
Философский субботник-42 с Тимофеем Сергейцевым
Семён Уралов: Здравствуйте, уважаемые слушатели. 14 декабря, суббота, самое время для философского субботника с нашим уважаемым гостем Тимофеем Николаевичем Сергейцевым, русским философом и методологом.
Сегодня у нас тема, которая перенеслась с прошлой субботы, были технические проблемы. Беседа и разбор состоятся в любую погоду. Название немного провокативное, на грани: «Перспективы мира или перемирия между постУкраиной и Россией». Музыка и слова всегда имеют значение. Сегодня Тимофей Николаевич выбрал замечательную композицию, одну из моих любимых у Игоря Растеряева — «Ермак». Потому что она про сибирских казаков, а у меня часть из тобольских. Про кубанских много, про донских очень много, а про сибирских редко встречается.
Тимофей Николаевич, приветствую. Почему выбрали именно эту композицию к сегодняшнему разбору?
Тимофей Сергейцев: Она жизнеутверждающая, хотя формально по тексту представляет из себя ностальгию. Но удивительным образом эта ностальгия в этой композиции переведена в позитивную и перспективную модальность. Если философствовать на эту тему. А в принципе, там есть и прямо то, что касается нашей темы: казаки были, разные как ты заметил справедливо, кстати, были и уральские казаки, и есть.
СУ: Да, конечно. Еще отдельно оренбургские, семиреченские.
ТС: Оренбург часто относят к Уралу. Правильно, не правильно, это самый юг.
СУ: Это из уральских, которых взяли в реестры, они были полуслуживые. Есть уральские и оренбургские. В общем, их много.
ТС: Я знаю, например, что [на территории] современной Челябинской области казацкие поселения не образовывали сплошное пятно селитьбы, а чередовались с крестьянскими деревнями. Полосатая или шахматная была структура заселения. Это специфика наша областная. Но, тем не менее, при всей разнице и тех казаков, и тех, мы же понимаем, что все это — определенного, одного сорта, образ жизни. По-своему свободный и, как по всякой диалектике, предполагающий, между прочим, и службу. Те, кто держит в руках оружие и не то что не боится воевать, они и хотят. И в то же время у них есть дом, за который они, собственно, и воюют. Это было. Я не знаю, насколько сам автор рассуждает поверх своих собственных текстов, это не требуется от автора, и может быть, даже это и вредно, но мы можем это себе позволить, наверное, и должны даже.
Как только начинается придумывание чего-то другого на ровном месте — а то что в действительности было, подвергается искусственному забвению и замалчиванию, искажению — линия жизни пресекается.
А надо напомнить, что было. Мне на предыдущий день рождения, юбилейный, подарили трехтомник, академическое издание середины 50-х, которое называлось «Воссоединение Украины с Россией». Это набор документов. Только ни в одном документе никакой Украины нет. Потому что воссоединялось и вообще даже не воссоединялась, а присоединялась к России область Запорожского войска.
СУ: Было низовое и верховое, но в целом, да.
ТС: Без деталей. Был такой исторический процесс. Это им далось с трудом, с большими перипетиями, внутренними конфликтами, раздраями, предательствами, переменами, метаниями из стороны в сторону. Но, тем не менее, со всей определенностью они поняли, что если они не приобретут какую-то государственности, а на выбор было две: польская и российская. Третьего было не дано.
СУ: Еще турецкая была.
ТС: Теоретически, да, но к этому у них, по-моему, вообще душа не лежала. Хотя, я так понимаю, что жен из Турции они брали, турчанок.
СУ: Там было направление, которое ориентировалось на Стамбул, но оно было маргинальным, потому что не получало оружие. Главная поддержка было оружием, а у Турции с этим были проблемы. А у России и у Польши на более высоком техническом уровне.
ТС: Спасибо тебе за уточнение. Их как-то посетило это понимание, что если они не приобретут государственного статуса, и в этом смысле не будут защищать некоторую исторически устойчивую конструкцию, такую как государство, то ничем кроме просто банды они не будут. Кстати, из параллельного мира есть такой сюжет, можно на него посмотреть. Сериал американский, по-моему, «Черные паруса», Black sails. О том, как пираты, имеющие базу на острове в Карибском море, пытались стать республикой и приобрести статус некоторой государственности. Это начало XVIII столетия. И как у них это не получалось, но они очень хотели. Так сказать, некоторый пролог к появлению Соединенных Штатов Америки. Потому что потом эта республика возникла, только уже на суше. Хотя очень многие морские пиратские традиции легли в основу ее основополагающих гражданских конструкций.
Если мы подойдем к вопросу, который поставлен в теме: а когда закончится все с Украиной, я думаю, что все-таки вопрос про 2025 год — это больше новогодняя форма.
СУ: Да, повод.
ТС: Это повод навстречу 2025 году. Поэтому интересно. Я сейчас в регионе нахожусь, не в Москве, это областной центр, тут тоже есть иллюминация, поскромнее, конечно, чем московская, но есть такие светодиодные конструкции, где год зафиксирован, а там, где нолик, там как арка, в которую надо входить. И я иду по городу вчера, везде 2025, 2025 год. Потом вдруг — бац! — и стоит конструкция, которая 2024 год. Что хочешь, то и думай.
СУ: Символично.
ТС: Понимаешь? Я протер глаза. Думаю, что тут такое? Портал во времени, что ли? То есть, у нас наступает 2025, а у них 2024? Значит, они сейчас в 2023 находятся. Время — это такая специфическая тема. И, конечно, я надеюсь, что мы не исходим из того, чтобы убедить себя в том, что все в 2025 году благополучно закончится.
СУ: Нет, мы скорее хотим понять, что может начаться в 2025 году.
ТС: Спасибо, да. В этом мы не прибегаем к самоуговорам, а действительно интересуемся ходом дела.
Что может быть с Украиной? Что является решением украинского вопроса? Возвращение к исторической действительности, в которой никакой Украины не было,
кроме как особого проекта в рамках советских социалистических республик. Но там он имел очень определенную нагрузку, потому что представлял из себя ячейку, единицу в ряду других таких же единиц, из которых должна была состоять мировая республика Советов, мировой СССР. Потому что в словосочетании «Союз Советских Социалистических Республик» не сказано, чем ограничен набор республик.
Но поскольку этот проект как минимум закончился, его функциональность исчезла, то возникли отходы. Как после любой промышленной и инженерной деятельности возникают отходы.
Добывали мы уголь, и уголь добыли, а в результате образовался террикон. Или, например, была гора магнитной руды, а образовалась яма такого же размера. То есть та же гора, только в отрицательном смысле, вниз уходящая.
Я помню, когда меня отец привез в детстве на Коркинский разрез, где уголь добывают открытым способом — а он там работал в юности машинистом электровоза, вывозящего этот уголь оттуда снизу на поверхность по многовитковой спирали, которая поднимается, поднимается по этой воронке — меня поразили космические совершенно размеры этого явления. Потом, уже в другой жизни, во взрослой я видел карьеры, там где алмазы добывают, трубка «Мир» в Якутии. Тоже впечатляет. В общем, инженерная деятельность, промышленная деятельность оставляет после себя нечто, чего до этого не было, и не очень понятно, зачем нужно и что с этим делать.
В широко понимаемом быту мы знаем об этой проблеме как о проблеме переработки отходов, сбора и утилизации мусора. В природе мусора нет. Природные процессы так устроены, что там все нужно. И все является для чего-то предназначенным. А в деятельности этот цикл не замкнут, и после того, как деятельность отработала, оказывается, что есть нечто, с чем мы не знаем как быть.
И в рамках социально-политического или цивилизационного проектирования и реализации этих проектов точно так же возникают отходы.
Я даже не знаю, как это назвать, потому что теоретики постмодернизма упражнялись в том, чтобы разоблачить существование неких псевдообъектов, но они не объяснили — а это что за объект. Ведь у них нет никакого назначения, тем не менее, они играют определенную роль. Например, терриконы — кто был в Донбассе — производят впечатление. Это, по существу, искусственный ландшафт. И ямы в земле космических размеров — это тоже искусственный ландшафт.
СУ: И дома наши — это тоже искусственный ландшафт.
ТС: Конечно. Давай посмотрим, что с ними будет через 100-200 лет, когда постареет бетон. Это любопытно, что с ними будет. Кстати, никто пока не задается этим вопросом. Потому что цикл жизни каменных домов и каменных сооружений известен. А что со всем этим будет, с этими нагромождениями? Будут ли они вообще обитаемы? И здесь мы имеем дело с явлением, по отношению к которому нет толком сущностной квалификации. У мусора же нет сущности. Мы, как только мусор у нас дома образуется, мы его — куда? В пакет, с глаз долой, да? Вынесли за пределы дома и считаем, что его нет. Мы его не видим, как в том известном меме, а он есть. Это дома у нас его нет. Хорошо, если есть городская служба, которая все это своевременно вывозит. Потому что, например, если она этого не делает, то специфическая среда возникает.
Кто был в Неаполе в последние времена — не 200 лет назад, а сейчас — там, когда не вывозят мусор, а там это регулярно происходит, потому что мафия, которая занимается подрядами на вывоз мусора, так взаимодействует с муниципалитетом, объясняя ему, что надо цены поднимать. Там — выходишь, и мусор есть. Кто жил рядом с полигонами твердых бытовых отходов, понимает, что мусор никуда не делся, но его сложили в огромную гору, на которой начинается какая-то своя удивительная жизнь. Там и люди какие-то живут, они там и просто живут, и копаются во всем этом, что-то добывают, как-то это используют. Туда отвозят останки тех, кого убили, чтобы их там можно было спрятать. Там живут какие-то птицы, там внутри выделяются газы, которые потом могут гореть. Это то, что называли иудеи геенной огненной, то есть, то [место], где мусор жгли за пределами города, за пределами Иерусалима.
И мы вообще-то не знаем, что с этим делать, как с этим быть. Фундаментального подхода к этому нет, поскольку мы не можем ответить на вопрос, в чем сущность того, что осталось от закончившейся деятельности.
Неважно, начинается ли новый цикл воспроизводства деятельности или он не начинается. А с тем, что осталось от предыдущего — что делать, как с этим быть? На почве этой проблемы возникает очередная псевдорелигия, которую мы знаем как экологию, со всеми ее фантастическими выкрутасами и трюками.
То же самое мы имеем с ситуацией, когда социально-политический, социокультурный, цивилизационный проект закончился, а эта вот яма или мусорная гора, как хочешь, хоть в том варианте, хоть в другом, осталась. Она называется — Украина.
Потому что
не было никакой Украины. Были самоорганизованные казаки, сухопутные пираты по существу,
чтоб не называть их разбойниками и бандитами, давай назовем пиратами. «Пират» все-таки в нашем лексиконе слово более адаптированное и овеянное некоторым даже романтизмом. Сухопутные пираты. Я не хочу давать никаких оценок в данном случае.
Они вошли в состав Российской империи. Им потом не очень там нравилось. Кому-то нравилось, кому-то не нравилось, кто-то сделал величайшую карьеру, кто-то бунтовал
потом, выяснив, что — надо же, а государственная форма существования требует дисциплины особого рода и службы, которые являются платой за свободный образ жизни, который остался свободным. Потому что человек, который носит оружие и пользуется им каждодневно — это свободный человек.
А социально-политический проект начинался вообще как проект контримперский. Его начинали за пределами Российской империи. Австро-Венгрия начинала и другие подхватили. Потом этот украинский национализм раскачивали другие враги России. Но красный проект вообще подошел к этому без индивидуализации, ее просто поставили в ряд других точно таких же конструкций. В Советском Союзе было в разное время разное было [число], но в конечном счете было, по-моему, 15 республик. Еще были страны.
СУ: Там что-то менялось, Карело-Финская в Карельскую перешла, понизила статус.
ТС: Да, менялось, была некоторая внутренняя динамика, но сути это не меняет, в общем это был единый формат, и неважно, какого размера был этот республиканизм, насколько действительно этническая основа была обособлена. Понятно, что Грузия — это даже старое государство, древнее достаточно. А например, прибалтийские республики — Литва имела государственность, входила в некоторую более общую конструкцию, в Речь Посполитую. А Латвия не имела. В среднеазиатских республиках вообще другая история. Но к ним ко всем был применен один прокрустов подход, их уложили в одно ложе, невзирая ни на какие исторические, цивилизационные и прочие другие различия .
Вы теперь будете единицами, или можно в логическом смысле сказать — клетками, как клетки в организме человека, клетками нового мирового устройства. Потому что мировая революция захватит весь земной шар, она все перевернет. И надо было ответить на вопрос, какова будет структура этого нового порядка. Она будет такая — это будут советские социалистические республики. Как мы знаем, этот проект даже вышел за границы Советского Союза.
СУ: Но только, Тимофей Николаевич, они не просто разбили на клетки. В этих клетках, если пользоваться этой метафорой, начали проращивать особые, накачивать витаминами, менять на клеточном уровне, с целью пролетаризации. Смысл был — мы во всех республиках проращиваем новый тип общества, в котором доминирует единый тип человека, пролетария. И пролетарий — не имеет значения какой, украинский, казахский, русский — и пошло, пошло-поехало, прибалтийский и так далее. Схема.
ТС: Конечно, все правильно, но никто не проектировал национализм как таковой. Национализм возник как оппозиция к этому и как то, с чем пришлось работать. И пришлось принимать решение воевать с этим национализмом на истребление или как-то его попытаться адаптировать, встроить и рассчитывать на постепенное его эволюционное преобразование во что-то приемлемое. Заметим, что это другая стратегия, нежели та, которая имела место, например, в Китае. С кем воевала Красная армия китайская, она же Красная называлась, правильно? Так же, как наша.
СУ: НОАК – Народно-освободительная армия Китая.
ТС: Это сейчас, а тогда она, по-моему, была Красной. Та, которую возглавляли победители, Мао Цзэдун, другие. Она воевала с националистами, с Гоминьданом. На чем закончилась война с Гоминьданом? Он сохранился, но в виде маленького острова, который называется Тайвань.
СУ: Поэтому проводили аналогии с Крымом у нас. Идеологические, что мы выбили своих белых из Крыма, а в Китае белые спрятались на острове. Просто аналогии.
ТС: Да, для того, чтобы просто представить как картинку перед глазами, это очень даже уместно. Помним, даже некоторое время после войны Тайвань претендовал на то, что именно он представляет Китай в Организации Объединенных Наций. И республика Тыва, если я ничего не путаю, наша, которая в состав Российской Федерации входит, была частью Китая. В этом отношении они сохраняют претензии на это дело. Смешно, правда? Как всякий бумажный тигр, который спит, смешон, только пока он спит.
СУ: Как Приднестровье формально является еще последней частью Советского Союза как не выходившая. Тоже можно так считать.
ТС: Точно, да, кстати, правильно. Но когда проект был демонтирован, оказалось, что национализм, с которым не стали воевать, как в Китае… Как ты помнишь, в Китае еще потом сверху основательно обработали крепко, дустом протравили. Мало того, что их загнали на Тайвань и там оставили жить своей жизнью, еще и потом была культурная революция, которая ставила своей целью этот китайский национализм, в смысле некоторого преувеличенного значения этнической идентичности, понятой как политический ресурс, искоренить. Мы этого не знаем, в нашей истории этого нет. Мы считаем, что сталинские репрессии — это ужасы. А там еще была культурная революция, которую надо возвести в квадрат или в куб.
СУ: В Советском Союзе более того, иронизировали над этим, только у Высоцкого есть пару песен, «Мао Цзэдун — большой шалун».
ТС: У нас происходило прямо обратное.
У нас после войны, да и перед ней, в программе подготовки к ней происходила как бы реинкарнация русской культуры, возвращение на пьедестал ее символов, ориентиров.
А там еще второй раз прошли по этому поводу. А мы этого не делали. Мы не стали воевать с оппозиционером националистическим. Не стали. Плохо это или хорошо, я не хочу сейчас ни на что намекать в этом отношении. Просто таков исторический факт. Но когда проект закончился, а он у нас закончился, в том смысле, что мы перестали проецировать на мир сетку из социалистических ячеек, социалистических республик, образовались отходы.
Кстати говоря, ведь и
национализм тоже потерял ориентир. Пока он противостоял, как они это сами называют — коммунизации, большевизации, социалистическому порядку вещей, все было нормально у них с пониманием того, кто они такие и зачем они существуют.
А когда то, с чем надо было воевать и чему противопоставляться, исчезло,
смысл потерялся и началось усиленное создание фантомов или, как их еще называют, фантазмов. Чудовищ, которых порождает сон разума,
как сказал известный философ. Зачем все это нужно? И переработкой мусора, использованием его для чего-нибудь в силу его дешевизны и того, что он даром достается — он лежит, и только бери и пользуйся — занялись другие агенты.
И они, кстати, с энтузиазмом начали поддакивать и подзуживать: «Да-да, вы давайте придумывайте, зачем вы вообще существуете. А может — вот так, а может — еще вот так, еще вот так. Вот — вы этого еще не пробовали». А при этом это эксплуатация одного фактора. Ты используешь термин биореактор, да? Я ничего не путаю? Так ведь?
СУ: Да, верно, продвигаю всячески.
ТС: Биореактор.
Действительно, на полигоне твердых бытовых отходов, там, где терриконы образованы не из пустой породы после обогащения, а из отходов человеческой жизнедеятельности, начинает вырабатываться метан, по существу, газ.
Его можно добывать и точно так же употреблять для каких-то нужд. Так тоже можно использовать эти свалки, и так их используют. Но означает ли это, что сущность этого всего в том, что их так используют? А вот и нет. А чем это отличается? Это же биореактор, правда? Буквально, свалка — это биореактор. Там что-то гниет внутри, а в итоге образуется этот самый газ. Он и в болоте образуется, болотные огоньки, они из этого же, этой же природы. Так это используют.
И что мы должны с этим сделать? Ведь по большому счету нет королевского пути. Эту кучу навалили. Там даже и цикл жизни приблизительно такой же. Такие кучи образуются за несколько десятков лет. За сто лет образовалась такая куча. И внутри что-то булькает. Если внутрь загнать робота с телевизионной камерой, насмотришься такого, что только диву можно даваться. А наружу выходит газ, который можно поджечь и использовать для простейших практических нужд в качестве не структурированного, простого материала с простой химической формулой, не имеющей той сложной органической природы, которую когда-то имели те вещи, которые превратились в отходы. Что делают у нас с полигонами? Во-первых, начинают складывать в другом месте, куда-нибудь выводят. Но здесь этот подход не сработает. Куда ты это все переведешь?
СУ:
Полигон уже горит.
ТС: Да, конечно, он горит. Более того, он не просто сам горит. Есть те, кто это поджег, те, кто это пламя использует, куда-то его направляет.
СУ: Да, и в этом огне уже пожарные горят, уже не один.
ТС: Пожарные горят, да. Вот с чем мы имеем дело —
мы имеем дело с отходами предыдущего цикла деятельности.
И чтобы ответить на вопрос, что с этим делать, надо ответить сначала на вопрос, что должно произойти в целом в той деятельности, которую мы хотим воспроизвести, и что мы хотим все-таки воспроизвести и сохранить, а что мы должны заменить на некоторые новые элементы. То есть, каков будет элемент развития при этом воспроизводстве? И только тогда можно как-то работать с этим всем. Но понятно одно, что королевского пути нет,
это придется разбирать на части, и нужно будет всему этому придавать новое назначение.
Но какое назначение? Которое все-таки придавало бы сущность этой вещи, которую мы хотим использовать так, чтобы она перестала быть свалкой и отходами, а приобрела некоторое существование.
Я могу здесь снова вернуться к музыкальному эпиграфу. Растеряев все толково объясняет: занятие у казаков-то было ведь. Они же не сидели у себя на тихом Доне только лишь, или где еще они сидели, в местах, где у них были их дома. Они не возили с собой походные кибитки, они не цыгане в том смысле, что у них дом не на колесах, он не перемещается, он все-таки был привязан к определенному месту. Они и селились в новых местах, и создавали новые поселения, но у них было предназначение. И поэтому у них была сущность, и они существовали.
Нельзя было сказать, что их нет. Они были. Об этом и песня. И стихотворение, что тоже важно, он же сначала без музыки начинает, и это та часть, которая отвечает за рефлексию у него в тексте. Значит, всему этому надо придумать назначение. Что это такое? Чем это может быть и чем это, соответственно, должно быть, если оно может чем-то быть?
То назначение, которое этому придумали внешние агенты, очень примитивное. По принципу добычи этого мусорного газа и его использования за 3 копейки.
А что такого? Террикон этот мусорный бесплатно же существует, он не на их территории существует.
Сколько у нас на это уйдет времени? Что для этого нужно будет сделать? Кстати говоря, по мере продвижения вооруженных сил по этой территории, то, что остается за рубиконом, который все время движется, можно еще назвать — терминатор — это граница на Луне между освещенной частью и той, которая находится в тени. Он чем характеризуется? С одной стороны плюс 150, с другой стороны минус 150, условно говоря, градусов. Перепад. Этот терминатор движется медленно и там, где он прошел,
на нашей стороне остаются развалины. Плохо это или хорошо, говорить нет смысла, но это так.
Хотя, с другой стороны, если посмотреть на процесс, который в Москве называется реновацией, когда ликвидируются устаревшие постройки, на их месте воздвигаются новые, и это делается масштабно. По существу, дальше на освобожденной территории будет идти и идет уже процесс реновации, но только не в столичном формате, а в региональном.
Это и есть момент, в котором решается, что воспроизводить, а что заменить чем-то другим. Мы присутствуем при этом. И это не сделаешь за два дня. Но, с другой стороны, это не будет продолжаться и 100 лет, или 50 лет, или 20 лет. Речь идет о среднесрочных планах и программах, учитывая сегодняшнее состояние инженерных, социальных и финансовых технологий.
И во что превращается переработанная зона отходов? Неужели она снова превращается в какую-то Украину? Да нет, она превращается в Россию. Каковой она и была 100 лет назад
до 1918 года, до Брестского мира, по которому ленинское правительство уступило эту территорию Германии, с чего, собственно, все и началось.
А тогда ведь и скорость продвижения этого терминатора, этой линии разграничения между переработанной и непереработанной зоной тоже должна быть нормирована. Это же не вопрос о том, чтобы провести военную кампанию, которая закончится падением противника. Надо это превратить в работу.
Теперь надо к другому обратиться обстоятельству, к другой системе рамок, которые определяют временные параметры процесса, по отношению к чему можно отвечать на вопрос, что когда будет. Или как называется наша телепередача: «Что? Где? Когда?» Если первая действительность — это вопрос об отходах от цивилизационных проектов, то второй вопрос, наверное, технический, но очень масштабный. А может, и не технический, а тоже принципиальный. Потому что
мы завершили деятельность по разоружению себя, и приступили к деятельности по перевооружению.
А разоружались мы, начиная с Хельсинкского акта или даже еще раньше. Просто к концу брежневского времени этот процесс набрал ход. И то, что сделал Горбачев, в общем, лишь оформил то, что уже и так происходило. Мы же понимаем, что действовал он не самостоятельно, но дело не в том, что им управляли из-за рубежа, дело в том, что им управляли отсюда, изнутри. Идея того, что мы должны помириться с Западом, вернуться внутрь западной конструкции, владела руководством Советского Союза еще до всякого Горбачева.
СУ: Частью руководства.
ТС: Конечно. В политике всегда так. То есть, была эта партия, и она победила, она сделала свое дело. Та, другая партия, проиграла, она не смогла поставить новые цели. И она проиграла партию.
СУ: Бывает. Одна проигрывает, вторая проигрывает.
ТС: Это не просто турнир.
СУ: Почему?
ТС: Если ты всерьез это говоришь, то тогда ты признаешь, что есть Божий суд. Мне это нравится, я это приму. Я знаю, что состязательный процесс непредсказуем, в этом его главное предназначение в нашей исторической жизни, и он представляет из себя всегда Божий суд. Да, конечно. Поэтому я далек от того, чтобы говорить, что одни идиоты, а другие…
Любое объяснение чьей-то победы или чьего-то поражения — это всегда противоречие самому смыслу исторического процесса.
Но то, что нам доступно, это мы можем зафиксировать, что была такая партия, она победила. Не будем этому придавать смысла большего, чем сам факт.
И это разоружение продолжилось. Просто при Горбачеве оно приобрело обвальный характер. Потом оно продолжалось, и продолжалось, и продолжалось. И продолжалось оно, между прочим, вплоть до реформы так называемой, которую возглавлял еще приснопамятный Сердюков, наш министр обороны. Понятно, что он тоже был исполнителем. Мы дошли до точки некоторой, когда нужно было отвечать — что мы, дальше пойдем, за невозврат или же нет. И, как мы теперь понимаем, ответ был: «нет, не пойдем мы за точку невозврата». И, значит, мы будем перевооружаться. И понятно, что перевооружение стратегических ядерных сил было приоритетом, и оно шло с опережением.
Но полной задачи перевооружения оно не решает само по себе. Надо, чтобы и вся остальная номенклатура вооруженных сил тоже соответствовала требованиям суверенитета, потому что
никакого суверенитета без военных сил быть не может.
Правда, надо отметить, что та партия, которая проводила разоружение, она же и утверждала, что нам никакой суверенитет не нужен. Наоборот, он нам мешает. Что нам этот суверенитет так дорого обходится, что если бы у нас его не было, мы бы давно очень хорошо и прекрасно жили, мирно, сыто и не приходя в сознание, что называется, в грезах пребывая непрерывно. Это обязательное условие комплекса счастья, который нам предлагался. Что думать ни о чем будет не нужно.
И как финал и апофеоз этого идеала обозначено, что надо покинуть вообще исторический мир и историю заодно. Подгоняли обоснование, что ничего и не жалко, история закончилась. Нет больше никакой истории, так что — не переживайте. У вас есть только предрассудки исторические, пережитки. Надо это все покинуть, покинуть мир истории.
Интересно, а куда попадет человек, если он покинет мир истории? Ведь актуально человеку даны два мира: мир истории и мир природы. Но эти два мира радикально друг от друга отличаются. И вообще человек тем и характеризуется, что он существует в двух мирах. Еще есть третий мир, который дан ему не актуально, а потенциально, — это мир божественного, мир Бога, мир вечности. Ему он дан потенциально.
Начиналось ровно с того, что надо покинуть божественный мир. С этим разобрались в конце XIX века. Зафиксировали, что Бог умер. Обрати внимание, что структура утверждения Ницше «Бог умер» — это он как бы формулу подобрал, чтобы обозначить, что мы делаем, чего мы хотим.
А утверждение, что история кончилась — это то же самое, что «Бог умер», только по отношению к следующему миру, из которого надо человека убрать.
В котором он уже присутствует не потенциально, а вполне актуально. И где тогда окажется человек? В мире природы. Он должен быть возвращен в мир природы, нечего ему делать в мире божественного и в мире истории.
Правда, есть подозрение, что там он, во-первых, перестанет быть человеком в том самом смысле, в котором на этот счет есть хоть какие-то представления. А еще — дело же не в том, что он вернется в то самое первобытное состояние, блаженное и счастливое, которое, кстати, и у Маркса признается за золотой век. А ведь мир природы, в отличие от древности, в отличие от неолита и до неолита, тем более сегодня, весь считается находящимся во власти науки и инженерии. И если человек вывалится в этот природный мир и забудет о том, что он еще в двух мирах присутствовал как минимум, то он не в джунгли высадится, чтобы там снова стать счастливым охотником и собирателем. Он попадет, извиняюсь, на операционный стол к вивисекторам, и там из него будут делать все что угодно, все, что заблагорассудится тем, кто оперирует материалом природы, опираясь на научные достижения, полученные за последние 300 лет. Вот что будет.
И, в принципе, эти идеалы лежали в основании деятельности партии разоружения. Зачем нам эта вся тема? Бога нет, истории тоже нет, надо жить в соответствии со своей биологической сутью, поскольку никакой другой нет. А это значит — искать зону комфорта. Искать зону комфорта, экологическое равновесие. Правда, реальность этого экологического равновесия такова, что — давай посмотрим, как в природе живут биологические единицы. Они друг друга кушают все, правда? За исключением тех, кто находится на самой вершине пищевой цепи. Но их тоже кушают бактерии, вирусы, болезни. Так замыкается пищевой круг. Так ли уж хорошо туда вернуться? Даже если бы речь шла о действительном возвращении в чистую природу. А если вспомнить, что эта природа уже давным-давно вся находится внутри лаборатории и подвергается экзекуции, честно говоря, я бы подумал, стоит ли.
И, тем не менее, именно эти идеалы лежали в основной партии разоружения. Мы разоружались.
Вот мы развернулись. И теперь перевооружаемся.
У нас должна быть боеспособная, сухопутная армия как минимум. А дальше все равно речь встанет о войне на море. Обязательно дойдет до этого. Собственно, уже почти дошло. Все разговоры, что перекроют Балтийское море, что мы не сможем туда проплыть, сюда проплыть — это прямой пролог. Но
сухопутная армия должна быть. И какая должна быть сухопутная армия? Которая позволяет контролировать континентальные масштабы пространства.
Это не может быть экспедиционный корпус быстрого реагирования, про который нам рассказывали в процессе разоружения, что этого более чем хватит, с головой. С кем вы собрались воевать?
Действительно, с кем же? С теми, кто с нами собирается воевать. Вот с кем. И что тут можно поделать? Тут действует один принцип, который Лиддел Гарт очень точно обозначил в самом начале своего анализа. Когда мы говорим, что воинское дело – это профессия, мы должны понимать, что оно – профессия только в том случае, если им заниматься постоянно, а никакие учения, парады, построения реальной военной деятельности не заменяют.
Если армия не воюет, она разлагается.
Никаких других вариантов тут нет. Мы находимся в процессе воссоздания и воспроизводства, с элементами развития, наших вооруженных сил. Начало украинского конфликта в его обостренной фазе — так-то он начался в 2014 году, но масштаб, естественно, поменялся в 2022 году.
И в момент смены масштаба, перехода к тому, что называется специальная военная операция, мы находились в ситуации крайнего дефицита сухопутных боеспособных вооруженных сил. Даже не знаю, с чем сравнить. Это не первый раз, конечно, в нашей военной истории происходит, когда мы воюем с вооруженными силами, многократно превосходящими нас по численности и по ресурсной обеспеченности. Это в разы, во сколько раз, я сейчас не буду подсчитывать.
И мы начали эту ситуацию менять, а это дело можно сделать только на практике.
Это нельзя сделать заранее, не получится. Мы должны будем продолжать наращивать не просто численность людей, поставленных под ружье, а развивать это как систему деятельности. Когда это становится и профессией, и постоянным занятием, и снабжено всеми подсистемами, внутренними системами, то есть подготовкой, образованием, совершенствованием технологий, развитием новых технологий. И завязано в одну общую суперсистему.
Не просто — провести мобилизацию и набрать людей. А что эти люди должны, палки им выдашь? Чтобы они черенками от лопат воевали, так, как в притче кинематографической Никиты Михалкова. Люди, заключая контракт, попадают сначала в цикл подготовки, а дальше их надо вооружить, нужно организовать их работу, как в любой другой деятельности. Это сложнейший комплекс мероприятий. И он может быть осуществлен только на практике.
А еще надо понимать, что партия разоружения никуда не делась.
Она, кстати, себя-то называет партией мира, и я ее так часто называю. Но надо понимать, что мир — это не то, к чему они стремятся.
Мир — это рекламная кампания этой партии.
Это ее постеры и ролики рекламные. «О, какой прекрасный мир! Мы выступаем за мир! Давайте разоружимся!» И что будет, когда мы разоружимся? Что, мир наступит? Это вряд ли. Может так статься, что нас уже просто не будет, а мира никакого не настанет при этом. Это вторая система рамок, которая определяет сроки. Ты здесь не прыгнешь быстрее и выше, чем позволяют реальные темпы перевооружения, понимаемого как широкий процесс. Не просто как внедрение новых образцов военной техники, а как воссоздание и воспроизводство вооруженных сил на том новом уровне, на котором это требуется для суверенитета континентального масштаба. Именно об этом идет речь. Это второе.
Скажем прямо, что из первой системы рамок и из второй про 2025 год можно сказать только одно. Точно, конечно, это в 2025 году закончится не может, может только начаться. Это уже началось.
В 2025 году будет продолжаться логика начала, дебюта.
Мы будем находиться все еще, если сравнивать с шахматной партией, в дебюте.
До миттельшпиля нам еще очень далеко. Не говоря уже об эндшпиле.
Понятно, что 2025-й год будоражит воображение тем, что Трамп придет в Офис в январе, и его позиция, а значит, и позиция тех, кто стоит за ним — потому что все-таки он не один, он опирается на определенную группу или несколько групп, которые иначе видят американскую политику, чем те, кого представлял Байден…
Да, конечно, можно ожидать каких-то перемен. Но какие это будут перемены? Они что, разрешат эти две проблемы, о которых я рассуждал? Нет. Это будет некоторая коррекция американской позиции, при том, что стратегические американские цели не поменяются. А как они могут поменяться? Они же по существу воюют друг с другом не за то, чтобы развернуть свою стратегию, а за то, как правильнее, и лучше, и интереснее в этом смысле, чтобы все интересы по максимуму были обеспечены, этой стратегии следовать. А это стратегия подавления и России, и Китая. Тут никаких сомнений нет. Мы и раньше это знали, а теперь они еще и сами об этом сказали в открытую. В этом смысле карты выложили на стол. И мы теперь знаем не только из своих собственных выводов, но и от них самих, чего они хотят. Они этого не скрывают.
Поэтому — да, будет коррекция. Будут тактические изменения. Возможно. Но у нас пока есть один стратегический подход. Мы эту линию терминатора, раздела между темной и светлой стороной двигаем, подстраивая темпы этого продвижения под темпы перевооружения, и подстраивая темпы его продвижения под реновацию и реконструкцию освобожденных территорий, и интеграцию их в единый каркас русского государства, России. И я не вижу альтернативы этому движению и его темпам. Думаю, что это будет продолжаться как минимум несколько лет.
Мы можем просто посмотреть на политический календарь. Этот срок Владимира Путина заканчивается когда? В 2030 году. Это не единственная, конечно, точка отсчета, но тем не менее можно ее грубо использовать для определения периодизации, где заканчивается дебют. За это время, кстати, Трамп уже успеет уйти. Если он сумеет отсидеть весь положенный ему срок, то в 2028 году он уйдет, а Владимир Владимирович останется. С точностью до всех случайностей, перипетий и неожиданностей, которые несет в себе история, которую мы предсказать не можем. Как говорится, вы умрете, а я останусь.
Я бы не преувеличивал стратегического значение Трампа. Хотя тактически это важный фактор,
как и многое другое. Как то, что происходит на Ближнем Востоке, то, что происходит на Тихом океане, в Азии, с Китаем и вокруг Китая, то, что происходит вокруг Африки, Латинской Америки. Факторов много. И фактор Трампа — лишь один из них. Нельзя сказать, что он главный, определяющий, ведущий. Но, конечно, картину он как-то подвинет, разумеется. Я бы тут поставил точку. Может, обсудим как-то, подискутируем?
СУ: Принято. Давай тогда возьмем точку про отказ от континентальной армии, последовательное разоружение. То есть, мы берем что? Уход из Афганистана. Правильно? Когда мы на это полностью согласились. Тогда же и Ангола.
ТС: Да. Потому что когда мы туда заходили, мы исходили из того, что это нам надо.
СУ: То есть, плюс-минус тот же 1989 год.
ТС: Я одно замечание хотел сделать. Ведь это всегда так. Сначала формируется политика. Политика разоружения сформировалась до того, она сформировалась в 70-е. Когда мы в Афганистан заходили, это уже было противоречием в логике стратегического управления. Мы по деятельности были активны, а по намерениям пассивны.
СУ: Тогда одерживала верх партия не-разоружения.
ТС: Конечно. Ей всячески мешали. И мы не могли толком поставить в результате цель — зачем мы туда входим, чего мы хотим добиться. Эта проблема была все равно.
СУ: Да. Значит, мы определили, 1989 год. Следовательно, эти процессы разоружения проходили до тех пор, когда сдавали наши авиабазы подскока в Афганистан для НАТО, до середины 2000-х точно. Целое поколение. Но, как и любой большой общественный институт, массовый, он народный, то есть, советская континентальная армия обеспечивалась бесклассовым обществом и массовой призывной армией. Именно тело. Соответственно, эти реформы, которые ты описывал про экспедиционный корпус и так далее. Следовательно, либо возврат к советской модели, либо возникновение отдельной профессиональной корпорации, как ты с казачеством проанализировал.
Но в условиях того, что классы у нас не только образовались после 1989 года — в смысле, они всегда были, но противоречия обострились, особенно после распределения, а потом закрепления собственности — как ты видишь, возможно появление модели аристократии, правящих элит в этом институте? Пока что то, что мы видим, по-моему, включает в себя тех, кто не может заработать, у себя в регионах. Я сейчас не беру идеологически мотивированных людей и патриотических, а массы, которые наполняют. Какая будет из моделей, как ты считаешь?
ТС: Смотри, насчет «заработать» — люди подписывают контракты, потому что это работа. Она рискованна, это известный риск, но она оплачиваемая, и даже становится социально престижной, и приобретает определенные перспективы. Отслуживший человек, отвоевавший, может рассчитывать, по крайней мере, в проекте этого дела, на то, что он не за бортом потом останется, а, наоборот, будет вовлечен в жизнь и деятельность общества на достаточно интересных позициях. Это прагматика, это текущий момент. Он сам по себе ничего еще не определяет, потому что это один из механизмов, и не факт, что в будущем он будет основным. В данный момент это так, на запуске программы, так скажем.
Теперь к вопросу о том — классовое общество, не классовое. Если мы исходим из классического представления о стратах или сословиях, или классах, широко понимая это сейчас, не придираясь к какой-то определенной теоретической интерпретации этой социологической модели. Мы просто понимаем, что общество разбито на определенные большие группы, и они между собой делят некоторые сильно различающиеся способы жизни, и в этом смысле труд между собой распределяют. Тогда какие это сословия? Тогда любое общество сословно, и никогда не было никакого бесклассового или бессословного общества и у нас, в Советском Союзе, тоже.
Священники или брамины – это одна каста. Кшатрии, то есть государственные управляющие и те, кто воюет – это вторая каста. Есть торговцы. Какое ты ни проводи обобществление собственности, торговцы останутся торговцами. Они справятся с любой конструкцией собственности, потому что торговля – это деятельность. Это вайшьи, торговцы. И есть шудры, которые работать должны. И неприкасаемые. Если ты возьмешь индийское общество, там есть еще десятки, если не сотни градаций точных разделений, но в целом система каст такова.
И в Советском Союзе все это было и не могло не быть, потому что при таком взгляде на общность, сама общность и определяется как единство этих каст, как их общение.
СУ: Через собственность, это же социальные характеристики.
ТС: У тебя с этим связана какая-то — может быть, марксистская, может, не марксистская — я бы сказал, фиксация. С точки зрения кастового деления собственность — это всего лишь инфраструктура, на которую опирается третье сословие, не более того.
СУ: Аристократия не опирается? А воинское сословие землей и рабами или крепостными не награждают для того, чтобы оно не трудилось?
ТС: Да, но это не собственность. Потому что в тот момент, когда она превращается в собственность, воинское сословие деградирует и перестает быть воинским. Например, такие системы права как английская система, об этом помнят. Не люди, а система права об этом помнит. Что земля не может быть собственностью, что это основа юрисдикции, а вовсе не собственность. Собственностью являются некоторые локализованные, автономизированные права по использованию чего бы то ни было. Они являются собственностью. К этой иллюзии собственности романо-германская система ведет: что это якобы некий глобальный определяющий весь порядок жизни общества институт. А это не так. Это заблуждение. Соответственно, дальше оно ведет к неверным выводам.
СУ: Каждое сословие накапливает собственность. Даже духовное сословие, задача которого — окормлять, повышает свою капитализацию.
ТС: Я не собираюсь с этим спорить. Я хочу только зафиксировать, а ты подумай на этот счет. Ты абсолютизируешь собственность и трактуешь ее как основу общественного порядка. Конечно, ведь любая система проращивает свои метастазы в другой системе, с которой она взаимодействует. Понятно, что торговля заражает собой и проникает в другие сферы, и там свои филиалы открывает. То же самое делают и другие сферы деятельности или системы. Если ты посмотришь изнутри на то, как устроено удержание в собственности — действительно в собственности — имущественных комплексов, начиная от миллиарда долларов стоимостью и выше до триллиона, условно говоря, потому что выше — это заведомо уже не частные лица, следовательно, не собственность по большому счету, то это непрерывная война и борьба. И те, кто эту собственность удерживает, знают, что стоит им на мгновение расслабиться, они тут же ее лишатся. И в этом смысле это отнюдь не какая-то основа чего бы то ни было устойчивого.
СУ: Она же и формирует характер. Это человек, который находится в состоянии вечной борьбы с себе подобными хищниками. Отсюда и формируется.
ТС: Это торговцы, это и есть вайшьи. Это же не означает, что общество только из них состоит. А если оно состоит из кого-то другого еще, если ты в принципе это допускаешь…
СУ: Нет, конечно оно состоит из множества остальных.
ТС: Так, те сословия по определению не связаны с собственностью и от нее не зависят, и не ею определяются. И собственность функционирует внутри этой полисистемы как одна из систем. Да, торговцы на нее опираются, это их институт воспроизводства.
СУ: Хорошо, Тимофей Николаевич.
ТС: Но ни брамины, ни кшатрии не опираются на собственность в воспроизводстве своих каст. Я хочу, чтобы мы контролировали понятия, которые используем. Советское общество точно так же состоит из традиционных каст. Теперь другой вопрос.
СУ: Там не было собственности. И одна из каст за счет этого не доминировала над остальными.
ТС: Там была, конечно же, собственность. Просто она не носила романо-германского характера. Вот и все.
СУ: Там была личная собственность. А частная, то, что называется — средства производства и капитал, была вся государственная либо коллективная в разных формах, профсоюзная и так далее. Но нельзя было просто отчуждение провести. Про Остапа Бендера все это рассказано. Есть у тебя миллион рублей. И что? Смысл денег же в том, чтобы их куда-то вложить.
ТС: Вот именно — и что? Ты хорошо заметил. Появилась у нас сейчас частная собственность. И что? Дело не в бесклассовом.
СУ: Тимофей Николаевич, давай я сформулирую тогда — «и что». Советская континентальная армия обеспечивалась массовым призывом, причем это было как организационно, так и идеологически: «не служил — не мужик». Вокруг этого была куча социальной критики о том, как начальники отмазывают своих детей, чтобы они в Москве служили. Но в целом это был институт, который пронизывал все сословия.
ТС: Я уже хочу тебе возразить. Еще до всяких сословий мы расстанемся с некоторым твоим утверждением. Не этим советская армия обеспечивалась.
Неисторично рассуждаешь, слушай.
СУ: Почему?
ТС: Давай отвечу. А ты перейди из пространственного категориального ряда во временной, в тот, который мы сегодня обсуждаем. Советская армия была сильна, пока эта сила у нее была, потом эта сила начала убывать постепенно. И поэтому начался процесс разоружения. Потому что ослабела советская армия. И ее начали разоружать, как только она ослабела. Сила советской армии строилась на том, что эта армия воевала, начиная с 1914 года, когда еще советской даже не была. Офицерский корпус, который прошел Первую мировую войну — точных цифр нет, но известно, что это грубо половина, как минимум перешла дальше в Красную армию. В Красной армии они отвоевали Гражданскую войну, а потом еще отвоевали, соответственно, воспроизвелись, еще раз набрали людей и отвоевали Великую Отечественную. И как ты справедливо заметил, это была народная конструкция, потому что не за счет обязательного призыва, а за счет того, что весь народ пошел на фронт сначала в 1914 году, а потом в 1941. Весь народ пошел на фронт.
А тот, кто пошел не на фронт, пошел работать в тылу. Все воевали. И победили. И это было основой силы советской армии, а не какая-то там система призыва. А система призыва, между прочим, в конечном счете сама по себе, когда стала рассматриваться как основная система воспроизводства, деградировала, и привела к деградации всего остального. Потому что — что толку, что они служили в армии, если у армии нет целей и нет деятельности? Мы же об этом говорим.
СУ: Как — нет деятельности? Если Афганистан в разгаре, Ангола. До самого своего краха Советский Союз активно действовал на разных оперативных пространствах.
ТС: Семен, не будь натуралистом, понятно, что он действовал. Только полноценная деятельность включает в себя развитую и развивающуюся систему целей. А с этим была проблема.
СУ: Это та же проблема, что и сейчас. Мы строим Америку в плохом климате и с традиционными ценностями, которые свойственны Америке XIX века. Тот же капитализм, такие же цели. Что мы хотим?
ТС: Я не знаю, что мы сейчас строим. Ты перескакиваешь. Я честно не знаю, строим ли мы, что мы строим и что мы сейчас строим, это другой совсем вопрос.
СУ: Тимофей, мы строили советские республики по всему миру. Для этого нужна была армия.
ТС: Да. И в Афганистане мы тоже строили советскую республику Афганистан с большими трудностями.
СУ: Цели были утрачены, и мы перестали это делать. А сейчас?
ТС: Не упрощай, пожалуйста. Цели были, но они не были предметом развития. Цели должны развиваться, их надо все время перепроверять и заново ставить. И спрашивать: а то ли мы делаем? И только так можно извлекать опыт. Ели этого не делать, то никакого опыта не возникнет. Лоб ты расшибешь, а опыт не получишь. К известному выражению про грабли, на которые можно наступать бесконечное число раз.
Я не дерзаю сразу на все вопросы ответить. Что мы сейчас строим? В каком месте? И — то ли мы строим или не то? Это другой совсем вопрос. При его лобовой постановке у меня есть ответ, что мы строим, притом, что, конечно, как и всякое историческое дело, у нас есть те, кто мешает это строить или строит что-то другое. Это нормально.
Но наша военная деятельность стала испытывать дефицит постановки и пересмотра целей. Афганистан был примером этого, так же, как и Ангола. Кстати говоря, не уверен, например, что Вьетнам и Корея были тем же самым, чем были Ангола и Афганистан. Скорее всего, нет. Но это предмет для конкретного обсуждения.
Время шло, и общее движение стратегии, то есть общий строй целей развернулся к разоружению. А мы заходили при этом в Афганистан.
Это очевидное целевое противоречие в отношении военной деятельности. Вместо того, чтобы что-то завоевать, что может и должна сделать армия, армия начала решать политические вопросы. Или с ее помощью начали решать политические вопросы. А это — смерть для армии.
Армия не вторична, она не средство, она первичная инфраструктура. В этом смысле политика находится и должна находиться в подчиненном отношении и проистекать из военной деятельности, а не наоборот.
Это я к тому, что мы сейчас задним числом это не можем исправить, но исторически мы можем рассмотреть, в чем была проблема вхождения в Афганистан.
А если брать то, чем мы занимаемся сейчас, то дело не в бесклассовости общества. Не бывает бесклассовых обществ. Общество — это и есть совокупность нескольких классов или каст в самом широком их понимании. Мы, если и можем что-то делать, то у нас есть вариант пока один — развивать ту новацию, которую собственно советский или красный проект, Советский Союз, понимаемый как проект, создал. Одну вещь он создал, которой до него не было. И он создал, может быть, совсем не то, что собирался, но эта новация существует и, по большому счету, она есть только у нас.
Советский Союз создал всеобщее избирательное право как основу народовластия.
Не путать это с демократией. Демократия — это сословная политическая система, при которой власть принадлежит исключительно кшатриям. Естественно,
то, что в современном мире называется или самоназывается демократией — себя демократией называют Соединенные Штаты, более того, они это возводят в образец — это, конечно, никакая не демократия. Это олигархия.
Там власть узурпирована не сословием военным, которому она принадлежит по праву в демократии, а торговцами. И это тоже была сословная система. Потому что, чтобы голосовать, нужно было пройти имущественный ценз. Но что сделал Советский Союз в тот момент, когда он дал избирательное право абсолютно всем? А как ты помнишь, это произошло ведь не сразу.
Это произошло, грубо говоря, к моменту, когда созрела сталинская вторая Конституция. Потому что в первой конституции 1918 года власть принадлежала сословию. Просто крестьяне и рабочие были зачислены в кшатрии.
СУ: Тимофей Николаевич, там были лишенцы так называемые, бывшие аристократы. Понизили права многих.
ТС: Понизили. И было сказано жестко, что власть имеет классовый или стратовый, или кастовый характер. Эти слова не использовались, использовался термин «класс». И она принадлежит им. Понятна родовая природа этого обобщения. Воин жертвует своей жизнью в моменте, в бою, а трудящийся в рассрочку тратит свою жизнь на нечто, что ему не принадлежит. Он точно так же жертвует своей жизнью, только постепенно, а не в один момент. Их тоже записали в кшатрии. Это на самом деле был трюк определенный, потому что, грубо говоря, к кшатриям приписали всех шудр, если пользоваться этим словарем. Вот так поступили.
А сталинская Конституция уже предполагает, что все имеют политическое право избирать и быть избранным. И эта конструкция и является историческим вызовом. Потому что это невозможно. По крайней мере, это было невозможно в тот момент, когда провозглашалось. Соответственно, народ, который никогда не был субъектом власти до этого, потому что демократия — это никакая не власть народа, это власть военного сословия и к нему приравненных… Они не имущество свое защищают и не собственность, они защищают свои дома, в которых они живут, а это не то же самое, что собственность. Это несколько иная инфраструктура жизни.
Западная олигархия, которая возникла в результате буржуазных революций и прихода к власти буржуазии. А власть в буржуазии — это никакая не демократия, это олигархия, но замаскированная под демократию. Зачем? Это отдельный разговор. Зачем нужна пропаганда демократии и расширительная ее трактовка, мы не об этом сейчас говорим. Олигархия оказалась в ситуации, потому что она не могла предоставить всеобщее избирательное право. А должна была, потому что это сделали Советы. Во-первых, трюк, который они проделали, заключался в том, что они четвертое сословие записали во второе, а первое сословие, то есть священников, вообще переиначили, потому что они их заменили на своих священников, на свою церковь, на религию без Бога, мы это много раз обсуждали. Они не отменили первое сословие, они просто заменили религию и заменили состав.
Но это все временно, это долго продолжаться не могло, потому что смотри пункт первый — сословная структура является фундаментальной. А то, что они ввели всеобщее избирательное право и объявили народ субъектом. Не метафорический народ Великой французской революции, или Американской революции, когда слово «народ» произносится, но имеется в виду конкретная группа лиц. Нет, это весь народ действительно, потому что они все голосуют. Это означало, что мы должны придать народу не только политическую правоспособность, но и дееспособность. То есть он должен вырасти до политического субъекта, до субъекта власти. Значит, он должен быть поголовно политически грамотен, суверенен, самодостаточен в каждой своей ячейке.
И пока это будет происходить, пока будет происходить рост этой народной дееспособности, кто-то должен прикрывать тылы, кто-то должен обеспечивать принятие политических решений. Это и была партийная сверхвласть, которая стояла над народным государством. Над ним, потому что оно было еще не в состоянии действовать самостоятельно. Это проект. И это тот проект, который мы можем, а следовательно, и должны взять из советского прошлого, потому что ни у кого этого нет. Что вынуждена была сделать олигархия? Они тоже вынуждены были рано или поздно объявить всеобщее избирательное право. И они могли позволить себе сделать это только при том условии, что они будут манипулировать этой массой. Потому что, если ты не знаешь, как они проголосуют, то давать право им голосовать нельзя.
Но это именно логика манипуляции. Никто просвещать политически голосующую народную массу в рамках олигархии не собирался, не дай-то бог. Наоборот,
раз уж они все будут голосовать, значит надо оболванить их до такой степени, чтобы они совершенно точно ходили на привязи.
В этом заключается некоторый наш конфликт. У нас была искажена общественная структура, но она искажена была и у них.
Вся суть буржуазных революций заключалась в том, что власть перешла к третьему сословию, у которого ее по определению быть не должно.
Сейчас мы живем в мире, в котором и их порядок называется демократией, и наш. Причем ни тот, ни другой демократией не является. У них есть олигархия, а
у нас есть начатый проект народовластия, который мы единственно только и можем развивать. Это значит, что нам надо заниматься этой исторической работой по повышению политической дееспособности народа.
Кстати говоря, это не совпадает, между прочим, с тем, что написал Юрьев в «Третьей империи». Не совпадает, потому что «Третья империя» Юрьева, так же как и «Звездный десант» Хайнлайна — это про то, что, наверное, надо вернуться к демократии. Вернуть власть кшатриям. Забрать ее обратно у торговцев и вернуть на место, где ей положено быть.
Удивительно, что, кстати говоря, ни тот, ни другой текст в своем порыве к тому, что надо вернуться к демократии, ни у Хайнлайна, ни у Юрьева рефлексии нет на предмет того, а возможно ли это? Почему мы от нее ушли? Человечество, я имею в виду, в тех регионах, где это произошло.
Но проект народовластия — это не демократия.
Совсем другое. И упирается он не в то, что собственность у кого-то не у того, а в том, что — неизвестно ведь, может ли быть поголовно или в большинстве своем достигнута политическая дееспособность.
Могут ли все принимать осмысленные политические решения и голосовать на их основании?
Но мы идем по этому пути. Естественно, с большими проблемами. Но это конкурентный путь. Он конкурентный и по отношению к олигархии, и по отношению к демократии. Это если ставить вопрос о том, что мы делаем. И армия должна этому соответствовать. В этом смысле логика такова, что любой может служить в армии. Должен ли, не знаю. А вот может — да. И должен быть в состоянии в ней служить, если понадобится. А как этого достигать? Призывом, не призывом — это вопрос проектирования. Я бы не говорил о том, что надо куда-то возвращаться.
Это всегда чревато, тезис о возвращении. Никуда нельзя вернуться. Можно только заново что-то сделать, учитывая опыт предыдущих попыток.
СУ: Согласен. А также учитывая опыт таких же стран-цивилизаций как мы, а в чем-то даже больших мировых культур, которые этот опыт только усилили и распространили. Мы разбирали с тобой и Северную Корею, и Китай отчасти. Согласен.
ТС: Да.
СУ: Тимофей Николаевич, спасибо тебе. Есть о чем подумать.
ТС: Взаимно.
СУ: Самое интересное начинается после этого. И еще хотелось бы, как будет время, сирийскую ситуацию разобрать в философском смысле.
ТС: Да, наверное.
СУ: Земли-то библейские. В таком контексте, как мы Израиль разбирали.
ТС: Да, конечно.
СУ: Спасибо, Тимофей Николаевич, что уделяешь время.
ТС: Спасибо всем. Пока.
СУ: Уважаемые слушатели, это наш Философский субботник, уже 42 выпуск с Тимофеем Николаевичем Сергейцевым.
До новых встреч. Да пребудет чистота понимания.
Словарь когнитивных войн
Телеграм-канал Семена Уралова
КВойны и весь архив Уралова
Группа в ВКонтакте. КВойны. Семён Уралов и команда
Бот-измеритель КВойны
Правда Григория Кваснюка
Was this helpful?
3 / 0