство товара, потому что само по себе производство смысла не имеет, если его продукты не проданы, то есть не превращены в товар. Так что для английского ума производство – это и есть часть коммерции, всего-навсего, правда, освобождающая торговца от проблемы, где взять товар – произвести. Но это одно и то же.
И оказывается, что концепция монополии исходит из того, что главным производящим ресурсом является земля, потому что без земли ничего произвести нельзя.
И самое интересное, что эта точка зрения, казалось бы, сугубо консервативная, соответствовала логике экономического развития бурного в конце XVI и всего XVII века, потому что земля начала использоваться самым различным способом. Появилась целая новая аристократия, нетитулованная, не происходящая из родовой преемственности, которая использовала землю не для выращивания скота и злака. Это то сословие, которое называется джентри. А процесс его стремительного роста называется джентрификацией соответственно. И они не могли не согласиться с тем, что в конечном счете они богатеют за счет земли, за счет приобретения земли, а все, что на ней происходит, — неважно, строительство, добыча полезных ископаемых, создание фабрик: будет у тебя земля, будет у тебя и все остальное, не будет земли, — не будет.
Эта концепция, что земля — это основное благо хозяйственное, это основное богатство, а торговля — это всегда, как мы теперь называем, игра с нулевой суммой. То есть, если кто-то заработал, то это значит, что кто-то потерял на такую же сумму, а раз так, то торговля — это то же самое, что война, значит, она должна идти рука об руку с верховной властью, с применением силы, и соответственно, бессмысленна конкуренция между своими. Потому что у кого-то что-то отнимется, и тогда другому добавится, но пока они будут из-за этого друг с другом воевать, что произойдет? Произойдут убытки, и общее богатство уменьшится, то есть, богатство страны, богатство народа, богатство короны. И вот так в 1685 году в судебном деле, в Суде королевской скамьи, была утверждена политэкономия, политэкономия земли, право земли.
Не лишним будет, наверное, сказать, как эта политэкономия, то есть идеология, лежащая в основе политических взаимоотношений власти и богатства, была распределена в системе управления английского. Те, кто стоял за право земли, поддерживали концепцию судебного решения 1685 года, которую, соответственно, пропихивал, лоббировал, как бы сейчас сказали, Яков II, то, что торговля сама ничего не рождает, а в этом смысле и промышленность лишь использует землю, потому что земля – это основной ресурс, а следовательно, только она и может быть собственностью, и владение землей есть по существу отправление власти. Эта концепция — основа партии тори. Тори стояли и за то, чтобы королем после Карла II стал Яков II, а не незаконно рожденный сын Карла II.
И была вторая партия политическая – это виги. Политэкономия вигов заключалась в прямо обратном утверждении, что не земля является источником богатства, а источником богатства является, как ты думаешь, что? Слово какое там было?
СУ: Человек, наверное?
ТС: Труд. Под трудом понималась созидающая деятельность, широко понимаемая. А кто — первый трудящийся, в этой логике? Коммерсант, промышленник, тот, кто организует производство, создает нечто из ничего, потому что главное отличие этих двух политэкономических концепций заключалось в том, что продуктивная способность земли ограничена. Это ограниченный ресурс. В принципе, согласись, это высокая степень реализма экономического и хозяйственного. Во-первых, земля по площади ограничена, и по своей ценности — где-то есть плодородная, где-то есть месторождение полезных ископаемых, но они же не бесконечны.
СУ: Аксиомы, из-за которой много войн начиналось-то, на самом деле, именно из-за того, что земля конечна.
ТС: Да, это конечный ресурс. Над ним тогда и должна быть соответствующая политическая настройка как управление конечным ресурсом.
А труд — это концепция вигов, это экстерриториальное порождающее начало, которое создает то, чего не было, и, в принципе его генеративная, продуктивная способность, в этом смысле творческая способность, не в психологическом смысле выдумок каких-то, а в том смысле, что создается то, чего не было — товары, эта способность не ограничена. Идея труда заключалась в этом.
И ты, в принципе, прав, когда ты стал вспоминать про человека, но только эта философия про человека уже потом, в более поздние времена была подтянута за уши, а вообще, изначально речь шла о труде. И если ты посмотришь дальше, как это уже теоретически потом осмыслялось, то это и есть те самые трудовые теории стоимости: Адам Смит, Рикардо, другие, которые в принципе Маркс заимствовал и использовал внутри своего рассуждения.
Но еще до этого, до всяких трудовых теорий стоимости, в 1689 году, то есть на следующий год после того, как Якова II проводили взашей и он перестал быть королем, он был вынужден бежать во Францию, в деле Найтингейл против Бриджеса главный судья Джон Холт поступил прямо противоположно тому, что судья Джеффрис решил по делу Ост-Индская компания против Сендиса. И решение Джеффриса о том, что на основании этого приоритета земли развиваются все, это называлось прерогативы, все королевские прерогативы в отношении торговли и монопольной ее организации. Вот это неверно, это было объявлено недействительным, и решение суда было такое, что объектом собственности может быть не только земля, а любой другой товар, а также права и свободы. И таким образом — право собственности, вновь создаваемое право, которого вообще не было, потому что в собственности могла находиться только земля, все остальное было неправоспособным в отношении отношений собственности.
Оказалось, что если мы теперь создаем товар, то мы можем и право собственности на него иметь.
Если ты откроешь Кодекс Наполеона, это соответственно более чем 100 лет спустя, это уже начало XIX столетия, самые первые его годы, то там прямо написано, что первое основание собственности на вещь — это создание вещи. Здесь уже фактически присутствует божественная функция, приписанная человеку, что он нечто создает, что это именно появление чего-то, чего не было ранее, появление сущности, потому что консервативная концепция, концепция тори заключается в том, что товары не обладают никакой сущностью, это просто другая форма того же самого природного ресурса. Да, человек, чтобы жить, должен преобразовывать природный ресурс в пригодную для своего потребления форму, но никакой новой сущности он не придает материалу природы. А концепция вигов заключалась в том, что придает, что человек создает то, чего нет, и раз он создал это, то он может быть собственником и законодателем по отношению к тому, что он создал, и что эта креативистская возможность бесконечна, неограниченна.
Как видишь, в этом уже заключается корень непримиримой борьбы трудовиков против собственников земли. Труд является той экстерриториальной конструкцией метафизической, которая противостоит земле. Да, мы используем землю, но мы за это заплатим. С легкостью. Всего лишь навсего откупимся. Потому что то, что можно создать с помощью труда, будет обладать несопоставимо большей стоимостью, чем стоит любая земля — это концепция вигов.
СУ: Итак, дорогие товарищи, я напоминаю, это у нас пятая часть. В середине, кто особенно впервые слушает, она вроде как пятая про Украину как объект воздействия, но на самом деле, сегодня у нас заход вообще в новую тему, из того, что я вижу. Потому что мы же Украину сначала разобрали как часть внутри себя, потом разобрали, чем мы отличаемся на уровне схемы. Потом углубились в тему рабовладения, предметно разобрались, как оно устроено было в культуре изначально. А теперь подобрались к самому тонкому моменту — как раз о том, как это все прорастает в современности.
И сегодня, я же не знаю, о чем Тимофей будет рассказывать, точно так же, как и вы. Единственное, что я знаю, уважаемые слушатели, это какую музыку мы будем слушать, и могу немножко погуглить заранее, больше я ничего не знаю, я только догадываюсь. Но сама логика нас заводит к изучению воздействия, и тут как раз, кто не слушал, рекомендую нашу первую вводную беседу. Я, собственно, к теме когнитивных воин, когда понял, что это более глубоко, [принял решение] подобраться с разных сторон, потому что они сложные. Сторона внешнего воздействия, с одной стороны, пропагандируется постоянно о том, какие плохие те, плохие те, как они на нас воздействуют, но сущностного понимания этого нашего воздействия, в общем-то, нет. Для меня это окончательно открылось, когда мы с Дементием разбирали мемуары Рыжкова [Внеклассовое чтение Часть 1, Часть 2, Часть 3, Часть 4, Часть 5, Часть 6, Часть 7, Часть 8], кто слушал, там постоянно он сетует, что Горбачев то с англичанами, то еще, то еще, то пятое, то десятое.
И меня всегда в этом контексте волновал вопрос, почему эти всемогущие люди внутри страны считают себя внутренними аборигенами, что на них нужно внешнее воздействие? Этого я понять никогда не мог. Для меня это была загадка. Точно так же, как для меня загадкой является поведение наших успешных людей, которые видят своей целью уехать, туда, где они, как я считаю, не будут никогда равноправными. И судьба олигархов наших в Лондоне, где их ограничивают, видна. Но, тем не менее, это что-то в голове, то есть, нельзя сказать, что люди нерациональны, нельзя сказать, что люди непрактичны. Ничего себе, столько хулиардов заработать, да? Но зачем лезть в ловушку очевидную? Ты же привык, что ты — хозяин положения, а тут ты куда-то уходишь в какую-то непонятную зависимость, причем уходишь добровольно. Для меня это вообще необъяснимо, я не очень понимаю, как устроено мышление у лиц, принимающих решения, и почему у нас такое расхождение в пропаганде и идеологии. Я краткое содержание наших серий и проблематизирующие вопросы, мои личные обозначил.
ТС: Отлично. Я возвращаюсь к этой точке. Что можно сказать? Политэкономия земли победила в суде королевском и просуществовала в этом юридическом статусе в качестве утвержденной судом идеологии четыре года с 1685 по 1689, то есть ровно соответствует правлению короля Якова II, который защищал прежде всего Ост-Индскую компанию, королевскую африканскую компанию. Он не один там был, Чайлд, как крупнейшая персона влияния, олигарх, как бы сейчас сказали. Хотя надо понимать, что компания с одной стороны являлась частной, а с другой стороны работала на корону, так интересно это устроено, и в режиме, который никак нельзя назвать коррупцией, потому что она финансово…
СУ: И государь был один из инвесторов, правильно?
ТС: Да, и многие, многие деятели политические.
И с уходом Якова II эта концепция немедленно проиграла в суде, — тоже к вопросу о связи суда и королевской власти, — но это не значит, что она ушла из политического оборота, потому что партия тори, как мы знаем, существует благополучно и сегодня, в этом смысле ее концепция никак не поменялась. А концепция вигов, то есть трудовая концепция пошла по пути создания научной теории, ее объясняющей и доказывающей, пути трудовой теории стоимости, и по пути доказательства того, что труд может создать все что угодно в смысле стоимости, и стоимость, создаваемая трудом, может даже и обесценить и землю.
И на самом деле предельное рассмотрение труда как экстерриториальной сущности мы находим как раз у Карла Маркса, как это ни странно, потому что он, собственно, и сказал, что государство вообще не нужно, и земля в этом смысле не имеет значения, и страны, их территориальные особенности — это все неважно, потому что великая производящая сила, тут уже появляется на сцене человек, и потом, когда последующая философия отбросит ненужные строительные леса, всякого рода разные формулы, рассуждения и логические конструкции, мы получим концепцию сверхчеловека, который может сотворить все, что ему нужно сам.
СУ: То есть, это идея абсолютного труда, да?
ТС: Конечно, конечно, правда, опять-таки, забегая уже на 20 глав вперед от рассматриваемого момента, Хайдеггер заметил на полях других своих рассуждений, что вообще-то надо с уважением относиться к попытке Маркса построить метафизику труда, и было бы здорово, чтобы кто-нибудь ее однажды все-таки построил. Понимаешь, да, что значит это замечание?
СУ: Запрос есть.
ТС: Да. Указывая на то, что не удалось построить эту метафизику, претензия-то была, а основания-то у нее нету. Более того, если мы рассмотрим общее движение мысли в ее целостности, а не просто как теории, а как практики, то мы увидим, что к концу XIX — началу XX века это движение пришло к отрицанию метафизики вообще, потому что не удалось построить метафизику, альтернативную метафизике Земли. Выяснилось, что у труда нет никакой метафизики, но Маркс это не обсуждает, он это не зафиксировал, он уперся в парадокс, который сам он называл отчуждением труда. А что это такое? Обрати внимание, что в изначальной политэкономии труда, так как она из себя представляла и политическую платформу партии вигов, и, соответственно, обоснование того самого судебного решения судьи Джеффреса, разрешающего монополию и обоснующего королевские прерогативы, эта виговская теория и база заключалась в том, что нет у труда никакого отчуждения.
Они бы удивились, услышав про такое: так мы же трудимся, мы же своим трудом, джентри трудятся же, они не родовая аристократия, они пришли на землю, они ее не пашут, не сеют, но они на ней строят фабрики, они рискуют своими деньгами, они день и ночь этим занимаются. Они трудятся, а кто они? Это они трудятся, а аристократия — нет, аристократия в лучшем случае воюет, это если она вообще что-то делает. Правда, английская аристократия была достаточно деятельна, и труд противопоставлялся этим родовым занятиям аристократии. Но, как мы знаем, любой родовой строй труд всегда презирал, потому что трудились рабы, и русские слова работа и работник, рабочий и раб — это, в общем, одно и то же.
Ты любишь эту терминологию, это — неорабство, модернизированное рабство, как я его называю, но в изначальной, идентичной политэкономии труда никакой проблемы нет: трудится тот, кто все организует — он трудится. А дальше возникают следствия, поскольку труд это экстерриториальная конструкция, противостоящая логике земли, стремящаяся к созданию стоимости, которая обесценивает землю. К чему это ведет? Во-первых, население сгоняют с земли, обезземеливают, это известный процесс, который происходил в Англии; и превращает его в пролетариат, то есть в рабов на основе кабального договора. Это мы обсуждали в прошлые занятия по рабству, что не обязательно становиться военнопленным, чтобы стать рабом, ты можешь попасть в кабальный договор, но если ты вынужден вкалывать по 16 часов в день, делать то, что тебе говорят, просто для того, чтобы иметь пищу, чтобы не умереть с голода, в принципе, это новый вариант рабства. Рабство производится трудом, как это ни удивительно, потому что внутри труда кто-то же должен работать.
И этот парадокс, собственно говоря, пытался как-то разрешить Маркс, называя это отчуждением труда, что труд отчуждает как-то себя сам и внутри себя порождает свою собственную противоположность. Так они рассуждали, пытаясь создать то, что называлось диалектической логикой, что создать не удалось, естественно. Потому что подлинная логика никогда не была диалектической. Логика – это средство ведения доказательств в судебном процессе, а судебный процесс должен закончиться приговором, определенным решением. Она для этого нужна, логика, а не для того, чтобы сказать, что может — так, а может, и наоборот, а может, что-то третье. Но это уже процесс поиска метафизики и в условиях, когда ее не нашли, приходится говорить, что — так, ладно, тогда не будет вообще никакой метафизики, будет у нас философия без метафизики.
Это то, к чему пришла философия западноевропейская к началу XX века – попытка все построить логическими средствами и вывести все необходимые выводы непосредственно из вещей с помощью логических средств.
Кстати, у нас последний такой аналитический философ – это Александр Зиновьев, он является пограничной фигурой. Это наш последний марксист и первый постмарксист одновременно.
СУ: Я считаю, его жанр социологической повести, романа – это лучшие для восприятия философских идей и проникновения в предмет.
ТС: Да, но это же и есть следствие его пограничного положения, потому что он вынужден был покинуть область логического творчества. В рефлексии он и потом упорствовал, утверждая, что вся эта литература – это просто популярное изложение его логических идей и не более того. А если вернуться к его логическим работам, то там мы все и увидим. Он был законченный антиметафизик и в этом смысле атеист, догматический атеист, при всем том, что религиозное чувство у него было высокоразвитым, и на уровне чувства он знал, что Бог есть. Но логика показывала, что нет. Это ситуация, до которой мысль дошла у нас, после этого начинается создание теории деятельности и метафизики деятельности как того, что снимает понятие труда. Но это мы сейчас обсуждать не будем, это я просто ставлю зарубку на будущее.
Возвращаемся в Англию: происходит политическая конкуренция тори и вигов. У каждой из партий своя политэкономия, своя идеология и свои основания политики отношений между властью и богатством. Идеология вигов — это трудовая идеология. Я почему так на этом сейчас заостряюсь? Потому что из песни слова не выкинешь, а мы привыкли к тому, что термин «труд» уже очень сильно нагружен позднейшими марксистскими социалистическими интерпретациями, ушедшими далеко в область этого парадокса — того, что труд-то провозгласили, а только сущность его не нашли. Но провозгласили, что это креативная способность к неограниченному производству стоимости. Что собственно и есть идея капитализма эта идеология вигов. Она в этом и заключается.
Но что происходило дальше в английской политической истории? Ты помнишь, кто сменил Якова II? И откуда он взялся?
СУ: Яков II? Революция когда случилась?
ТС: Да, Славная революция 1688 года в чем заключалась?
СУ: В смысле — в чем? Кромвель, ты имеешь в виду?
ТС: Нет, Кромвель пришел вместо Карла I казненного. Он возглавлял республиканское правление, которое было, Англия была республикой в это время. И он назывался лорд-протектор, лорд-защитник республики. Потом произошла реставрация и пришел Карл II, который в общем 25 лет худо-бедно, но проработал на своей должности. И помер своей смертью. Потом за ним пришел Яков II, который правил 3 года всего лишь. Потому что он попытался произвести уже сущностную реставрацию: вернуть короне армию, выиграл в суде дело против вигов, то есть утвердил политэкономию тори с помощью закона и суда. И благодаря этому он всего 3 года проработал. А кто вместо него пришел?
СУ: Вильгельм Оранский, но я уже подсмотрел, я не знаю историю Англии.
ТС: Пришел его родственник.
СУ: И как раз это то, что ты имеешь в виду, то есть Нидерланды и Англия? Я понял.
ТС: Конечно, конечно. А Нидерланды были основным конкурентом Англии в колониях. И все разрешилось. В каком смысле? Потому что произошло слияние корпоративных структур, монополию которых никто потом дальше уже не оспорил. Голландская Ост-Индская компания по существу слилась с английской Ост-Индской компанией в силу того, что монарх один был.
СУ: Произошло первое большое слияние капиталов крупных, правильно получается? Мирового масштаба.
ТС: Да, произошла дальнейшая монополизация.
В идеологической плоскости победила идеология вигов, но в практической политике победила идеология тори.
И тори были против чего в этот период? Против войны с Францией. Понятно почему. Но за продолжение войны с Голландией беспощадно, за то, чтобы воевать с Голландией в колониях. Было найдено элегантное решение. Якова II сначала задержали, а потом сам же Вильгельм помог ему бежать во Францию. И побегом своим Яков II закрепил потерю своего права на трон. Мы этот прием знаем и в современной истории хорошо. Если свергнутое первое лицо государства бежало, оно тем самым подтверждает, что оно больше не претендует. Яков II оттуда только мог пытаться что-то там организовать против Ирландии, но абсолютно безуспешно, находясь сам во Франции.
И в Англию пришла другая конструкция. С этого момента начинается продажа идеологии вигов по всему миру. Англия стала свободной страной, в которой деятельность экономическая, как мы сейчас бы сказали уже другими терминами, или труд в том его старом понимании виговском, он свободен, он освобожден от диктата со стороны короны, со стороны государства, он может свободно развиваться. Но, внимание, внимание, армия будет воевать с кем? С иностранцами. Она будет пробивать для Англии дорогу в колониях, а, соответственно, потом на рынках сбыта тоже. Концепция того, что мы приобретем только то, что могут потерять иностранцы, то есть сохранение логики тори в отношении всех внешних мероприятий осталось.
И еще, надо понимать, мы не можем здесь вдаваться сейчас в детали, но если посмотреть на это XVII столетие в Англии, как развивались все эти революционные события с 1641 года по 1688 и плюс предыстория и постистория, то есть по существу весь XVII век, то мы увидим, что немаловажным механизмом всех изменений, конкретной борьбы, конкретной войны гражданской были еще очень непростые отношения между Англией, Шотландией и Ирландией, которые с одной стороны заключались в некоторой борьбе за независимость и Шотландии и Ирландии, а с другой стороны в борьбе за то, чтобы объединенная корона, объединенные королевства, то что называется United Kingdom, были максимально мощной конструкцией. В этом смысле Шотландия и Ирландия воевали за то и за другое, как это ни странно.
И это о чем говорит? Что это сокрытие политэкономии земли, что ее убрали как бы с глаз долой, заключалось в чем, почему, из-за чего? Поскольку с землей в Англии были проблемы — маленький этот остров, маленький он, сколько ушло сил, крови и денег на то, чтобы интегрировать хотя бы Англию, Шотландию и Ирландию? Уэльс не упоминаю, он не такую роль сыграл в этих революционных событиях, но эти два других королевства сыграли роль. И чтобы их упаковать и найти с ними, кстати, принцип единства, ушло очень много сил. В свое время так же много сил ушло у Испании на то, чтобы произвести внутреннюю консолидацию, прежде чем они поперлись завоевывать колонии. То же самое было во Франции.
В этом смысле земли, мало, мало земли. И фактор земли Англия добирала, лживо прикрываясь идеологией вигов, трудовой идеологией, но добирала за счет практического использования идеологии земли и политэкономии земли, на которой стоят тори, на которой стоит корона, кстати, она стоит только на ней, больше ни на чем другом. Просто мало земли у Англии, мало. И у Испании мало земли, и у Франции было мало земли, несмотря на все ее абсолютистские достижения, она вообще не успела к раздаче заморских владений толком. Что уж говорить о Германии. И об этом в свое время предупреждал еще Аристотель, что земли надо много.
СУ: Кроме России же у всех было мало земли, если говорить про…
ТС: Спасибо. Ты подошел прямо к тому тезису, которым я, собственно, хотел сегодняшнее изложение и завершить. Конечно.
А у России земли больше всех, и у нее, можно сказать, земли достаточно.
Но это не единственная структура государственная, у которой земли достаточно. Ее точно также достаточно у Индии, ее достаточно у Китая. Я сейчас не обсуждаю политику возврата своих территорий, это проблема есть у всех, но объем этих территорий не критический по отношению к тому, что уже есть. Китай — это соответственно Тайвань, еще кое-что по мелочам в морях. Индия — это Кашмир, Россия — это Украина и так далее. Но это не борьба за земли, тайная в идеологическом смысле борьба, как ее вела Англия.
Потому что Англия на словах утверждала, что у нее есть великая производящая сила — это труд, которому она предоставила свободы, а на деле она все равно боролась за землю, и ради этого строилась эта монопольная конструкция, которая так и осталась монопольной, даже после того, как сторонники торговли без лицензии выиграли дело против монополии. Просто форма монополии поменялась, просто нашли более продвинутую форму. Вот с чем мы имеем дело.
А если задать себе вопрос, откуда в Англии коммерческая инициатива, откуда в Англии трудовая, она же коммерческая деятельность, тут тоже не обойти историю, это более ранняя история. С того момента когда был открыт Новый Свет, Венецианская республика, а точнее не сама республика в лице ее политиков, а движущие силы, которые там были — коммерсанты и основные торговые дома венецианские, поняли, что им придется менять базу. И вообще, местонахождение в лагуне, конечно, защищало от набегов и агрессии с континента, и давало выход в море, но все-таки несопоставимый с тем, какую защиту и какой выход в океан может предоставить Англия. И торговые дома Венеции начали переезжать, планомерно создавать опорную базу в Англии несколько ранее описанных мною в сегодняшнем докладе событий. Уже XV-XVI века активно шла эта деятельность.
Кроме того, естественным образом туда перетекал и еврейский капитал. Нельзя сказать, что возглавлял этот процесс, но он активно в нем участвовал, составлял большую долю. Если мы возьмем опять-таки торговое право английское, оно формировалось отнюдь не за счет того, что свободолюбивые англичане очень любили торговать, и поэтому они у себя устроили такие замечательные порядки. Нет, я просто приведу пример. Норма английского закона, которая утверждает, что долг не может быть прекращен королевским решением, взята из еврейского торгового права, которое — право в чистом виде, потому что юрисдикции еврейской никогда нигде не было. Там только рассуживали на уровне арбитража, раввинат рассуживал любые споры. А это, между прочим, отнюдь не очевидно. А почему не может король своим решением объявить неисполненное долговое обязательство, несуществующим, аннулировать его? Это откуда следует? Почему у короля не может быть такой власти? И, прежде всего, в отношении тех денег, которые были даны в долг самой короне, но также и между любыми другими третьими лицами.
Люди, которые переносили свою торговую активность на английскую почву, активно занимались тем, чтобы закон соответствовал потребностям этой деятельности. Но обращаю внимание, что это к либерализму не имеет никакого отношения. Это просто имеет отношение к торговой практике и ее правовой оболочке.
А в тот момент, когда торговое сообщество, оно же трудовое в своем идеологическом самовыражении, потому что труд — это фактически метафора этой коммерческой деятельности, включившей в себя производство, в тот момент, когда торговцы избавились от необходимости где-то брать товар, чтобы потом его перепродать, а начали создавать его сами; в тот момент, когда эта метафора становится основанием претензий на политическую власть, появляется либерализм, и он тождественен на самом деле английской политике.
В этом смысле никакого либерализма для всех нет. Есть либерализм только для партии вигов и их подопечных, которых они защищают. Только для них. А больше ни для кого. В каком-то смысле это аналогично тем же родовым правам — они есть только у тех, кто произошел из соответствующей системы.
СУ: Это как большая цеховая корпорация. Корпорацию они создали, цех большой, фактически.
ТС: Конечно. А для нас важно, что
создав эту экстерриториальную философию власти и экстерриториальную политэкономию, богатство, не произрастающее из земли, а произрастающее из некоей самостоятельной сущности, из человеческой активности, из труда; и утверждая, что такое богатство не имеет ограничений, в отличие от богатств, проистекающих от земли, они создали всю новую эпоху и они создали и новое рабство тем самым.
Потому что ведь тезис о бесконечности, по крайней мере, неограниченности такой продуктивности надо было чем-то оправдывать. И оправдывалось это ровно за счет грабежа колоний и эксплуатации рабов новых, экономических, которых не надо брать в плен, они приходят сами.
СУ: Которым надо предоставить идеологию уже готовую.
ТС: Которые нанимаются на кабальный контракт. А что сделал Маркс в отношении развития этой английской логики, потому что это английская логика политическая и политэкономическая — это очень интересно. И чем являлась в этом смысле конструкция Советского Союза, потому что она была противоречивой, как это ни странно: с одной стороны это была идея труда доведенная до того практического предела, до которого это довел Маркс. Надо включить этих всех новых экономических рабов, неорабов в структуру субъекта власти. При этом они заведомо недееспособны, а как они сами туда включатся? Значит это будет делать особый вид представителя — диктатура пролетариата, особая партия, она будет это делать. И они получат свои права номинально, но осуществляться они будут действиями специального субъекта, единого для всех.
И в этом была с одной стороны сила, а с другой стороны слабость всей этой идеологии советской, потому что с одной стороны это труд полностью победивший любое право земли. Но победивший где? На чисто политическом уровне. А фактически промышленные ресурсы вовсе не были бесконечными, они были вполне ограниченными. И была мера, которая измеряла эту ограниченность, это отнюдь не так называемые потребности населения. Вовсе нет. Это потребности ведения войны против внешнего агрессора — там была найдена граница этой продуктивности. Было понятно, что может произвести труд, а чего он произвести не может, и где он реально все равно опирается на землю и на население, привязанное к земле.
А с другой стороны, эта абсолютизация политэкономии труда, и сведение в общем-то к нулю значения идеологии земли и политэкономии земли в советской практике, привело к тому, что ты можешь, конечно, в дверь-то выгнать реальность, но она потом зайдет через окно. Обязательно. И политэкономия земли вернулась в виде целого веера национализмов, где отдельные куски народа стали говорить: «А вот это наша земля, а не ваша. А вы же говорите, что у вас труд там может все что угодно произвести, вот и производите у себя все своим трудом, а мы будем на своей земле пользоваться ее благом. И, пожалуйста, на нашу землю больше не претендуйте, раз вы утверждаете, что земля не важна».
Действительно, Советский Союз же был глобальным политическим проектом, он же был экстерриториален по своей политической сущности.
СУ: Он себя видел в рамках планеты вообще везде, где дотянется.
ТС: На герб надо посмотреть, там все нарисовано. Там все нарисовано на гербе, внятно и понятно. Другое дело, что практика государственная оказалась таковой, что защищать пришлось землю. Потому что, извини меня, но гитлеровское нашествие пришло не за продуктами нашего труда, оно пришло за землей, как в принципе любое колониальное нашествие. И защищать землю.
СУ: И война в Афганистане — это тоже защита земли была, на самом деле.
ТС: Конечно. А предоставить этой защите земли открытую публичную идеологическую крышку мы не могли, потому что в каком-то смысле подражали Англии в этом отношении. Когда действительная базовая политика, основная — это политэкономия земли, с учетом той земли, которая есть в распоряжении. У нас земельная ситуация совершенно разная.
И почему англичане маскировали свою политэкономию земли под политэкономией труда, я понимаю. А зачем мы это делаем? Это вопрос интересный.
СУ: Да, вопрос действительно на подумать очень интересный. И подумать о том, каким мог бы быть бескризисный Советский Союз. Потенциально, что могло бы быть.
ТС: Это как мысленный эксперимент оправдано, не в смысле каких-то реальных политических сожалений: «Ах, лучше было сделать».
СУ: Нет.
ТС: А именно как мысленный эксперимент. Это разумно. В принципе историческое знание для этого и нужно, для проведения таких экспериментов.
СУ: Да, интересно. Это, кстати, объясняет, почему первые были проблемы как раз там, где мало земли: Узбекистан, я напоминаю. Кавказ, где, действительно, люди испытывают давление друг друга. В горах оно особо воспринимается, земли-то мало. Мы обсуждали и Швейцарию, и не только. У нас тоже такие регионы есть. В горных регионах это сразу проявляется, это четко видно. Поэтому лично я люблю степь. Лично я, потому что в степи такой проблемы нет.
ТС: Чингисхан ты наш.
СУ: Наверное.
ТС: Или, по крайней мере, чингизид.
СУ: Так мне больше нравится. Действительно, потому что это как в анекдоте, когда двое сидят на рельсах, третий приходит: «Подвиньтесь». Что это такое?
У нас земли достаточно.
Получается, Тимофей, мы подошли к теме, как это экстерриториальное господство осуществляется. Правильно?
ТС: Да.
СУ: Я правильно понял. То есть, противоречие «земля – труд». Это о чем на подумать. Еще слушателям тоже на подумать о том, какие потенциально могли быть решения внутри Союза, чтобы не зайти в этот кризис. И мы подбираемся к самому интересному: к колониализму, к сущности колониализма.
ТС: Да.
СУ: Тимофей Николаевич, продуктивно. Я понял, что закруглена тема.
ТС: Время закончилось и, в принципе, да.
СУ: Спасибо большое. Очень продуктивно, есть о чем подумать.
Я же пишу книгу сейчас, второй том, и она у меня будет еще более интерактивная, я в нее многие рассуждения вставляю, в том числе, ссылки на наши беседы. Я пишу: а о власти вы можете больше послушать в субботнике таком-то, и будут у людей QR-коды, то есть, второй том будет еще насыщен нашими беседами, не только нашими, и с Хагуровым, где касается девиантологии, экономики потребления, и не только. Так что, мне в этом смысле многое ложится в новый труд, и все это дальше пойдет в массы. Так что спасибо тебе большое, я уже как писатель.
ТС: Тебе спасибо, и всем, кто нас слушает.
СУ: Спасибо, Тимофей Николаевич.
Уважаемые слушатели, напоминаю, с вами был Тимофей Сергейцев, русский философ и методолог. Тема «Украина как объект воздействия» пятая часть, но внутри нее мы вышли на большую тему экстерриториального воздействия, и дальше будет колонизация. Всем советую переслушивать время от времени, а также на 2050.su есть расшифровки всех [частей], напоминаю, можно и почитать, кому сложно слушать. Это тоже в течение пары дней наши добровольцы все сделают. А дальше, я думаю, что и что-то типа книжки у нас выйдет, но не будем загадывать. Мы в начале пути.
Спасибо, Тимофей Николаевич. Пока.
ТС: Спасибо, до свидания.
Словарь когнитивных войн
Телеграм-канал Семена Уралова
КВойны и весь архив Уралова
Бот-измеритель КВойны
Правда Григория Кваснюка
Was this helpful?
6 / 0