Философский субботник-10 с Тимофеем Сергейцевым
Семен Уралов: Уважаемые друзья, это Философский субботник, с вами Семен Уралов. Мы начинаем, это десятый, можно сказать, юбилейный наш выпуск. В начале — те, кто нас слушает в записи, — звучало «Прощание славянки» в исполнении Юлии Чичериной, авторский текст Тимофея Сергейцева, с которым мы сегодня как раз и проводим тот самый десятый наш Философский субботник. Тимофей Николаевич, приветствую. И по традиции, что за песня, тем более текст авторский. Всем, кто слушает в записи, сам текст опубликован постом, ссылка на stihi.ru в моем канале Семена Уралова.
Тимофей Сергейцев: Дело в том, что музыка была написана еще до Первой мировой войны. Надеюсь, это все знают или почти все. Она соответствует началу Балканских войн, и выражает и судьбу России в XX веке, а как выяснилось, в XXI. Писались и слова на эту музыку неоднократно, хотя, естественно, само оригинальное произведение слов не содержит. Эти слова написаны в 2009 году, они не сегодня написаны, но и не так давно. В тот момент, когда, я почувствовал и понял, что добром и миром все это не закончится, и нас ждет испытание такого же приблизительного масштаба, а может быть и большего, через которое проходили наши родители, наши деды. И оно нас точно так же ждет. И для меня эта музыка является символом этой сквозной линии нашей истории. Пожалуй, наверное, этого и хватит. Слушайте, читайте, распространяйте.
СУ: Обязательно. В связи с этим, так как текст авторский, у меня два вопроса. То есть, всегда нужно анализировать текст, контекст и подтекст. Соответственно, контекст. Почему именно в 2009 году? Мне интересно. У меня есть своя версия про эти годы. Почему именно в эти годы ты почувствовал, потому что текст же всегда рождается…
ТС: Я находился в Киеве, было 9 мая, и эта музыка звучала. Ее тогда еще было там не запрещено слушать, и глядя на лица тех, кто ее слушал, я видел напряженность, настолько большую, что мне было понятно, что она рано или поздно прорвётся. Не всем она нравилась, эта музыка. Не всем. Это, наверное, главное. Хотя понятно, что есть и более конкретная линия наших усилий по попытке сохранить Украину как нейтральную и дружественную даже страну по отношению к России. Что, конечно, бы позволило бы ей сохраниться и вести благополучную жизнь. Такую же, как ведет, например, Белоруссия. Но это оказалось невозможно. И для меня и ряда моих коллег в 2009 году это стало окончательно понятно. Это было во время второй избирательной кампании Януковича.
СУ: Понятно. Тоже поделюсь с тобой, в эти же годы, а я очень хорошо помню точку — 08.08.08, как раз события в Южной Осетии, в Абхазии, в первую очередь в Южной Осетии, я находился тоже на Украине, несколько дней, около недели это происходило, я был во Львове в эти дни, в Харькове, так получилось, и в Киеве, потом и в Москве. И я увидел, что на Украине есть среди интеллигенции, политизированного меньшинства в моем языке, большое количество людей, которые наслаждаются идеей, что они тоже хотят поучаствовать в войне. В данном случае с Россией, с самим собой, то есть я увидел жажду гражданской войны, то, что и ты описываешь, про 9 мая — те же годы.
А потом, почему мне интересно, я как раз в 2009 году попал на кампанию в Южную Осетию. Уже после этих событий, уже прошло 10 лет, я могу говорить. Я посмотрел на землю и пообщался, в том числе, с осетинами. И мне этот феномен того, что выращено было поколение грузинского общества, которое хотело этого. И, собственно, когнитивные войны, сведение с ума, я это увидел, очень испугался и для меня, поэтому этот год важен, я делюсь своими наблюдениями.
А теперь про сам текст, я же его прочитал: «Дважды немца солдат наш отваживал. Биты турок, поляк и француз». То есть, ты фиксируешь, с кем у нас были испытания. «Скандинав триста лет не захаживал», — отлично, напомнили, сидите дома. «Страшен бриттам российский союз». Ты обозначил наших исторических, так сказать, конкурентов, врагов, оппонентов. Скажи, мы сейчас имеем дело с союзом всех, кто ты перечислил? Или кто-то из них будет вести себя иначе? Например, скандинавы, все-таки, даже в НАТО вступили. Мне интересен твой взгляд, когда ты писал, и изменилось ли что-то сейчас?
ТС: Российский союз — это все-таки союз народов России. И вопрос в том, кто хочет в него вступить. И хочет ли кто-то. Думаю, что чем дальше, тем больше будет такое желание нарастать у целого ряда людей, групп, может быть, даже и стран. Это уже не Советский Союз. И в этом смысле это не договор.
А если ты спрашиваешь о бывших республиках Советского Союза, их ждет тоже испытание. И шансов его выдержать у них гораздо меньше, чем у России. Им придется определяться. Они, конечно, вроде как, определились, что они с Западом и с Америкой. Почти все они так определились. Кто-то откровенно и прямо. Прибалтика вообще вступила в НАТО. Кто-то лукаво, с использованием двоемыслия, которое они почему-то называют многовекторностью, а это скорее правильно будет называть все-таки двоемыслием, точно по Оруэллу. Кто-то еще не все иллюзии потерял, хотя, уже практически разуверился в западном векторе. Этот процесс весь впереди, о чем я буду говорить по ходу нашего сегодняшнего обсуждения.
СУ: Отлично. Вот мы и подошли через песню к анонсу. У нас сегодня интереснейшая тема. Я напоминаю, уважаемые друзья, кто слушает нас в записи, у нас десятый выпуск. Дальше мы на вопросы, которые мы собираем, будем отвечать очень подробно. Я об этом расскажу дальше тем, кто интересуется вопросами.
Сегодняшняя наша тема – власть современной России. То есть мы разобрали постсоветский и кризис, переслушивайте предыдущий субботник, а сейчас та власть и та система, внутри которой мы живем. Тимофей Николаевич, так сказать, заступай.
ТС: Да, тему ты сформулировал так, я с этим согласился. Современная Россия — власть и государство. И первое, что мы должны отметить, подходя к этой теме, что мы в этой точке покидаем пространство исторического рассмотрения. То есть, рассмотрение тех явлений, событий, обстоятельств, предметов, на которые мы не можем повлиять, поскольку они находятся в прошлом и они для нас недоступны. Мы покидаем это пространство, потому что современность – это пространство действия.
Насчет современности много чего сказано в последнее время, в том числе, очень много благоглупостей, я не буду их перебирать, анализировать. Хочу сказать только одно, что попасть в современность достаточно просто, надо поставить цель и начать действовать, и тем самым открыть границу с будущим. В само будущее, естественно, попасть нельзя, как сказал один известный человек, мы его делаем, и поэтому оно неизвестно. Но если мы делать не будем ничего, то и будущего не будет. И тогда мы будем обречены находиться, как сказал Тойнби, в могиле прошлого. И эта участь может постичь не одного человека, не просто группу, или какой-то слой, а целый народ может постичь такая участь. Поэтому дело ни в каком не в образе будущего, потому что когда мы слышим: «дайте нам образ будущего», это, как ни странно, разговоры из прошлого.
По самой своей идеологии, лет сто были очень популярны такие политические утопии: какое общество будет построено, как там все будет хорошо почему-то. А почему обязательно хорошо должно быть? Поэтому существовал и жанр антиутопии. Авторы, которые предупреждали, что в будущем все не обязательно будет совсем хорошо, может быть совсем плохо. Их тоже в общем печатали и можно ознакомиться с их работами. Но они куда менее популярны политически были, чем те, кто писал утопические тексты. Но дело даже не в жанре утопизма. Дело в том, что будущее есть у того, кто к нему стремится, кто что-то делает.
И здесь мы покидаем историческое рассмотрение. Исчезнет ли при этом история? Нет, она не исчезнет, но ее придется свернуть и упаковать в некоторое знание, в то, что мы возьмем с собой. Потому что с собой все взять невозможно и не нужно. Эту процедуру мы сейчас как-то по минимуму проделаем. Покидая историческую рамку, надо зафиксировать, что такое исторический метод? В чем, собственно говоря, историзм, требующийся от нас? Потому что это самое конкурентоспособное методологическое построение, которое только есть. А исторический метод — это выполнение требований методологии нового времени. Противопоставить теории опыт. И само по себе это требование, как требование метода, шире, чем просто воплощение его в естественных науках, в эксперименте.
Мы уже обсуждали несколько раз, что была попытка перенести и прямо естественнонаучную методологию в область социальной практики — буквально рассматривать социальную практику, как научный эксперимент по модели нового времени. И все проблемы этого проявились, мы их проверили на практике, на себе, за XX век. Но это не означает, что базовое требование — противопоставить опыт, — не обязательно опыт естественного научного типа. Теории не являются самым передовым требованием.
Поэтому нам придется выделить опыт, полученный нами, и взять с собой то, что мы можем взять с собой, в качестве частично — оснований нашего действия, частично — инструментов, частично — материала, из которого что-то будет строиться. Но при этом появятся другие конструкции, которых нет в пространстве исторического анализа. Это цели, они обязательно выходят за пределы прошлого. И появятся теоретические доминанты, потому что нельзя иметь опыт будущего, его не существует. И это царство теории, со всеми вытекающими рисками, а именно неопределенностью, непредсказуемостью и рисками. И тот, кто этого боится, конечно не может попасть в современность, то есть на границу будущего, он не может попасть на фронтир.
И в частности из этой позиции пассивного опасения обычно и исходит просьба или требования обозначить будущее: вы нам расскажите, какое будущее у нас будет. А это бессмысленно. Потому что будущее есть только у тех, кто его строит. А кто сам не строит свое будущее, кто ждет, что ему его кто-то построит, совершенно не важно: власть, руководство, соседи, супруг или супруга, или еще кто-то, будет жить в чужой жизни и в чужом пространстве, и у него никакого будущего не будет. Потому что это не его будущее. Будущее может принадлежать только тому, кто его делает.
Поэтому задача, которая стоит перед нами — это вовлечение исторического опыта в действие. Еще это называется перенос опыта. Потому что это не так просто перенести его на новое место и в новое время.
Вдаваться здесь в чисто философскую и методологическую проблематику у нас возможности нет. Поэтому мы будем действовать более прагматично и перейдем к решению этого вопроса в отношении власти сразу. Что значит — перенести исторический опыт в действие в отношении власти? Нужно выделить преемственность власти, обеспечить ее воспроизводство. Потому что это самая главная проблема власти — ее хрупкость.
Здесь я хочу сразу сказать одну вещь. Есть масса разных запретов на этот перенос, чтобы мы ни в коем случае не могли перенести в будущее, в свое действие, то, что следует. Самая широко распространенная ловушка, капкан, который ставят на пути этого процесса, это такой жанр возлагания хулы на государей, которые были в прошлом. Их принято хулить именно с этой целью, чтобы не допустить воспроизводства власти.
Это прямая противоположность другому жанру, который существует с очень давних времен, называется апологией, апологетикой. А ведь это дела прошлого, и, по большому счету, судить мы их не можем, мы же там не находимся, мы не участники тех событий. Мы неактуальны для того времени, для тех обстоятельств. Единственное, что мы должны сделать, мы должны понять, что с неизбежностью составляет наше наследие. Точнее, наследие этого прошлого и наше наследство. То есть, в том смысле, если мы сумеем принять это наследие, то оно станет нашим наследством и нашим ресурсом, нашей базой. И мы будем пользоваться этим для того, чтобы действовать. А как это сделать? Прежде всего, надо понять, что хулить государя бессмысленно. Надо разобраться в том, что они сделали, и что из этого нам придется или необходимо взять в будущее.
Я сейчас не буду проходиться по всем царям. Давайте ограничимся Горбачевым и Ельциным. Традиция такая хуления этих государей заключается в том, что оба предатели, сволочи, гады и так далее. При этом, по отношению к Горбачеву еще обычно принято добавлять, что он еще и не догонял, не соображал в достаточной степени. Что они Западу продались, и так далее. Но из этого взгляда абсолютно ничего нельзя взять для действия, для будущего и для наследия. А нужно, потому что нужно восстановить непрерывность исторической линии. Потому что, не восстановив ее, мы не превратим ее в багаж, в то, что мы можем забрать и перенести в другое место.
Я, поскольку все-таки уже обсуждал более или менее подробно, то лишь обозначу сейчас еще раз, что является наследием Горбачева, что является наследием Ельцина. Значит, наследие Горбачева, то, что мы забираем, хотим мы это, не хотим, но это придется взять и продолжить. Это ликвидация КПСС и освобождение государства для его суверенной политической жизни и деятельности. Это первое. Это Горбачев сделал. Дело ни в какой ни в гласности, ни в перестройке, ни в свободе. Он был ликвидатором КПСС.
КПСС не смогла или не захотела, или то и другое вместе, — начать передавать политическую власть государству, которое она строила и построила. Но сделать она это не смогла и не захотела. И это произошло, в общем, скачкообразно, ускоренно, в режиме катастрофы. Но, тем не менее, это было целенаправленным, совершенно определенным действием и исторически осмысленным: не будет у нас больше политической монополии. Неважно, какого рода. Потому что ликвидировав политическую монополию труда, тем самым при этой ликвидации был создан образец вообще отказа от политической монополии. Неверно говорить, что мы перешли к капитализму, то есть к политической монополии капитала. Этого не произошло. Это один момент.
И второе, что сделал Горбачев, что безусловно входит в наследие, это деоккупация Европы и Германии. Это тоже предмет для хулы, антиапологетики. Он и денег за это не взял, и обязательств никаких не потребовал, и много чего еще, и поверил тем, кому верить нельзя, и пошел на поводу, и выполнил подсказки. Да, все это, наверное, верно. И, тем не менее…
СУ: Знаешь, Тимофей Николаевич, эта штука, она больше как «Кемска волость» — эмоциональная.
ТС: Сто процентов, любая хула — эмоциональная и больше ничего.
СУ: Согласен. А это еще, говорю, и особенно у нас в культуре все, что связано с территориями. «Кемска волость» — всем вспомнить: «Да ты что, сукин сын, самозванец, казённые земли разбазариваешь?!»
ТС: Но, тем не менее, эти земли все-таки были не наши, они находились в режиме оккупации. Но они были деоккупированы. И да, он сделал это безоговорочно, бескомпромиссно, почти абсурдно, с их точки зрения. Но не с нашей, кстати, тогдашней точки зрения. Предложение вечного мира, почти по Иммануилу Канту, которое было деятельно отвергнуто, последовательно отвергнуто. И превращено в якобы наше поражение. Хотя предложение мира из сильной позиции никак нельзя считать поражением. Да, это была ошибка. Но дело в том, что не совершив эту ошибку и не заплатив за нее, мы бы не имели шанса знать, что мира с этими субъектами быть не может. И единственный дальнейший исторический путь решения этой проблемы — это исчезновение этих субъектов, размытие их. Это не означает, что люди должны исчезнуть или народы, но эти политические субъекты, а может быть, даже и исторические, должны исчезнуть с нашей точки зрения. Мира с ними быть не может. Да, мы за это очень прилично заплатили. Мы долго это выясняли, но тем важнее это как некоторое наследие и фундамент, на котором ты можешь прочно стоять. Зная и понимая, чего делать не следует, а что делать необходимо.
Посмотрим на наследие Ельцина. Оно чуть шире по количеству пунктов, наверное. Я начну с того, о чем забеспокоился на днях Билл Клинтон, любитель саксофона: ядерное оружие со всей территории бывшего Советского Союза, собранное в Россию, — и это решение лишило окраину этого угрожающего инструмента. Но надо сказать, что тогда, когда это делалось, Соединенные Штаты боялись до смерти того, что какая-нибудь из бывших республик, решит, что она великая, и тоже что-нибудь сделает. Они тогда были за. Теперь они сожалеют об этом. Не официальные власти, а Билл Клинтон рассказывает, как ему жаль, что он пошел на это дело. А Ельцин его уболтал, приобнял его Ельцин, подыграл ему. Так это делалось, по всем макиавеллиевским правилам.
Теперь второе. Это унитарный, а не договорной характер российского федерализма. Потому что были попытки достаточно определенные превратить Российскую Федерацию в договор федеративный. То есть, придать ей те же самые характеристики, что и распавшемуся Советскому Союзу. А это дорога в один конец, это программа дальнейшего распада. Это было предотвращено. И это наследие президента Ельцина.
Третье. Это сохранение ключевых инфраструктур народного государства, как систем жизнеобеспечения, которые никогда не будут находиться в частных руках. И, соответственно, это основной механизм защиты народа. Это ключевая антитеза любому западному устройству, где, наоборот, считается, что системы жизнеобеспечения должны находиться в частных руках. Это основной рычаг воздействия на население, в том числе, с целью того, чтобы оно правильно голосовало, правильно себя вело.
И, последнее, во всяком случае, в моем списке последнее, а, в принципе, может быть, кто-то еще что-то определит. Это передача власти, как политический принцип. Не держался Ельцин за власть. Он ее передал до окончания своих полномочий. И он, вообще-то, искал преемника довольно долго, были смотрины, на посту председателя правительства испытывались разные люди. И был найден тот, кому это все передали. Передали бесконфликтно, поскольку вся тогдашняя публика, которая себя считала политическим классом, который должен править Россией, была с этим согласна. В общем, с ней поступили так же, как с Биллом Клинтоном. Ей эта музыка нравилась.
И, да, естественно, я забыл еще. Но, в принципе, об этом говорили. Это конституция ельцинская. Все-таки, пять пунктов. Конституция, которая формирует фактическую выборную конституционную монархию. И в рамках этой системы, которую Ельцин на себе обкатал и создал режим ее работы, она не просто оставив в качестве формы, а наполнив содержанием политической метаконструкции, передал своему приемнику.
Мы получили выборную конституционную монархию, которая противостоит чему? Она противостоит режиму элитократии, который нам и пытались инсталлировать извне, модели, которая, собственно, и называлась демократией в западном ее понимании, то есть, импорта к нам и экспорта оттуда. Это основная западная модель, она формировалась в истории Запада на процессе завоевания одних стран другими. Там этот процесс носил постоянный непрерывный характер. И формула такова: мы будем править вами, а вы правьте своими людьми сами, но при условии, что мы правим вами.
Если взять историю Британии, то можно увидеть, что там, может быть, в наиболее жесткой форме и тотальной, этот процесс прошел вообще несколько раз. Как считать, но больше трех — точно. Четыре или пять раз он прошел, начиная с римских времен, с первого завоевания римлянами. И там весь режим власти и общества, сформирован как слоеный пирог, этажерка. Отсюда и британский образ жизни и вообще особенности их поведения, и исторического, и мировоззрения.
Если вспомнить откуда произошло выражение cosa nostra, которое является именем некоторых мафиозных структур на юге Италии, точнее, в Сицилии, если я правильно понимаю. Что такое cosa nostra? Это значит «наше дело». Cosa nostra – «наше дело». А почему, откуда оно взялось, как «наше дело»? А это завоеватели сказали, они сказали: смотрите, мы будем править вами — нобилитетом, старшими людьми, а все остальное — cosa loro, то есть ваше дело. И те соглашаясь с этим, сказали, хорошо, cosa nostra — наше дело — этот, внутренний порядок, как у нас все будет внутри решаться.
В конце концов, по этой же схеме казнили Иисуса Христа, распяли. Что сделал Пилат? Пилат определил границу своей власти, что он провел расследование в отношении Иисуса из Назарета. И он установил, что против империи и против Рима он не видит преступлений, совершенных Иисусом. А если есть преступления против еврейского народа, так пусть с этим разбирается местный еврейский суд. И они разобрались известным способом.
И мы можем наблюдать, как работает победившая западная элитократия. Потому что она в Украине инсталлирована была полностью, сначала до конца, без каких-либо изъятий, компенсаций, послаблений. И теперь мы можем видеть, что из этого вышло. Можно долго и плодотворно или не очень обсуждать, как это было сделано, как именно работали методы социальной инженерии, и что они захотели сделать, а сделать они хотели оружие из Украины против России, кстати, и против Европы тоже.
Главный урок для нас должен в другом заключаться. Потому что, конечно, можно сказать: смотрите, а если были бы другие методы, более мягкие, более гуманные, а если бы цель была более благая, то может быть, стоило на это согласиться? Нет, не стоило бы. Главный наш урок из всего этого заключается в том, что мы не будем и не допустим у себя инсталлировать элитократию. Между тем, это основная современная концепция. Хотя практикующаяся, как я уже сказал, тысячи две лет, как минимум.
Она была очень на ура воспринята сообществом, публикой сверхбогатых, которые были искусственно созданы в процессе приватизации, его политической проекцией. Потому что это и должна была быть та элита в точном понимании этого слова, как это предполагает социальная инженерия. Они будут осуществлять все манипулятивные процедуры и платить за них, на это им и даны эти финансовые ресурсы. А свои личные состояния и свое личное богатство они будут хранить во внешней системе, где они будут на положении не совсем резидентов, полурезидентов, которых всегда можно контролировать, которых всегда можно прижать, если что, прав у которых практически не будет.
Но они будут исходить из того, что лучше хранить деньги в Америке, чем в России, лучше хранить в Швейцарии, чем в России, лучше во Франции, чем в России. Речь идет, подчеркну, не о социальных деньгах, а о сверхкрупных состояниях, исчисляемых миллиардами, которые должны с одной стороны — автономизировать, оторвать этих людей от какой-либо народной почвы в принципе, чтобы даже не было и тени связи с народными структурами, в том числе и с народным государством. А с другой стороны — чтобы они исходили из того, что и защита у них там находится. В то же время они должны были понимать, что защита предоставлена на жестких достаточно условиях: будете править Россией так, как мы этого попросим, в смысле, прикажем.
Поэтому очень любопытно, какие были первые, исходные путинские требования к сверхбогатым, сформированные уже в самый первый год его у власти. Никакого влияния на политику, и более того, ваша лояльность, господа, должна быть активной, не просто пассивной, что вы не мешаете. Нет, тогда, когда мы вам скажем помочь, вы будете помогать во всех вопросах политических, на которые мы вам укажем. Никаким правящим классом вы не будете. Вы будете служить государству и государю тогда, когда это потребуется.
Второе, что от вас потребуется — это экономическая эффективность. А именно: бюджет должен быть наполнен. Это тот самый кудринский период приведения в порядок бюджетного процесса. Вы себе прибыль щедро начисляете, а еще иногда залезаете в налоги, но вы должны помнить, что бюджет должен быть наполнен. А кто этого делать не будет, — не обессудьте.
И третье требование уже тогда появилось — хозяйственная эффективность. Ее следует отличать от экономической, а именно, что вы все-таки должны не просто делать деньги и отдавать часть их в бюджет, вы должны все-таки что-то еще и строить. Что — решаете сами, но что-то вы строить должны. Должны появляться новые хозяйственные ресурсы, хоть какие-то.
А теперь, глядя назад, мы понимаем, что сегодня появились дополнительные новые требования к этим людям, в связи с тем, что мы явно переходим в новый этап исторического действия. И частично они были озвучены недавно на съезде РСПП. Но это не единственное место, где это проявилось, и дело не только в словах. Дело в проводимой экономической, хозяйственной, промышленной политике. От этих сверхкрупных состояний потребуется включение в проектную экономику, с одновременным прекращением растрат капитала.
Потому что, конечно, приобретение роскоши, которая стоит сотни миллионов, а в совокупности и миллиарды на каждую персону, за границей сверхдорогой недвижимости, сверхдорогих яхт и тому подобных самолетов всяких, которые заведомо не имеют никакого экономического смысла и ничего не дают. То есть, это чистая растрата капитала. Это вы должны прекратить. Вместо этого, пожалуйста, инвестируйте.
И второе. Отныне вы должны быть лояльны не только власти, но и государству. Государству и его мероприятиям. То есть, не только лично президенту и набору основных позиций в системе государственной власти, но и всем мероприятиям государства. Таким, например, как специальная военная операция, но не только. Также всем предстоящим.
Над чем размышляла все эти годы эта недоэлита? Недоэлита — в том смысле, что стать элитой в понятии этой конструкции элитократии ей не дали, но эта совокупность людей все эти годы считала, что, может быть, это все-таки произойдет. Может быть, однажды судьба переменится, и все эти трудности были временными, а проект, который предуготовил для России Запад и, прежде всего, Соединенные Штаты, все-таки реализуется. Они это все время обсуждали, как бы это сделать, когда же это наступит.
И у этого есть даже относительно легитимный термин, который присутствовал, и до сих пор, наверное, присутствует. Хотя, сейчас частотность его появления значительно меньше в пространстве массовой коммуникации. Это интересно называется — «трансфер власти». Почему-то на латыни: не передача власти, а трансфер. А куда трансфер? Кому? Потому что именно это тут и замаскировано, завуалировано. Этим элитным группировкам, непосредственно им.
Особо пикантное обстоятельство заключается в том, что им эта власть никогда и не доставалась. Она как перешла от Ельцина к Путину. Так и не досталась им политическая власть. Да, они имели во времена Ельцина очень большое экономическое влияние. Фактически царила почти экономическая анархия, за исключением того, что защищалась ядерная инфраструктура. Дробление и приватизация того самого народного государства. Те самые системы жизнеобеспечения базового народа защищались, во всем остальном пространстве царила, по существу, анархия в 90-е годы. Это да, но политической власти им так и не досталось.
Они все ждали: когда же? А Путин все не заканчивается, не заканчивается. А не заканчивается — не Путин. Никак не заканчивается эта выборная конституционная фактическая монархия. Она не заканчивается. А Путин функционирует в качестве государя, потому что он решает исторические задачи, соответствующие этому этапу.
Теперь можно сказать и о будущем непосредственно, потому что вопрос о дальнейшем движении власти и, соответственно, государства в России будет определяться той следующей исторической задачей, которая будет поставлена. А какая? Для того чтобы сказать какая следующая, нужно четко определить, а какая решается, и в чем критерии решения.
У меня создалось за этот год четкое недвусмысленное ощущение что, собственно говоря, путинское правление, по всей видимости, и должно будет завершиться, или во всяком случае, в его рамках должен быть решен американский вопрос. Россия должна завершить мировую войну, продолжающуюся, потому что все эти эвфемизмы про холодную войну, гибридную войну — говорят лишь об одном: что форма мутирует, а процесс сохраняется. Продолжается мировая война, и она ведется против России. Россия должна ее завершить. Она победила гитлеровскую Германию. Она предложила вечный мир в 1990-1991 году, этот мир был отвергнут, совершенно недвусмысленно и последовательно, и 30 лет процесс шел в прямо противоположном направлении.
Значит, Россия должна будет решить этот вопрос и лишить Соединенные Штаты возможности проводить агрессию в отношении России и давить на нее. И это и будет контекстом передачи власти следующему государю. Это, в общем-то, историческая цель путинского этапа в работе российской власти и в развертывании российской государственности, как суверенной, то есть политически оспособленной, политически самоопределенной, политически дееспособной.
А затем, и это уже, по всей видимости, задача преемника и следующего этапа движения российской власти, российского государства, — это собирание земель и выстраивание зон влияния, которое по существу уже началось, естественно, потому что непрерывность процесса так и задается. Будущее начинается сегодня, его корни растут в современности. Собственно, современность — это и есть начало будущего. Под это и выберут следующего преемника. Дальше открывается новое пространство и новые времена.
А что будет происходить или что должно происходить в этом пространстве и новых временах? Зачатки чего мы видим и сегодня, но до тех пор, пока мы находимся под этим гнетом критически значимой агрессии и давления, эти ростки еще не могут себя проявить в полной степени, но они уже есть. Какие? Я в определенном порядке буду излагать. Этот порядок имеет значение, но он не абсолютен, то есть, их можно и по-другому расставить, в другом порядке приоритета.
Удержание эволюционного режима развития. То есть, с возможностью дать сформироваться организмам жизнеспособным в разных сферах государственного и национального бытия. Потому что не всем можно построить как дом, по методу кирпич на кирпич и цемент между ними. Люди, например, не растут быстрее, чем позволяет их биология, физиология, культура садится на человека тоже в определенном органическом процессе. Врастание человека в культуру. Освоение культуры человеком. И за любое ускорение этого процесса, революционизирование его, попытка бежать по лестнице через три ступеньки, пропуская их, приходится платить диспропорциями, переэксплуатацией определенных ресурсов, потерями и жертвами, среди которых есть и критические значимые.
О необходимости этого говорил еще Столыпин, — о 20 годах мира для России, в языке того времени, — но это и путинский подход. Да, можно начать всех расстреливать, но давайте попробуем сделать так, чтобы сами отказались от того, что делать не следует. Чтобы кто-то что-то понял. Да, надо подтолкнуть, надо помочь, надо указать. Но тем не менее ничто не заменит человеку его собственного понимания.
Рынок, который должен был сформироваться внутри, в каркасе государственного проекта, в качестве дополнительной, альтернативной, а по некоторым направлениям и основной системы экономической деятельности, — сформировался. И сила этих органических элементов такова, что воздействие санкций показало это. Одним из уязвимых мест советского построения хозяйства было то, что абсолютно централизованное хозяйство эффективно, но только если центр работает. А если поразить центр принятия решений, не дать ему мыслить и не дать ему принимать решения, то разваливается все. Все разваливается сразу. Собственно, на это и был расчет. Вся идея заключалась в том, что в России все как в Советском Союзе. Мы сейчас поразим центр принятия решений, лишим его авторитета, лишим его уверенности, лишим его адекватных представлений, и все разваливается. Оказалось, что нет. Любопытно.
Потом мы должны, конечно, усвоить украинский урок. Нам предстоит не только украинский урок, еще целый ряд уроков, но на сегодняшний день это самый масштабный урок. Урок чего? Как свои становятся врагами. Это ведь универсальная вещь. А почему эти люди могут это сделать? И что потом с ними делать? Надо понимать, что обратного превращения не будет. Могут вырасти новые люди, другие, которые врагами уже не будут. При условии, что они вырастут в других рамках и при другом идеологическом режиме, и при другой власти, при другом государстве. А те, которые уже стали — они стали, это путь в один конец. Ничего, кроме как их победить, не остается.
В этом смысле украинский урок, он ничуть не меньше, чем урок германский. И если фюреру хотелось избавить, — он обещал — немецкий народ избавить от совести, но у него это в полной мере не получилось. А в украинском государстве это все получилось в гораздо большем масштабе, фактически в стопроцентном по сравнению с немецким народом. Там тоже был процент поражения, дай бог, но украинский процент значительно выше. И нам еще нужно будет усвоить этот урок, а на усвоение нам нужно время. Время нужно, нужно работать в масштабе десятилетий.
Здесь мы подходим к следующему пункту. Фактически нужно научиться программировать поколения. Программировать — это не только вопрос образования, потому что образование — маленький элемент этого. Важный, но один из. А в целом, синтетически, каждое поколение должно знать, что ему предстоит сделать. Ему — что предстоит сделать. И этому оно и должно учиться, к этому оно должно готовиться, к своему действию. И к тому режиму жизни и режиму деятельности, в котором достижение его задачи возможно.
А какая это задача? В целом — это воспроизводство России, то есть воспроизводство не только того, что было в советское время получено в качестве значимого исторического опыта, заслуживающего перенос в будущее. Это относится и к периоду до революции. Это относится, на самом деле, к периоду до самого момента рождения русского народа и России. И вообще, речь идет не только об опыте непосредственно русском и российском. Потому что надо заимствовать и накапливать, осуществлять самую широкую рецепцию локальных образцов и моделей.
Как мой один товарищ говорит, что это и есть основная альтернатива модернизации как подходу. Потому что в рамках модернизации можно сделать далеко не все. А вообще-то не надо закрываться, потому что если мы цивилизация и понимаем, что мы цивилизация, то мы должны также понимать, что основной ресурс цивилизации – это культурная впечатлительность и наращивание разнообразия. Потому что цивилизация – это целый ансамбль культур. И цивилизации потому и существуют тысячелетиями, что они способны к культурному обмену с другими цивилизациями. Но это происходит не в форме сверхинтенсивных и однонаправленных процессов. Хотя иногда приходится прибегать и к модернизационным мероприятиям. Но с другой стороны, нам нужно наращивать наш экзистенциональный опыт и его исторически осмыслять все время.
Очень интересно, потому что некоторые наши философы, например, Дмитрий Галковский, но не только он, задают любопытный вопрос: зачем мы так увлекались немецкой классической философией? А почему мы не начали наше философское образование — образование в широком смысле слова, не просто преподавание, хотя и его тоже — с греков? Почему мы так влюбились в немцев и начали откуда-то с середины?
Это очень любопытно, потому что следы этого подражания мы можем увидеть и сегодня. Любопытно, кто были славянофилы? Принято считать, что за Запад были западники, а славянофилы, конечно же, были наши, доморощенные, они были за нашу русскую уникальность. Но если копнуть, даже самым поверхностным образом, то выяснится, что вся школа славянофилов и дискуссия выросла из того, что это была рецепция немецкого романтизма и представления о народе как о материальной, органической сущности. И немцев это представление привело потом к милитаризации и войне за свою эту органическую, как они ее понимали, идентичность.
Так и все славянофильское направление базировалось на этой же концепции, но только в идее применить ее к русской почве. И, естественно, применить тотально, откуда, собственно говоря, и вытекает сама дискуссия. Мы все должны так сделать, не попробовать в одном месте, а все построить по этой модели. В этом смысле славянофилы еще большие западники, чем западники русские, потому что они опирались не вообще на некоторый распределенный опыт западной теории, а на конкретную немецкую идеологию.
Если мы к этому добавим, что мы право свое выстраивали в немецкой, романо-германской правовой семье, в ее рамках. А при этом как практика предпринимательства старообрядческого, так и советская практика эксплуатации общенародного достояния, в это романо-германское право никак не помещается. То есть, если искать какие-то прототипы, то это скорее английское право и английское понимание собственности. Но этого никогда не делалось, и никогда никто не пытался произвести более широкую рецепцию, а она нам необходима.
Что еще мы будем делать? Мы продолжим процесс, который выглядит как негативный, но в действительности позитивный процесс. Я бы его назвал прекращением обезбоживания, потому что советский коммунистический атеизм был честным выражением европейской и западной программы обезбоживания, то есть отказа от христианства и его ликвидации. И именно за счет того, что это было сделано так открыто, так демонстративно и так безапелляционно, мы увидели сам этот процесс, что он происходит.
Потому что мы горели на быстром огне, – так, если говорить словами из «Тиля Уленшпигеля». А Европу жгут на медленном огне. Она мучается и она так по капле выдавливает из себя Бога, систематически, столетие за столетием. И, скажем так, она не понимает результат этого процесса, того, что с ней происходит, она не понимает. А мы – поняли, что произошло? И дело сейчас не просто в возвращении в рамки православия или конкретно даже Русской православной церкви, дело вообще в возвращении в теологические рамки, в которых не будет войны против веры, и веру можно будет исповедовать свободно.
И Россия будет страной свободного вероисповедания. Чего не может позволить себе Запад, потому что основная идеологическая программа Запада – это абсолютно воинствующий, тотальный, тоталитарный атеизм, отрицание Бога, а вместе с ним и жизни. Это религия смерти, религия мертвого. В этот процесс органично вставляется наука, технология. Потому что мертвое, разумеется, технологично. Царство мертвого – это царство технологий.
Так что у нас большая впереди новая история, с прекращением обезбоживания и с политическим признанием существования души. А именно это составляло суть греческого порыва цивилизационного и мысленного. Они открыли это явление еще до Христа, в рамках духовных философских поисков. Более того, они признали и провозгласили, что это явление души должно иметь политическое измерение. Что душа должна быть в центре политической практики, как это ни странно. И что это никакая не утопия. Потому что это суть дела. И это то, с чем борется вся политическая история Европы, но побороть не может, учитывая, что мы до сих пор существуем. И нам предстоит и дальше идти по этому пути.
Это все пространство, которое я описал сейчас, начиная с удержания эволюционного режима развития и создания таких условий. Потому что для этого, чтобы эволюционировать, мы должны прекратить внешнее давление. Прекратить его на достаточно длительный срок. Так, чтобы не было желания его возобновить. И решение этой задачи показалось уже на горизонте. Потому что в принципе сегодняшнее государство российское, сегодняшняя российская власть, последовательно идет к практическому решению этой задачи. Она находится уже в краткосрочном горизонте. И это, по всей видимости, задача этого правления. А задача следующего правления – выйти в то пространство, которое я обозначил.
Я бы здесь сегодня остановился, чуть раньше, чем обычно. Может быть, ты начнешь задавать какие-то вопросы, а в следующий раз мы перейдем к вопросам ко всему циклу из десяти наших бесед.
СУ: Так точно. У меня есть вопросы, тезисы. Конечно же, меня больше всего волнует последняя часть. Потому что это как нарезанные задачи, то что называется, и их очень интересно предметно обсуждать.
По части немецкой философии мы должны прекратить практику рецепции и сразу работать с первоисточниками.
ТС: Мы как раз должны заниматься рецепцией. Но, осмысляя ее, понимая, что мы делаем именно это. А значит, нельзя применять реципируемое, тотально ко всему организму культуры, ко всему организму общества, социума. Надо разбираться с тем, что это такое, к чему привело.
Я могу привести пример, кто сегодня находится под таким очарованием, все тем же самым, буквально по копии со славянофилов. Известный наш мыслитель Дугин. Если ты откроешь его, он влюблен, он пересказывает Карла Шмидта, он пересказывает Юнкера. И не критически прямо проецирует на нашу сегодняшнюю действительность российскую, где мы поступаем не так, как говорили нам немецкие классики. Безусловно, эти авторы харизматичны, они способны произвести впечатление. Но ведь это идеология и философия проигравших, и проигравших не один раз. А по всей видимости, которые проигрывают сейчас уже в третий раз. Один раз они проиграли в 1918, потом в 1945. А теперь они проигрывают уже даже без нашего участия.
И надо же задать себе вопрос. А что дала немцам их немецкая идеология и философия? Та, которую они сами построили. Даже в этом смысле и частично литература: Иоганн Вольфганг Гёте, образ Фауста – что им дал? И что вообще стоит за романтизмом? А то, что произошло со славянофилами, то, что происходит с Дугиным — это некритическое принятие. Некритическое, понимаешь, — импринтинг.
А рецепция – процесс рефлексивный. Ты выбираешь, что взять, а что не будешь брать, не хочешь, и не будешь навязывать. А если ты еще прикинешь, что все попытки такого рода делаются в модернизационной рамке: мне понравилось, и поэтому вы будете все делать то же самое, что мне понравилось. Можешь представить себе, куда это может завести.
СУ: Есть, понятно. Это скорее не вопрос, мне кажется, это важнейшая вещь, ты же сказал, что порядок имеет значение.
ТС: Я расставил в некотором условном порядке, – я не претендую, что он является программой, – но некоторый принцип программной организации тут нужен, как порядок, безусловно.
СУ: Да, я внутри порядка выделяю свой порядок. Именно та часть, которая касается интегрированности внутри и замены. Я тоже пришел к этой мысли, что глобализация, которую нам предлагали, чтобы наши столицы и формирующийся в столицах слой элитариев и обслуживающую прослойку, которая образовались вокруг них, интенсивно интегрироваться в их мир, при этом максимально обрубая нашу интеграцию внутри. Это привело [к тому, что], — надо всегда это экстраполировать на политэкономию, это мой метод, — посмотрите, как мы стали летать внутри России, все через Москву. И какая развитость у столиц, не только у Москвы, у Киева, у Кишинева, с теми самыми центрами капитала, у Астаны, в Лондон сколько рейсов ежедневно.
И, собственно, так как не интегрироваться нельзя, и тут я полностью согласен, что эта сверхконсервативная позиция: давайте мы заморозимся в какой-то XVIII век, прям кокошники наденем — это бред, это как украинские вышиванки, это деградация. Но интегрированность нужна, но нужно заменить эту глобализацию, которую нам дали, мы согласились с этим, — на внутреннюю глобализацию. У нас Россия настолько многообразна, что вообще можно никуда не выезжать, а если брать все СНГ, то всей жизни не хватит для того, чтобы посмотреть те самые образцы.
И в этом смысле нам действительно нужно людям заменить это на уровне культуры потребления. Люди привыкли, — я с этим сталкиваюсь, привычка десятилетняя шопиться в Милане у московской буржуазии привела к когнитивному диссонансу. Казалось бы — бред, а по факту поражена целая прослойка достаточно неглупых, которые могут принести пользу, и часто приносят пользу из-за какой-то дури. Так жизнь устроена.
ТС: Правильно, но давай вспомним Петра I, его обвиняют, кстати, в модернизации, а ведь он не совсем модернизацию проводил, он-то как раз проводил практику рецепции. Зачем он брил бороды и резал полы кафтанов? И, нехорошее дело, учил пить и курить? Нехорошо поступил. Но цель была в одном — чтобы русские могли контактировать с теми людьми, а те, кто приедут сюда контактировать оттуда все-таки могли не пропасть сразу за понюшку табаку, а как-то адаптироваться, встретить хоть что-то знакомое здесь. Это все в пределах организации коммуникации.
Но разве речь шла о том, что будет осуществлен перенос образцов власти, социальной организации, гуманитарной сферы? Нет, не шла. Пожалуйста, изучайте, смотрите, как там люди живут, что они делают, думайте над тем, что из этого стоит заимствовать, а что нет. И, в сущности, вся контактная программа нужна была для этого, для коммуникации, для обмена. А если через это пространство обмена кто-то пытается простроить линию сначала влияния, а потом власти, а потом и господства, — это нужно пресекать.
И ты прав абсолютно, внутреннее разнообразие России достаточно велико, у нас есть большой потенциал просто внутренней синергии, внутреннего обмена.
СУ: Я хочу привести пример, почему не только речь идет о власти политической. Например, у наших народов, и не только в России, но и, например, в Средней Азии есть такая культура, что если с родителями детей что-то случается, то детей автоматически разбирают на воспитание ближайшие родственники, в зависимости от родства. Не у всех бывают братья, сестры, есть двоюродные, троюродные. Это не обсуждается.
Поэтому вопрос какой, решать проблему сиротства можно путем, например, массового создания, с одной стороны, в том числе и правильных, мы обсуждали и «Педагогическую поэму», и эти практики нужны, но также есть и достаточно традиционные практики, которые и культурные. То есть сделать это, с одной стороны, и модным, популярным, и правильно, и одобряемым социально. Это же можно еще и простимулировать, в том числе, и экономическими методами. То есть государство выплачивает — это же нормальная практика.
Я просто привожу пример — схему насыщаю мясом, что это не только вопрос о политике, это вопрос о нашей жизни. И через 15 лет, если в нашем обществе не будет сирот, — в таком смысле, общественного явления, — общество у нас изменится, мы улыбаться будем чаще. То есть эффект проявится в тех местах, о которых мы даже и не думали. Это дополнение, не вопрос.
ТС: Да, но за тем, что ты говоришь, стоит же и более глубокая вещь: к детям надо относиться как к детям, значит не только к своим, а к любым. Любить надо не только своих детей, а любых. Надо уметь это делать. А если дети рассматриваются просто как нагрузка экономическая, и как то, что мешает тебе жить, как твой конкурент, с которым ты должен бороться, то о каком усыновлении может идти речь? А вся западная модель в демографическом отношении — это суицидальная модель, самоубийственная: не воспроизводиться, не создавать следующие поколения.
Потому что, в конечном счете, чтобы создать следующее поколение, в него надо вложиться, в него нужно вложить все, что у тебя есть. Не что-то, не часть того, что у тебя есть, а абсолютно все, включая не только деньги, имущество, но и время — жизнь свою посвятить этому. А если это рассматривается как нежелательные затраты, как отнятие собственной жизни, тогда не будет воспроизводства. А культура смерти, некромантия своего рода, она в основе лежит всей западной потребительской модели: лучше я куплю третий, четвертый телевизор, чем я это потрачу на ребенка, так лучше его и не рожать. Приблизительно так.
Да, конечно, наши традиционные народные принципы — совсем другие. В этом смысле, в этом вопросе никакого противоречия у нас нет, между народами, живущими в России. Это надо поддерживать, все правильно. Поддерживать надо вообще-то, что жизнеспособно, что само живет. Потому что есть еще другая логика поддержки: давайте будем поддерживать то, что уже умерло, вдруг оно оживет, давайте в смерть вкладываться. Не надо вкладываться в смерть.
СУ: Согласен. Есть слишком много желающих вложиться в нее и вкладывающихся, потому что там — барыши наибольшие. Это, наверное, с точки зрения чистых экономикс — вложения в смерть. Статистика об этом говорит: наркотики, оружие, проституция.
По пункту, — как свои становятся врагами, усвоение украинского урока, — я не то что считаю, что это самая главная задача, тут нужно очень плотно разбираться, кто такие «свои». Потому что была эволюция «своих» от советских, поколение прошло. Процесс становления, как раз когнитивные войны об этом и есть. А с врагами нужно описание. «Свои — враги» — это требует культуры, мировоззрения, потому что общество потребления и маркетинг говорит, что нет ни своих, ни врагов. Есть масса версий нормы и выбирай ту, которая на тебя производит лучшее впечатление.
О чем когнитивные войны? О том, как взять свою бочку варенья и ящик печенья, и при этом не испытывать никаких моральных угрызений.
ТС: Мало, Семен, два ящика, а лучше — три.
СУ: Да, точно, согласен, ровно об этом. Получить и еще хвастаться перед всеми остальными. Это интереснейший процесс, за ним я плотно наблюдаю.
Тимофей Николаевич, у меня какая появилась идея в ходе нашего обсуждения. Ты много, очень часто отсылаешься на православную культуру, практику. Когда мы обсуждали вообще русскую власть, и средневековую модель Ивана. А учитывая, что следующая суббота — суббота предпасхальная. У нас же будет как раз пасхальная неделя. Правильно же?
ТС: Да.
СУ: Как ты думаешь, мне бы не хватало, как, наверное, самому внимательному слушателю твоего курса и участнику Философских субботников, такого дополнительного материала, как власть государства в именно русско-православно-византийской теории и практики. Эту особенность. Я вашу коллективную книгу читал — «Идеологию русской государственности». Там и к Пушкину очень много отсылок. Как предложение, учитывая пасхальную неделю и особенность.
Ты сюжет упомянул про Понтия Пилата и особенность того, как судили Иисуса Христа, — это же политический сюжет. Может быть попробуем взять несколько сюжетов именно православно-христианских, которые политические, и рассказать интересную предпасхальную, в рамках твоей философии.
ТС: То есть, не на вопросы отвечать.
СУ: А вопросы не отменяются, это само собой. Мне кажется, было бы интересно. Подумай.
ТС: Я подумаю, хорошо.
СУ: Подумай. И дальше то, что я вижу, рубрика «Что будет, что должно» и про цели, мне кажется, требует очень подробного предметного разбора, обсуждения каждого вопроса.
ТС: Да, я прошелся, так сказать, галопом.
СУ: Это, так сказать, тематизация, оглавление. То, о чем надо думать, разбираться и очень предметно погружаться. Я это понял как набор задач на будущее. Правильно?
ТС: Так и есть, да.
СУ: Отлично.
ТС: Для нас для всех, и для меня тоже.
СУ: Да. Мы же все думаем. Наша первая лекция, субботник с этого началась, что думать — это дело добровольное, каждый нарезает задачи. Тимофей Николаевич нарезает задачи в первую очередь себе, а с нами делится. Потому что в этом и смысл коллективного мышления. Правильно же?
ТС: Так точно.
СУ: Мысль же всем принадлежит. Отлично. Тимофей Николаевич, я очень благодарен, очень системная лекция. Еще масса вопросов, будем опираться, потому что мы перешли на практику. Я себе в самом начале отметил, когда ты говорил про историю и современность, я считаю, что вообще сегодняшний наш субботник, в этом смысле самый не то что важный, но мы только и подошли к политическому анализу. Все остальные были входом в самую главную тему. Ты об этом говорил, но я хочу еще раз на этом акцентировать.
И я себе формулу записал, когда слушал, что такое история. История — это политика реализованных решений. В истории отражаются именно реализованные решения.
ТС: Да, то что сделано.
СУ: Да, но масса нереализованных, за ними стоят авторы, которые проиграли. И чем ближе к власти, то есть чем круче это реализованное решение, тем больше шанс, что ты жизнью рассчитываешься. Мы это тоже обсуждали. И эта формула, что история — это политика реализованных решений. И нахождение именно на этом поле реализованных решений, я считаю, что это самое-самое интересное. Это то, что объединяет тех самых людей, которых мы называем политизированным меньшинством, и в общем-то то, ради чего мы все этим занимаемся. Это наш, так сказать, то что мы ищем — это наш Лаксианский ключ, или как его назвать, наша правда.
ТС: Да.
СУ: Я так отношусь. Спасибо еще раз большое, Тимофей Николаевич. Напоминаю, это был Философский субботник, десятый наш юбилейный и о текущей ситуации выпуск. Все программы вы можете слушать на подкастах. Очень вскоре, в течение пары дней, Яндекс.Музыке, Google подкастах. А также, уважаемые слушатели, я напоминаю, мы все равно готовим обсуждение ответов на вопросы. Я, во-первых, собираю все, что в телеграм, базовая площадка у нас — телеграм, я собираю все вопросы с предыдущих субботников, начиная с первого, а также вы можете писать дополнительно, я все мониторю. Это будет длинный обстоятельный разговор. Самые содержательные, самые касающиеся курса наших субботников вопросы будут освещены.
Тимофей Николаевич, еще раз большое спасибо.
ТС: Вам спасибо. До скорых встреч.
СУ: До скорых встреч, уважаемые слушатели. С вами был Семен Уралов. Настраивайтесь на волну чистоты понимания. До новых встреч. Пока!
Словарь когнитивных войн
Телеграм-канал Семена Уралова
КВойны и весь архив Уралова
Бот-измеритель КВойны
Правда Григория Кваснюка
Was this helpful?
6 / 0