Философский субботник-4 с Тимофеем Сергейцевым 04.02.2023
Семен Уралов: На этой патриотической ноте мы начинаем. Была композиция «Священная война» в исполнении Елены Ваенги. Ещё раз всех приветствую, это Философский субботник. Тимофей, привет ещё раз. Объясни, расскажи, почему именно эта композиция, и как связана с сегодняшней темой.
Тимофей Сергейцев: Народная война – а как народ может вести войну? Что это значит, если народ ведёт войну? Это значит, что и власть народная, и государство народное. Потому что традиционно считалось, что войны ведут государи, в лучшем случае государства друг с другом. А что значит – народ ведёт войну?
Теперь второе. Священная война. У людей в какой традиции есть, так сказать, специальное объяснение, изъяснение того, что такое священная война – Джихад. Это, кстати, объяснение того, что такое народная война, потому что народ объединён не просто кровью, не просто племенной общностью, он объединён чем-то гораздо более существенным. И удивительно, что этот код, эта прошивка, как теперь говорят, сигнатура, присутствует в этой композиции в явной прямой форме, которую ни с чем нельзя спутать. Почему именно эта композиция, я чуть позже скажу.
А почему именно эта песня – она нас возвращает к общей теме наших обсуждений. Мы начали 14 января ещё на “политтехнологе воскресном” у тебя с понятия войны, потом 21 января мы обсуждали типологию войн уже здесь, на созданном тобой формате – субботник философский. 28 января мы обсуждали Власть и господство. И сегодня мы будем обсуждать русскую власть. Получается у нас четвертое обсуждение.
Забегая сильно вперёд в изложении, раскрывая сразу карты, я что могу сказать – это народная власть, русская власть. Народная, без особых ослабляющих этот факт обстоятельств. Она, может, не сразу такой стала, но вся история русская привела именно к этому формату власти. И нападки на русскую власть во многом связаны именно с этим. И с тем, что это либо не получилось у других народов, либо получилось, но с известными ограничениями, или было утрачено постепенно. И к этому мы придём, обсуждая русскую власть.
Но теперь я хотел бы ещё вернуться к методу нашей работы. Я ещё раз, каждый раз я с этого начинаю, начну и сегодня – мы рассуждаем на свой страх и риск. В этом смысл нашего, вообще этого и субботника, но и в принципе философствования. Никто нам ничего не объяснит. Потому что – что нам кто-то что-то должен объяснять? Попытайтесь попросить кого-то, чтобы он вам объяснил – вам, как это говорят, 40 бочек арестантов накрутят на уши, только попросите. Хотите понимать, как вам жить и действовать, – думайте сами. А как можно самому думать? Никакого другого способа, кроме этого, нет.
Рассуждение о русской власти нас неизбежно приведёт к вопросу о том, что значит быть русским. С другой стороны, если мы поймём, что такое русская власть, то мы в значительной степени ответим и на вопрос о том, что значит быть русским. Чему мы подчиняемся? Что мы признаём за авторитет? А что мы отрицаем и отвергаем? И нам придётся обратиться к русской истории. Но я хотел бы подчеркнуть, что историю русскую тогда понимать не просто как то, что происходит, и что дело не в территории. Дело в том, что русская история – это определённая фокусировка и сборка в принципе мировой истории. Это проекция на эту территорию всего, что происходило в мире. Так мы должны понимать русскую историю, и тогда мы поймём, кто такие русские. И соответственно мы ответим на вопрос, который сейчас хотим обсудить: что такое русская власть.
Но важен и материал. Надо учитывать, что и в советское время, когда мы в школе проходили историю, – мимо неё проходили, – мы в значительной степени не с историей знакомились, а с некоторой схемой, – так была устроена наша идеология. Считалось, что история познана как процесс, и мы будем соответственно в первую очередь изучать её законы. А дальше из этих законов мы и разберёмся, что происходило, и – что более важно – должно происходить в будущем.
Обрати внимание – это очень любопытно – мы, так сказать, проклинаем Фрэнсиса Фукуяму с его “концом истории”. А он гегельянец, он прямо об этом пишет и пытается ещё раз освежить гегелевскую философию вслед за Марксом. То есть, он своеобразный постмарксист в смысле возвращения к Гегелю. В чём идея “конца истории”? Что кончается не история, кончается “кажимость” истории. Потому что как только мы откроем закон исторического развития, исторического процесса, то нам сама история не понадобится – если мы знаем закон, значит, мы можем вывести дедуктивно из этого закона всё остальное: и что было, и что будет. И в этом смысле нет никакой истории тогда. Это оказалось неверно.
А в области преподавания это ведёт к тому, что сначала тебе рассказывают схему истории, как должно всё быть, а потом в неё загружают эмпирические данные. Они у тебя вроде бы есть, ты вроде с ними знаком, но ты не придаёшь им первичного значения, – они соответствуют схеме. Получается, как всегда, это делается и в науке, в том числе по лекалам и кальке, по которой всё сделано. Но есть данные, которые не помещаются в схему, – ими пренебрегают, их отбрасывают. Это точно, совершенно, это принцип научной методологии, в 20 веке он в методологии науки был описан, обсуждён подробно. И наука устроена доктринально – рассматривает только то, что соответствует корпусу принятых теорий. Периодически в ней случаются революции научные. Одна теория рушится, и создаётся другая.
И тогда, может быть, те факты, которые отвергались, в корпус новой теории включаются, в её объяснение, подтверждение. Так же и здесь. Поэтому для того, чтобы разбираться с тем, кто такие русские, что такое русская власть, надо познакомиться всё-таки и с фактурой русской истории. Познакомиться уважительно, понимая, что это, в общем-то, описание русской судьбы. Как любая история – это описание судьбы, знание судьбы, то есть того, что не могло не произойти, того, что должно было произойти, поэтому произошло. И это надо делать с пониманием, поскольку не всё написано, не всё известно. Критики любого исторического воззрения вам скажут: конечно, история – это сказки, ничего мы не знаем, что там на самом деле было, все рассказывают, все всё перевирают. То есть, это другая крайность – агностицизм своего рода исторический: мы не знаем, может и есть эта история, но что мы о ней можем узнать? Тем более, если это ещё и судьба, это тёмное дело.
Это точно так же и неверно, потому что, в общем-то, историческая рефлексия, исторический анализ, прежде всего опираются на то, что всем известно и, в общем-то, не подвергается сомнению. И мы знаем эти исторические факты. Хотя некоторые горячие головы и их пытаются отрицать, но это область своеобразной политики. Мы знаем, что Вторая мировая война была, мы знаем, что Великая Отечественная война была, мы знаем, что Советский Союз существовал, и так далее. Значит, в принципе, всё то же самое известно и про предыдущие века. То есть, факты, которые никто не оспаривает.
И на самом деле, массив этих фактов таков, что он сам по себе заслуживает анализа и осмыслений и выводов, которые из него следуют. И удивительным образом избегание исторического взгляда на вещи заключается в избегании этих выводов из того, что всем известно. И тут мы обнаруживаем, собственно, предмет философии истории, как любой философии. Потому что философия, в общем-то, анализирует и размышляет как самостоятельное размышление, независимое размышление, автономное размышление, суверенное размышление. Она размышляет над тем, что прямо перед глазами находится.
Я в этом случае люблю вспоминать о том, что ошибки, орфографические, чаще всего где встречаются? В вывесках и газетных заголовках. Куда они вкрадываются?
СУ: Все, что на виду, незаметно.
ТС: Да, оно как бы не подлежит осмыслению. И начинать надо именно с этого, а не с того, что якобы где-то скрыто, является тайной. И в этом смысле есть попытки точно так же опрокинуть историческую методологию, историческую философию на основании того, что есть тайное: крипто-, криптоистория. В бытовых проявлениях она выступает как теория заговора. Но она существует и в профессиональном варианте. Есть какая-то тайна, но мы до нее докопаемся и только тот, кто докопался, тот и разобрался в вопросе.
СУ: Надо еще отметить, Тимофей, что 30 лет на это работала медиа-индустрия, на создание такого мышления.
ТС: Да, безусловно. Это усилитель, так сказать. А в действительности кое-кто это придумал. Я придерживаюсь классической версии философии в отношении истории. Надо знать основополагающие факты и размышлять над ними. Над теми, которые у тебя прямо перед глазами, которые ты знаешь на самом деле или легко узнаешь, открыв книжку. Поэтому мы будем рассуждать о русской власти, опираясь на мировую историю, так как она проецируется на нас. И на ядро нашей истории, на то, что непосредственно с нами происходило.
Я позволю себе порекомендовать, в том числе и книжку, значит, она вышла в издательстве “Питер” в этом году. Называется она «Русские уроки истории». Я являюсь старшим автором, а также мои коллеги-авторы Искандер Валитов и Дмитрий Куликов. Она доступна для заказов на всех ресурсах, где книжки продаются. Она не такая толстая, как «Идеология русской государственности». Она, собственно, посвящена этой философии, философии русской истории. Я буду, тем не менее, начинать рассуждение с самого начала. И двигаться параллельно, не повторяя этот текст. Кое-что может быть мы, как всегда, с каждым новым разом рассуждая, обнаружим, чего в книжке нет. Ее можно почитать, посмотреть.
К чему мы пришли в прошлый раз? Давай напомним. Мы обсуждали понятие власти, и я обсуждал его как то, что мне понадобилось для работы, потому что мне потребовалось определить предмет своей деятельности, занимаясь политикой, но отказавшись от маркетингового подхода и от политтехнологий как подхода. И я пришел к выводу, что предметом нашей работы является власть, нам хорошо бы разобраться в том, что это такое. А потом позднее достаточно, после существенного промежутка времени я выяснил, что, оказывается, как это всегда бывает, я не первый, который пришел к понятию власти. И множество параллельных мест я нашел у Александра Кожева, которого я рекомендовал к прочтению. Работа его так и называется – «Понятие власти». Она опубликована совсем недавно, впервые на русском языке.
Что мы имеем по поводу власти? Власть — это добровольное подчинение, и это отношение, которое интегрирует общество. Соответственно, из тех видов власти, которые интегрируют отдельные группы общественные, – мы перечисляли их вслед за Фуко, хотя это и так понятно, – педагогическую власть, врачебную, родительскую. Но есть тот вид власти, который интегрирует социум в целом, – это политическая власть. И она радикально отличается от господства, потому что господство рождается из вражды, из войны. И, в общем-то, закрепляет отношения вражды даже после окончания, собственно, войны: один сдался, другой победил. Но это не значит, что они перестали быть врагами, они остались врагами: один – господин, другой – раб. И подчинение строится исключительно на принудительном и насильственном основании. И наши противники во многом нам пытаются объяснить, что вообще устройство и власти, и государства – это насилие. Соответственно, чем меньше государство, чем оно слабее, тем лучше, потому что меньше насилия.
Это неверно, потому что господство – это не власть, а власть – не господство. И именно поэтому власть является, в общем, ценностью. Это очень хрупкая вещь, и она может и разрушиться. И тогда начинается хаос. И хаос кровавый, то, что Гоббс называл “войной всех против всех” – анархия, отсутствие власти. Поэтому человеческая история искала, люди искали способ воспроизводить власть, преодолеть ее хрупкость и добиться того, чтобы в эти отношения власти политической включалось как можно большее число людей. Для греков древних это означало выйти за пределы полиса. Потому что та власть, которая там осуществлялась, была ограничена пространством того, что называлось агора – собрание городское, дальше она не распространялась.
И Аристотель понимал, что надо распространять это за пределы маленького греческого поселения. И Платоном, собственно говоря, «Государство», и было придумано как проект. Теория государства у Платона, а практический подход у Аристотеля – создание ойкумены. Собственно говоря, он и учил Александра Македонского, который и пошел это создавать, общее пространство жизни для всех людей. Поэтому мы должны понимать, что государство – это система воспроизводства власти, ее нормировки, культуры власти, с тем чтобы можно было воспроизводить это хрупкое отношение, подверженное, в общем, превратностям исторической судьбы. В этом его ценность. Это то, что мы обсудили в прошлый раз.
И мы что должны сказать, вступая в новое рассуждение? Как производится это воспроизводство? Через что? Мы глянем в прошлые две – две с половиной тысячи лет, что увидим? Есть два базовых варианта.
Через учреждение власти, то есть, когда из состояния безвластия рождается и самоукрепляется в этом смысле новая власть, потому что ее до этого просто не было. Так происходит после революций. Потому что революция – это и есть прерывание механизмов воспроизводства власти. И это момент анархии всегда, ее еще любят называть свободой. И с этим связана масса рассуждений на эту тему, и не только философских, свободу воспевают, она многим нравится. Но не все, кто ее воспевает, знают, почём фунт лиха. И фунт свободы почём. И власть все равно потом устанавливается. Правда, для этого приходится многое сделать, и это большие издержки.
Поэтому другой вариант – это преемственность власти. А в персональном отношении это означает ее передачу от одной персоны власти к следующей. Как бы там ни было, и в том, и в другом случае власть устанавливает себя сама. Это очень важно. Это процесс самоустановления, самоучреждения.
Мы должны понимать, что есть миф, может быть, кому-то он дорог, но он навязан, что якобы власть меняется чуть ли не каждые выборы, – люди проголосовали и установили новую власть. А вообще власть им принадлежит, тем, кто голосует. Это, конечно, очевидная нелепость, как всегда, находящаяся прямо перед глазами. Потому что, если им власть им принадлежит, зачем им кого-то избирать? Пусть себе властвуют, потому что отношение власти несомненно: один сказал, другой сделал, и сделал добровольно. Может, без особой радости, но добровольно, понимая, что это необходимо. Нет, – люди голосуют.
В чем акт голосования заключается? Он чисто негативный, и это, кстати, написано в позитивном праве, никто этого не скрывает, только другое дело, что это не становится предметом осмысления. Голосуя за другого, я отказываюсь быть персоной власти, подтверждаю, что не я буду властвовать, и я с этим согласен, будет властвовать другой и я буду ему подчиняться, – это содержание акта голосования. В этом смысле, кстати, голосование не характеризует демократию как таковую, это довольно древний институт, когда собираются люди, решают, что из них всех главным будет этот человек. И это значит, что никакой другой, и каждый с этим соглашается.
СУ: Очень важно, что выборы — это еще и коллективный акт совместного действия, то, что объединяет массы.
ТС: Да, но какой? Это акт отречения. Они отрекаются в пользу того, кого они выбрали. В этом смысле власть всегда принадлежит персоне, а в коллективном смысле – очень маленькой группе людей, с которой персона связана, и на которую она опирается.
СУ: Облечение властью, русское именно облечение, что эта личность…
ТС: Да, личность. Власти придается личность. А кстати, власть безличной не может, потому что это ее человеческая сущность.
СУ: Начинается власть темных сил, если она безличная, что-то потустороннее.
ТС: Это бред, такой власти просто не бывает. А кто, что с нами разговаривает? Кто нам отдает приказ? Если не видим того, кто отдает, то нет никакой власти. Безумие может быть, а власти никакой при этом нет. И власть всегда персональна, лична, и, следовательно, это не просто меньшинство, это компактная маленькая группа, и в пределе – один человек, противопоставленный тысячам, десяткам тысяч, сотням тысяч и миллионам людей. Так устроена власть. Она не может быть другой в принципе.
И дальше есть варианты: либо это понимается, признается, и публикуется, и так публично и существует. И тогда это порядок, который критикуется, мягко скажем, как авторитаризм в современном либеральном дискурсе. Но, по существу, критикуется что? То обстоятельство, что мы рассказали страшную тайну, этого не надо было говорить, не надо так беспокоить людей, пусть они думают, что они хозяева жизни. Пусть они думают, что они каждый раз учреждают эту власть, ее проецируют, субъектами ее являются.
Не ручаюсь за точную цитату, но Алексис де Токвиль, который анализировал демократию в США и написал работу, которая по-моему так и называется, что он говорил о народе? Народ — это чудовище, и демократия должна обуздать его, его нельзя выпускать на волю.
Понимаешь, в чем дело? Поэтому есть другой вариант. Тот факт, что власть принадлежит маленькой группе людей и в пределе – одному человеку, хотя есть и варианты, как мы знаем, директории или коллективная власть. Обычно так олигархия устроена. Этот факт может тщательно скрываться.
СУ: А орден – еще такая форма была власти, на стыке светской…
ТС: Это очень специальная форма, с ней надо разбираться. Ты понимаешь, там есть идея служения. А у этих, которые просто скрывают, что они всем заправляют, другая этика. У них нет орденской этики, потому что они никому не служат. Они потому и скрывают. И в этом смысле, кстати, сокращают круг этой власти. Внутри круга тех, кто знает (это не только группа власти, но и все те, кто знает, как устроена власть и кому она принадлежит, этот круг людей еще принято называть элитой или правящим классом), кому принадлежит власть и как она устроена, надо нести ответственность за свои действия. Но перед всеми остальными людьми, проще говоря, перед народом, никакой ответственности нести не надо. Потому что народ и не знает, кто там. Народ должен думать, что это он непосредственно правит.
И мы подходим к еще одной иллюзии, которая лежит в основе политической философии, во всяком случае западной. И даже самые изощренные философы истории в этот грех впадают, считая, что сердце политической истории, то есть истории политической власти – это представительство.
Тут очень любопытно – кто может представлять? И зачем нужно представительство? Почему тот, кого представляют, не может действовать сам? В силу чего? И насколько эти связи представительства оперативные? Потому что, представь себе, что мы посылаем своего представителя в другую страну, это понятно: я не могу туда поехать, я послал представителя, но я его каждый день контролирую, он мне каждый день отчитывается, я ему говорю, что ему делать, что не делать.
А если, например, я отправляю представителя в суд, например, адвоката, то все интереснее, потому что – а чего я туда послал адвоката, интересно, в суд? Потому что я сам не могу участвовать в этом, мне не хватает понимания, как работает закон, как работает суд и как вообще мне спастись от обвинений, против меня выдвинутых? Я посылаю адвоката. И по большому счету, адвокат решает, что делать.
Еще пример. Законный представитель ребенка или человека, у которого не все в порядке с головой, у которого есть клинический диагноз психиатрический. Права у него есть, у такого человека? Есть. Никто не спорит, права у него есть. Как в фильме «Гараж», где Гафт говорит: “Что-что, а право-то вы имеете”. Право я имею, а я могу его сам своими действиями реализовать? Это называется дееспособность, в отличие от правоспособности. Мою правоспособность никто не оспаривает. А дееспособности у меня нет. Я возрастом не вышел, или мне не хватает умственных способностей, чтобы свои права реализовать своими действиями и тогда это за меня делает представитель. И на самом деле задай себе вопрос, кому принадлежит власть в этих отношениях? Она принадлежит представителю де-факто, потому что этот представитель действует, а я не могу.
И таким образом, если ты заглянешь теперь в концепцию представительства, давай спросим себя, а кем является народ в логике этого представительства? Он является недееспособным субъектом, недееспособной персоной, поэтому он нуждается в представительстве. И представитель все будет за него решать, что народу лучше.
Так это устроено. Это, по большому счету, главное, наверное, вообще в этой теме с демократией. Потому что, с одной стороны, тебе рассказывают, что ты великий и ужасный, ты все можешь, все можешь: назначать королей, смещать их, президентов, все в твоей воле. Но в действительности ты недееспособен. То есть, ты сидишь в палате номер шесть, и конечно, можешь считать, что ты Наполеон, то есть, у тебя власть есть, но решать все будут врачи – они твои представители.
СУ: Недееспособен либо потому, что ты умалишен, скажем так, недостаточно соображаешь, либо ты профнепригоден, как определили адвокаты.
ТС: А как может народ быть дееспособным? Вопрос фундаментальный по отношению к власти. Как может народ быть дееспособным? Гоббс ответил на это в «Левиафане». Чтобы быть дееспособным, нужно иметь тело. Потому что душа народа есть, а чтобы действовать, нам нужно тело. Душа без тела недееспособна.
СУ: Формы организации – это и есть государство, но есть другие формы организации.
ТС: Нет, а если нет никакого государства, если оно разрушено? Гоббс обсуждал это в период революции английской, которая длилась очень долго – целый век практически продолжалась, с перерывами. Пришлось решать вопрос в принципе. Народ, для того, чтобы быть дееспособным, должен иметь политическое тело, то, что будет действовать, и это не представитель, это сам народ. Понимаешь, в чем дело? С представительством все понятно – они соберутся и все сделают, как они хотят, а тебе расскажут, что тебе так лучше будет. Для тебя лучше, чтобы ты своих денег не получал, пускай они будут на счету представителя, тебе лучше, чтобы ты ел меньше, потому что много есть нельзя, это вредно для здоровья и так далее, и так далее, и тому подобное. Ходить тебе никуда нельзя, потому что опасности везде, не надо тебе гулять далеко за пределами своего дома, а лучше вообще из него не выходить. В принципе, представительство работает таким образом. И это следствие признанной недееспособности.
А как мне самому выражать свою волю? Для этого нужно тело. До всяких государств, до всякой сложной механики. Пока говорим о власти только, еще не о государстве. Власть мне как приобрести? У меня должно быть тело. Ответ очень простой, один-единственный ответ, никто не придумал другого. Заслуга Гоббса заключается в том, что он именно дал анализ этого. В каком-то смысле можно сказать, это доказательство.
Монарх есть политическое тело народа. Обрати внимание, как может один человек изнасиловать весь народ и подчинить его своему господству? Никак. Опираясь на народ, монарх, вообще-то говоря, способен разобраться и с аристократией, и с элитой, и с правящим классом, со всеми теми, кто либо хотел бы править, но не сильно за это отвечать, либо вообще не отвечать. Потому что, если аристократия феодальная должна была нести частичное бремя власти через службу, а ответственность власти – неограниченная. Это то, что очень не любит бизнес, очень не любят люди денег. Как это неограниченная ответственность? Ответственность должна быть ограниченная, потому что прибыли не будет. Если у меня удача и успех, значит я заработал. А если неудача и неуспех, у меня что, все заберут, и даже больше? Нет, в этот момент должен сработать принцип ограничения ответственности. Не говоря о том, что отвечать жизнью – это вообще не коммерческое дело. Это как? А сколько стоит жизнь? Моя. Не чья-то чужая, а моя. Она бесценна.
А персоны власти несут неограниченную ответственность, в том числе они отвечают своей жизнью за дела власти. И это закон, так сказать, джунглей, как сказал бы один писатель известный. Ничего сделать невозможно. Государь или монарх своей жизнью отвечает за дела своей власти, принадлежащей ему. Потому что он есть политическое тело народа. И, кстати, обрати внимание, для этого голосования не нужно. Хотя оно в истории иногда случается, особенно когда прерывается линия преемственности власти, в том числе монархической, и приходится избирать монарха. Мы проходили это в 1613 году.
СУ: Собор, ты имеешь в виду.
ТС: Собор, да, были выборы, голосование. Обрати внимание, что принцип сам монархический вовсе не предполагает, сам по себе, как принцип, получения народом политического тела. И таким образом обретения дееспособности, потому что в лице монарха народ обладает дееспособностью. Монарх не является представителем народа – он сам есть народ. На этом, кстати, и держится любая монархия, потому что она эту функцию выполняет, а не какую-то другую. Она так воспроизводит и сохраняет власть, этим способом, ему нет никакой альтернативы. Потому что, по существу, так называемая демократия – это игра, в которой власть скрывается, прячется, а значит, создаются возможности для войны за власть, постоянной, которая и происходит за сценой. И власть все время находится в кризисе, в любой демократии.
Греки это писали: наилучшая форма власти – монархия, наихудшая – демократия. Только они не объясняли, в чем дело. Гоббс дал этот анализ. Он объяснил, что просто дело в дееспособности. Невозможно народу действовать иначе, как таким способом.
Следуя заветам Пятигорского, надо читать историю Древнего Рима, потому что она показывает мучительное последовательное развитие власти от демократии, от военной демократии к монархии. И что большое государство может быть только монархическим. Соответственно, потом этот принцип перешел в Византию, просуществовал еще тысячу лет. А потом он пришел в Россию как культурное наследие, как культурный принцип, как то, что выработано долгой историей человечества. И в этом смысле русская история и русская власть являются прямым продолжением. Не в смысле преемственности, не в смысле передачи власти, а в смысле воспроизведения и учреждения по культурному образцу того, что представлял из себя сначала Западный Рим, потом Восточный. Это, кстати, онтологическое основание концепции Третьего Рима. Потому что оно имеется.
Зачем создавалась концепция Третьего Рима? Это другой вопрос. У нее была своя политическая актуальность. Тогда при Алексее Михайловиче Тишайшем, отце Петра Первого, речь шла о том, что православных в мире много, но крепость православия только одна – Россия. Поэтому Россия должна защищать всех православных и вообще распространить свое влияние на весь православный мир. В этом можно, кстати, увидеть предпосылки концепции так называемого русского мира. Просто это по-другому называется. Это политическая актуальность. Она может быть, а может ее не быть. И, кстати, она не реализовалась.
А принцип воспроизводства власти реализовался, и надо понимать, что он реализовался сразу, практически сразу, в своей конечной форме, так скажем. То, обо что западная часть, после римской цивилизации (потому что мы – восточная часть, после римской цивилизации, а они – западная) вынуждены были запинаться все время, то, что они по большому счету вынуждены были изживать и так и не изжили, у нас просто отсутствовало. И нам про это рассказывают, что смотрите, какие вы недоразвитые, у вас нет того, что у них было. Конечно, потому что мы взяли сразу развитый конечный принцип воспроизводства власти. И Россия строилась как монархия. Она осталась таковой при Советском Союзе, как Красная монархия. Она осталась таковой после Советского Союза, как монархия выборная.
Это у нас закреплено в Конституции, почитайте раздел про Президента, неважно кто он, но что он может и что он должен делать. И это Государь, он в Конституции в этом качестве закреплен, он стоит над всеми остальными властями. И эта Конституция, как мы помним, была закреплена выстрелом, но не из Авроры, я не знаю из чего стреляли по Белому Дому, в котором тогда сидел Верховный Совет, который после этого перестал так называться. У нас теперь Федеральное собрание в двух палатах. А там был Верховный Совет, теперь там сидит правительство, после ремонта. Но в 1993 году принцип восстановления монархии, как основного способа воспроизводства власти политической на нашем пространстве, был закреплен расстрелом Белого Дома и принятием новой Конституции.
И он там есть. Поэтому очень любопытно, кстати, с этой точки зрения, как воспроизводилась власть. А что сделал Ельцин? Он что сделал? Он искал преемника и передал ему власть. Передал. Поэтому это не наследственная монархия, разумеется, потому что наследственная монархия – это атавизм. Он обусловлен тем, как устроено западное общество. Мы сейчас к этому перейдем. Нужно будет охарактеризовать то общество в отношении воспроизводства власти как отличающееся от нашего. И это тоже для нас способ понимать наш способ воспроизводства. Но я могу сразу сказать, что наследственный способ передачи власти в рамках монархии – это определенный пережиток, и Россия его преодолела, а монархия осталась. Вопросы?
СУ: Почему мы называем это монархией? Я в своем рабочем лексиконе пришел к «единоначалию», если по-русски, либо автократия, Autocrates. Потому что, конечно, монархия – надо разъяснять. Я для себя до конца это понятие не разобрал, потому что оно до такой степени идеологизировано, культурологизировано, в том числе на уровне всяких брендов мировых. Для меня само понятие «монархия» – требует разбора.
И вопрос: чем она отличается от монархии иной, например, сохранившейся до сих пор британской, которая является гибридной моделью, – они что-то оставили монархического, но и элитки есть? Или это во второй части у нас будет?
ТС: Мы сейчас к этому перейдем.
Называй как хочешь, хоть горшком назови, только в печь не ставь.
Ты обсуждаешь то, к чему привыкло языковое сообщество, то есть люди, говорящие на языке. Им рассказали, что монархия — это плохо.
СУ: Не, в этом случае монархия зашита именно в то, о чем ты говоришь, я имею в виду – передача именно наследственная, и все.
ТС: Нет, ничего там не зашито. Моно – значит, одна власть, одна. И все. Единство власти. А нам рассказывали все время идеологи демократии, так скажем, — власти должны быть разделены, должно быть несколько властей. Интересно, зачем? Как ты думаешь? Чтобы государства не было, не было государства.
Должна быть борьба все время между разными персонами. И должна быть не одна персона, их много должно быть. Они все время должны конфликтовать между собой. Как ты думаешь, в чьих интересах такая модель власти? Это означает, что власти нет, по большому счету, что она вся поделена, – олигархия так работает. Это твое, а это мое, и давай разойдемся миром, иначе начнем стрелять друг в друга. Собственно говоря, за этим стоит это.
Принцип монархии – это принцип единства власти, а не того, кому она принадлежит. Конечно, есть автократия. Надо разбираться с тем, что такое «авто» — это «само», «самовластие».
СУ: Единовластие, самовластие.
ТС: Единовластие – это монархия.
СУ: То, что у нас называлось самодержавие, если переводить.
ТС: Да, это монархия, конечно. Это определенная путаница в словах, потому что…
СУ: Хорошо.
ТС: Монархия означает то, что власть едина, и она не делится, она неделима. Если ты еще и вспомнишь, что первая задача власти – обеспечивать безопасность, а безопасность неделима, не может быть безопасность для меня, а для тебя опасность. Я защищу свой дом, но не твой. Так не может быть устроена безопасность. Это первая задача власти. Концепция разделения властей имеет не такое уж давнее происхождение, она прямо связана с революционными процессами и с тем, что не должно быть государства, не должно быть единства власти, а должна быть борьба за власть постоянная между различными претендентами на нее. И у них должны быть средства этой борьбы. Нам всеми силами доказывают, что это приведет к невероятному процветанию.
СУ: Была идеология слома советской власти, что должна быть борьба.
ТС: Да.
СУ: Так как нет борьбы, то происходит застой. Логика такая.
ТС: Потому что советская власть была тоже такой же монархической властью, как и предыдущая власть. Она воспроизвелась. Она воспроизвелась не путем передачи, а путем нового учреждения. И для этого использовались весьма экзотические основания, которые до этого никогда в истории не использовались человечеством. Потому что та группа, которая объявила, что это она будет группой власти, и власть будет принадлежать ей. Группа Ленина, боевая организация большевиков. Она претендовала на власть на основаниях, что она знает законы исторического развития.
Она претендовала на власть на ровно тех же основаниях, которые описывает Фукуяма. Что история закончилась на нас, на большевиках. Мы знаем, как устроена история, и на этом с ней покончено. История больше над нами не хозяйка, мы над ней хозяева. На этом основании они пришли к власти. В этом смысле заслуга Ленина, – если это заслуга, что его точно отличает от других – когда он сказал, что мы пойдем другим путем, мы не пойдем путем террора и цареубийства. Потому что до этого все противники монархии исходили из того, что надо просто царя убить, и все, или заменить на какого-нибудь подставного царя.
Просто вспомним, как это происходило. Это не все, конечно, что было в нашей истории, но выдающиеся моменты, которые, кстати, соответствуют критерию общепризнанных и общеизвестных фактов.
Конфликт Курбского с Иваном IV, Грозным. Почему это я не могу отъехать от тебя, если ты мне не нравишься? – “отъехать” это называлось – пойти, уехать в другое государство служить, а точнее не служить, служить я не хочу, ты меня заставляешь служить. А я сам по себе Курбский – свободный человек. Я не хочу, я уезжаю. Речь шла… Курбский был и военачальником, и человеком облеченным высоким положением. Если бы он был частным лицом, то вопроса бы и не было – езжай куда хочешь, никому не интересно, куда ты поехал. Нет, он хотел отъехать, как это называлось, именно в качестве человека, облеченного общественной функцией. Ты должен свою власть со мной, с Курбским, согласовывать, договариваться должен со мной, я должен быть согласен с тем, что ты мне прикажешь. Это вообще никакой не приказ – это тогда договор, совершенно другая тема.
1612 год – целая череда лже-, закончились Рюриковичи и целая череда прошла лжецарей. Поляки сидели в Кремле и предполагали, что они там и будут. Но дело в том, что принцип монархии заключается в том, что монарх дееспособен – он решает, а не кто-то другой, что будет. А они решили сделать монарха недееспособным, поэтому они все были поддельные монархи.
Как было в нашей комедии «Иван Васильевич меняет профессию» – “Царь ненастоящий!” А что такое настоящий Царь? Тот Царь, который является политическим телом народа.
1825 год, с чего, собственно, началась традиция цареубийства. Ее придумал не Нечаев и не те, которые бомбы бросали. Декабристы осуществили это. Идея была в этом. А почему? Что там произошло? Конституция. В конституции ли дело? Кто должен был наследовать трон за Александром I? Кто был старший?
СУ: Константин.
ТС: Да, а почему он не стал наследовать вдруг?
СУ: Потому что он женился неправильно.
ТС: Да, видимо, семья сказала: ты не годишься.
СУ: Он не очень и сам хотел, насколько я помню сюжет.
ТС: И я бы так сказал, что я не очень хотел бы на фоне всего случившегося. Он был очень сильно полонизирован. Он был царем польским, и польский двор у него был. И вообще он был весь европеец. И такой царь не мог сидеть на русском престоле. И ему посоветовали, по всей видимости, я так думаю, чтобы он этого не делал. Хорошо он не делал, и он не сделал. Но зато восстание произошло. Где что должны были сделать? – Убить Николая I, который не был тогда первым еще, он только им становился. Это к вопросу о механизмах передачи власти.
У нас и до этого корректировали личность того, кто будет править. Наша монархия русская наследственной была с очень большой натяжкой. Она по большому счету была наследственной после Николая I – то есть Николай I, Александр II, Александр III. Кстати, Александра II убили, на Александра III покушались, и эффективно, здоровье ему подорвали. А Николай II сам отрекся. Тоже интересно: отрекся в пользу вообще-то брата.
СУ: У нас бескризисных передач власти очень немного.
ТС: А дальше что? А она не является кризисной. Я указываю только на одно – наследственного характера монархии у нас почти нет в нашей истории. Но это монархия. Важно, что это монархия.
Теперь давай перейдем к ним. Почему вдруг у них сохранилась монархия? У них это – смотри, у кого. Великобритания, точнее Соединенное Королевство, потому что Великобритания – это без Ирландии, а кусочек Ирландии все еще есть, значит Соединенное Королевство до сих пор – United Kingdom. Это Норвегия, это Швеция, это Дания, и это Испания. Нидерланды забыл. Там тоже король или нет?
СУ: Да, да.
ТС: Это Лихтенштейн, Люксембург и Монако. Вроде маленькие страны, но почему-то у них монархия. Где монархии нет? Понятное дело – в Германии нет. В Италии она была, ее снес не Муссолини, Муссолини короля не уничтожал, но потом в результате послевоенной истории. До самого последнего времени, до войны была монархия в Болгарии, в XX веке, царь там был.
СУ: В Румынии ордена советского монарх последний.
ТС: Да, их снесла война, они все воевали на стороне Германии.
По большому счету, несчастен тот народ, у которого нет царя и нет царства. Вспомни историю евреев. Что им было обещано? Царь. И они его ждали. Потому что все знали, что народ без царя – это народ несчастный, его ждет несчастная судьба и он будет гоним по миру без своего дома.
Поэтому очень любопытно. Почему и зачем им монархия? Они все доказывают одно, и это – декорация. На фасаде рококо, завитушки или барокко – кому что нравится. А это антиквариат исторический, такая мебель досталась.
СУ: Дань традиции.
ТС: Дань традиции. Да! Интересно узнать, что такое традиция. И какова политическая роль этой традиции. Какая политическая функция традиции? Зачем она нужна? Почему? А почему бы ее, эту традицию, не оставить в музее? Нет, она актуально существует, более чем.
Просто из примера. Ты знаешь, что был Лорд Маунтбеттен, который кончил жизнь тем, что его взорвали. Взорвали его ирландские террористы – ясное дело. Лорд Маунтбеттен конструировал позднейшую английскую власть, он конструировал финансовое могущество Великобритании. Он выращивал директоров, менеджеров, которые занимаются экономикой. Он вырастил Маргарет Тэтчер с детского садика, как говорится, до университета, а потом дальше в консервативную партию. Откуда берутся те, за которых они голосуют? Этого никто не спрашивает в этих системах с выбором. Никто не спрашивает.
Откуда они берутся? Кто они такие? Откуда взялась Тэтчер? Сама родилась, естественно. Да нет, конечно. За что взорвали Лорда Маунтбеттена? Это риск того, кто занимается конструкцией власти. Террористы, как всегда, являются здесь средством, а вовсе не субъектом. И так далее. То есть, корона по-прежнему является способом воспроизводства власти, а не чего-то другого. А правительство занимается управлением, к власти оно не имеет никакого отношения. Ни малейшего, вообще никакого. Так они это поделили.
Их история отличается от нашей, потому что два фактора дают это отличие.
Во-первых, понятие народа. Потому что наш народ был создан в акте крещения Владимиром Руси, который, кстати, вся либеральная, а следовательно, и большевистская историография пытается представить как политический выбор. Конечно, это не был политический выбор. Владимир обратился в христианство. Он в него обратился. Вопреки язычеству собственному, семье, окружению. Может быть, и благодаря матери. И вслед за ним обратился народ. И появился впервые как народ русский. Русский народ, естественно, старше того русского государства, в котором мы живем.
Наше русское государство, которое, в общем, воспроизводилось, и оно преемственно, включая советский период, создано Иваном III. Тем, кто построил Кремль, и чьего имени колокольня Ивана Великого стоит в Кремле. И он строил сразу как империю. И когда она стала империей, ее стали так называть. Но проект был имперским с самого начала. И русский народ приобрел то государство, которое соразмерно его численности и масштабам, потому что до этого была масса племен разных народов. У нас племенной фактор, фактор генетики большого значения не имеет. По большому счету вообще никакого значения не имеет. Не имеет значения у нас и этнический фактор. То есть тот, который является культурным, но действует в направлении сохранения все-таки генетики, то есть такие обычаи, которые заставляют людей жениться и выходить замуж за своих, а не за чужих. И таким образом ведут к воспроизводству племенного состояния. Это все достаточно подробно Гумилев обсуждал – сын, в смысле.
Не играет это у нас никакого “рояля”. А в Европе играет, это до сих пор племена. А если ты возьмешь англичан, то это жесткое организованное племя. Гитлер пытался подражать этому. Он пытался доказать, что немецкое племя может быть сильнее английского. В этом, собственно, вся драма Второй мировой войны на их стороне. Гитлер отправился завоевывать русских, которых он считал ничтожным племенем, чтобы овладеть их ресурсами. И тогда показать тому племени, которое себя считает самым высшим в мире, что не они высшие, а немцы. И с ним обошлись соответственно англичане.
СУ: Племя – это низшая форма организации, более слабая?
ТС: Понимаешь, я бы не сказал, что она более слабая. Она ведь древняя.
СУ: О чем и речь.
ТС: Она ведь древняя. Общность крови. Кстати говоря, наследственная монархия – не любая монархия – наследственная. Еще раз подчеркиваю. Наша монархия не была наследственной по факту. Начиная…
Тоже интересно – их Романовыми называют – царей 19-го века. Но они не Романовы никакие, они Гольштейн-Готторпы, а Романовы они только юридически. Это было юридически зафиксировано – мы будем считаться Романовыми. Но они не Романовы в племенном отношении, в отношении крови они вообще никакие не Романовы. Поэтому у нас давно боролись с наследственным принципом И как мы знаем, еще идея Петра Первого была в том, что предыдущий монарх должен назначать следующего – так, как, кстати, Ельцин сделал с Путиным. Так, как хотел Петр Первый.
Но у них это не так. Потому что признается родовой принцип организации за существенный, первичный. А с другой стороны, они понимают, что род не покрывает, род все-таки – очень ограниченная форма общности. И родов будет несколько сотен. И они будут воевать друг с другом. Но чтобы они не воевали, надо выбрать первого среди равных. И нужно выбрать род, который среди других родов будет выполнять эту функцию. Отсюда рождается наследственная монархия. Чтобы рода не воевали друг с другом за то, из кого будет следующий король.
Это первое. Этот племенной принцип нас отличает от них. Нам все время рассказывают, что их племенная политика межплеменной розни и межплеменных договоров, которым цена невысока, потому что они с легкостью нарушаются и продолжается война бесконечная между ними, что это – высшее достижение цивилизации. На самом деле, это древний фактор.
И есть вторая политическая конструкция, которая искажает государство. И в этом смысле искажает и нарушает способы воспроизводства власти. Это город с его моделями политического устройства. То, на что ты в прошлый раз ссылался, то, что описано в «Политике» Аристотеля: элита городская заправляет всеми городскими делами, а население города недееспособно, дееспособна только элита. Поэтому она берет на себя функцию представительства, там нет никакого народа, есть горожане. Но их принцип, это старый принцип, он родился отнюдь не при капитализме. Если ты вспомнишь, кто такие буржуа, то буржуа – это горожане. Язык не должен с нами играть в такие игры, что мы ни черта не понимаем.
СУ: От «бург», только во французском.
ТС: Да, по-немецки будут бюргеры.
СУ: По-нашему – это мещане, жители места, “мiсто” – город.
ТС: Город, совершенно верно. Но наши города не формировались до такой степени как коммерческие центры, как города Западной Европы. И в ядре многих государств лежит город, так развивался Рим – от города Рима. Венеция так развивалась. Потому что вся зона Венецианской республики была подчинена законам города Венеции, все делалось как в городе. А город – это договор. Рим, кстати, вынужден был выработать этот правовой принцип различения между публичным правом и частным. Сделки, договоры – это сфера частного права, гражданского права. В публичном праве нет никаких договоров, все по-другому. У них, кстати, было еще и священное право, сакральное право, право богов.
Но Европа наследие Рима не усвоила в полной мере. Но она так и не поняла, в чем суть истории римской. Суть римской истории в переходе от республики к монархии и империи. Как это происходило? Август откуда появился?
СУ: В ходе гражданской войны.
ТС: Нет, это обстоятельства. А суть процесса в чем заключалась?
СУ: Он был преемником Цезаря. Цезарь его усыновил. Он взял все его регалии, но по факту было двоевластие или даже троевластие. Потом была гражданская война. И потом установилось абсолютная власть.
ТС: Гражданская война – это социальное последствие изменения способов воспроизводства власти. Это не механизм изменения. А механизм был в чем? В концентрации полномочий.
СУ: Ты имеешь в виду, что Цезарь передал Августу всю полноту власти?
ТС: Полнота власти. Что такое? Что такое полнота власти? В чем она заключалась? Это вопрос позитивного права. Это был буквально набор полномочий различных, которые в принципе могли до этого выполняться разными людьми. Но Цезаря убили, как мы знаем.
СУ: За это и убили. За то, что он кучу полномочий собрал внутри своей власти.
ТС: А потом попросили Августа, чтобы он выполнял все те же самые полномочия. Его попросили об этом. Он не захватывал этого ничего. Сам принцип, что один человек будет исполнять, скажем так, если не все полномочия магистрата, а такой их объем, который является критическим, что он сосредоточится в одних руках. Не только Империй, который является символом военной власти, их всегда было два – Империя всегда была два, потому что консулов всегда было два. По принципу, что военная власть не должна определять общий порядок власти.
Через концентрацию полномочий, через совмещение магистратских полномочий в одном лице, а потом это было закреплено. То есть они мучительно долго к этому шли. Потом было обожествление Императора. Кстати, Юлия Цезаря тоже обожествили задним числом, как сказали бы мы на нашем языке, “культ личности”, – на языке атеистов, которые вынуждены говорить о вещах, о которых запрещено говорить, но говорить необходимо.
Кстати, обрати внимание, что конечно Хрущев пытался уничтожить культ личности Сталина, он это явление так и назвал. Но этот культ вполне себе возродился в лице Брежнева. И Брежнева обожествляли, его культ личности носил мягкую форму. Но он был, это обязательный элемент этого дела, без него никуда.
Поэтому мы не проецируем формы городской политики, то есть договора. Потому что договор принадлежит частному праву, а не публичному, и это известно из римской истории, из римского права. Мы, русские, не проецируем городские формы организации власти и городской политики на политику Империи и на политику Государства. Государство не может быть построено по образцу Города. Хотя европейцы воевали тысячелетиями за то, чтобы главными были города, и чтобы все было построено так, как устроено в городе. Есть магистрат, есть соответственно городской совет, есть элита, которая все решает, потому что она и богатая, и она же, кстати говоря, родовая обязательно. Это родовое общество воспроизводится внутри нового общества как древнее ядро, а все остальные недееспособны, все остальные должны отказаться в пользу этой элиты.
Наша русская история отвергла это сразу, в самом начале. Не будет русская власть построена ни по племенному принципу, ни по городскому. Она будет построена имперски. В каком смысле? Смотрите историю Древнего Рима, потому что мы оттуда проистекаем.
Какие были отношения политические сугубо имперскими и не характеризующими городские отношения? Как, по-твоему?
СУ: Было ядро империи.
ТС: Не, я про механизм сейчас спрашиваю.
СУ: Механизм чего? Власти внутри империи?
ТС: Император на что опирается? На какой тип отношений? Я отвечу сейчас, потому что времени у нас не так много. Это отношение “патрон-клиент”. В рамках которого они клялись друг другу в верности, и это публичное право. Это не право договора коммерческого. В котором интересы есть, в котором цена есть, который расторжим. Нет, это нерасторжимые отношения, в них вступают раз и навсегда, и обе стороны в этих отношениях должны быть верны друг другу и служить. Это Рим выработал. И кстати, с помощью этого он боролся с собственной демократией, которая была городским правом, потому что рождался Рим как город. Рим рождался как город и долгое время проецировал свои городские формы политики на все остальное пространство. Вот в чем дело.
СУ: Просто у города была форма экспансии – легионы и армия.
ТС: Да, и все завоёванное перестало быть городом, оно им не являлось. Европейская история – это мучительная история борьбы городов с государством. Потому что государства, даже если они родились из города, не являются городом. Они нуждаются в других политических формах и в других политических типах отношений, не городских. Поскольку городов много, и они продолжают диктовать свои требования, происходит смешение этих форм, сейчас не будем обсуждать логику этого смешения – она довольно занятная.
Но то, что нам диктуют в качестве якобы более высокоразвитой цивилизационной формы европейской – это попытка представить племенные отношения и городские отношения как политический образец для империи и государства как такового. Но та же западная история доказала и выработала обратное, что для того, чтобы построить государство и, более того, империю, которую европейские страны пытались воспроизвести, все эти полторы тысячи лет после падения Рима и не смогли ее воспроизвести. Потому что они так и не поняли, на чем она строится.
И с чем боролась сама империя внутри себя? Империя строится на иных, нежели городские и племенные, типах политических отношений. На отношениях верности и служения, которые конкретно в Римской империи были отношениями патрона и клиента. И с помощью именно этих отношений, при выполнении демократического ритуала, а он стал ритуалом с какого-то момента. Когда пространство выросло и перестало быть городом, там и решались на форуме эти дела: одни клиенты против других клиентов.
Но это не демократия, та первичная военная демократия, где люди голосовали по принципу, что они воюют, следовательно, рискуют своей жизни и несут неограниченную ответственность за свое голосование сами. И напрямую делят власть, в этом смысле без всякого государства. В городе это возможно. Город – это не государство. Там можно делить власть, распределять ее. А в государстве это нельзя, оно развалится. И в империи нельзя как в форме реализации государства, но практической. То есть той, в которой государство может существовать в истории неограниченно долго.
СУ: В такой логике то, что они сейчас строят у себя как минимум в ЕС, — это большой город.
ТС: Да, и поэтому он развалится. Конечно. Они до сих пор ничего не поняли. В отличие от англичан.
СУ: Да, а у британцев, в смысле, скажем так, у версии США британской еще более интересная модель: по факту президент полноправен, для людей есть ритуальное участие. Де-юре полноправен, а де-факто – прекрасная олигархия наследственная.
ТС: Там племенная структура воспроизвелась. Есть племя Клинтонов, есть племя Кеннеди, которых истребили как племя, их убивали всех, не одного только, с него начали, но потом продолжили по отношению ко всем. Намечается у Обамы свое племя. Там все равно происходит все то же самое, что было и до этого. То есть, сквозь имперские формы все равно прорываются племенные, городские формы. Байден, конечно, типа государь, типа он монарх, выбранный. Но царь-то не настоящий, мы это проходили. Не настоящий царь. А когда царь не настоящий, начинается смута. Они сейчас это будут хлебать. А мы хлебали это в 1600 соответствующем году.
Понимаешь?
Мы с самого начала знаем, что города – если это не военная крепость, то это точка концентрации капитала. Потому что основной формой существования капитала является город, это, безусловно, так. В этом смысле буржуа – это капиталист. Даже если это самый последний горожанин, но обрати внимание, он живет от денег, а не от своего труда на земле. От денег. И все, раз он живет от денег, и главное для него – деньги, оборот денег, он – капиталист миноритарный. От этого он не перестает быть капиталистом. Поэтому города должны знать свое место.
Капитал должен работать, но ему нельзя давать власть. Потому что он не будет нести за нее ответственность. Ведь основная вся проблема после революции заключалась в том, что буржуазия потеснила аристократию. Но правда не везде, потому что в Англии аристократия справилась с этим вызовом и сохранила за собой власть. И для этого им нужна корона, потому что она их защищает именно в этом качестве. На всякий случай они рассказывают, что это украшение фасада. Нет, это самая суть дела. А те, кто хотят Англию уничтожить, хотят уничтожить корону в первую очередь, ее надо сначала уничтожить, после этого Великобритания падет, без этого украшения на фасаде.
СУ: А у нас риск прорасти племенным отношениям, – это значит сразу конец России? Естественно, сразу раскол.
ТС: Да, мы-то знаем эту проблему. Мы ее решали в корне. Мы никогда племенные отношения после монгольского нашествия не допускали в политическую действительность. Понятно? То есть, я сейчас не про дружбу народов рассказываю, а про негативный принцип, про то, что запрещено. Запрещено у нас политизировать межплеменные отношения.
Поэтому русская власть с начала существования русского государства, то есть 500 лет назад. Народу нашему тысяча лет, а государству 500. И оно построено было на преодолении последствий монгольского завоевания, но монгольское завоевание почему было возможным? Потому что было то, что мы называем междоусобица. Междоусобица – это племенная рознь. И города считались основой политической власти – кто в каком городе сел на какой престол. Кто где сидит – так это и называлось. Князья распределялись по городам. Городская и племенная политика привела нас к розни, а рознь привела к завоеванию всего этого пространства монголами. Русские этот урок выучили. Племена и города нельзя допускать в имперскую политику, их там не будет никогда.
Но нам, естественно, всю дорогу рассказывают, что это и есть ваша отсталость. То есть, Рим времен Августа – это отсталый Рим, по сравнению с тем, который был при Ромуле и Реме. Приблизительно так это выглядит. Но это смешно, естественно, если мерить культурной линейкой. А вся пропаганда либеральная построена именно на этом. Она провозглашает либо племенные, либо городские принципы политические, либо их взаимосвязь, и выдает их за образец, за цивилизационный образец политики государственной.
Да, ты хотел что-то спросить.
СУ: Нет, я не спросить, я хотел уточнить, у меня контртезис.
Я считаю, что мы подсмотрели и научились у монголов тому, как во имя политической власти можно межплеменные, междоусобные, местечковые различия преодолеть именно высшей политической волей. И, собственно, мы это и освоили.
ТС: Почему это возражение? Ты говоришь о генезисе нашем. Я с тобой полностью согласен.
СУ: Я имею в виду, что это было добровольное. Короче, у нас в истории это как негативное, и мы преодолеваем негативные последствия. А я считаю, что это не негативное, не позитивное, это была интеграция наша внутри, которую мы подцепили и поняли, что этот инструмент такой же, как, например, полевая почта, это система ям, ямщиков – круто, давайте ее использовать. Это то, что нас сделало мировой культурой.
ТС: Ты должен тогда, честно говоря, рассмотреть все-таки в деталях царствование Ивана III и оценить то сопротивление, которое Ивану III оказывали все те же князья и те же города. В частности, город Великий Новгород, который оформился практически как город с государственной претензией на манер Рима и на манер Венеции. Ему пришлось подавить это все, поэтому я не вижу тут никакого… Это у тебя какие-то маркетинговые темы проскакивают в рассуждении, что кому-то что-то понравилось – никому ничего не понравилось. Но вывод был сделан государем, что этого больше не будет. Монголы ослабели, монголы не смогли воспроизвести свою власть. Не смогли, а почему? Очень интересно, это отдельная тема, мы сейчас не успеем это обсудить.
СУ: Да, мы сейчас не будем углубляться.
ТС: Но мы не могли брать монгольский образец за образец, потому что монгольский образец к этому времени весь вышел, понимаешь, ушел в гудок. Монголы ослабели и утратили свою власть. Монголы действительно принесли нам один элемент, который мы прямо заимствовали. Мы отказались от политической традиции предательства, как от модели политики. Мы отказались – русские. Потому что Яса Чингисхана это прямо запрещала. Предательство было запрещено. Если ты боролся со мной до последнего, ты можешь войти в мое войско. Если ты предал своих и пришел ко мне, в смысле к Чингисхану, принеся головы своих соплеменников на блюде мне, то я тебя казню за это. За то, что ты предал своих. Это мы акцептировали.
Я тебя уверяю, что в принципе после того, как монгольская власть ослабла, и Орда разделилась сама в себе, было огромное количество энтузиастов восстановить политические порядки, предшествующие монгольскому нашествию. Только государь рассудил иначе: мы этого делать не будем. Весь смысл собирания земель так называемого – они не объединились сами в едином порыве: Ой, как нам хорошо, мы теперь не будем больше так воевать друг с другом. Мы все сейчас сами объединимся. – Не было этого. Пришлось объяснять каждому, что так больше не будет. Новгородцам объяснять, и не только.
СУ: Это в титуле содержалось – объяснение содержалось в титуле.
ТС: Правильно. Я тебе указываю только на одно, что ты рассматриваешь, что у монголов была хорошая реклама и хороший маркетинг, они нам показали хорошую вещь, и мы ее себе взяли. Ничего мы так просто не взяли, а пришлось государству и государю объяснять князьям и городам, что больше их племенная и городская политика не будет основой государственной политики. Потому что она не может ей являться.
СУ: А объяснять с помощью методов, изученных, подсмотренных, в том числе у монголов.
ТС: А что он подсмотрел у монголов? Объясни мне. Настучать по голове – было и до этого известно. Это один из самых эффективных способов обучения – дать по башке, но не убить, а потом объяснить, за что ты получил по голове. Это просто обучение, с помощью палки, но обучение.
СУ: Это беспрекословное подчинение автократу, монарху, кому угодно. Что это не первый среди равных для элиты. Потому что как было в средневековье? Есть мы – Рюриковичи, еще кто-то – элита.
ТС: Ты недооцениваешь культуру Русского государства и Русского государя. Но все-таки история Византии им была хорошо известна, и Рима. Так что не было прямой кальки с монголов. Монголы преподали урок. Первое – к чему ведет ваша разобщенность, преподали этот урок, его нельзя было не заметить. Но кто его выучил? Не князья выучили, а государь. Кто был способен воспринять этот урок? Это первое.
Второе – беспрекословность подчинения у монголов строилась во многом на том, что все-таки их монарх был, прежде всего, воинским начальником, и понятно, что в армии, конечно, единоначалие – это понятный принцип. Но государь не сводится к роли военачальника. И может быть вообще не военачальником, до известной степени. По крайней мере, не только им. И не очевидно, что нужно ему подчиняться во всем. Если он выступает не как воинский начальник, а в ином качестве, то почему ему нужно обязательно подчиняться? Почему с ним нельзя спорить? И монгольский урок здесь ничего не дает, а Византия дает очень многое.
Византия была воспринята как культурный образец, она не завоевывала Россию. Это мы брали Константинополь в довольно давние времена. Поэтому урок был и византийский, в том числе.
СУ: Армия и мировая культура у империи. Армия как форма организации. И мировая культура. Собственно, содержание русской имперской культуры — это содержание культурное византийское. А изначально передовые технологии, пришедшие оттуда: это монголы обобщенные, и Китай, и Средняя Азия, и Тамерлана традиции, с которыми мы столкнулись. Это и вызвало потом всплеск. Это мой взгляд.
ТС: Я бы это не преувеличивал. Это во многом евразийские россказни. Урок монгольский был. Он заключался в том, что если вы будете друг с другом все время воевать, то придет тот, кто вас завоюет. Это первое.
И второе. Если вы будете считать, что предательство — это высшая форма политики, то вам конец. Потому что они предавали друг друга через два раза на третий, а то и чаще. Ты любишь проводить параллели с украинством. А украинство, оно так и осталось, политическое украинство, в этой логике.
СУ: Это вообще европейская традиция – традиция предательства и традиция города. Если в рамках нашей сегодняшней встречи. А азиатская традиция – специфическая.
Мы уходим от темы, давай про русскую власть. Тимофей, смотри, по поводу вопросов мы многократно обсуждали, и я когда готовился, освежил в памяти Александра Сергеевича нашего, «Бориса Годунова». Потому что я считаю, что вопросы власти всегда проявляются в кризисы. «Борис Годунов» как раз об этом, и о народе, и об ожиданиях, и о добровольности. Но мне кажется, что эту тему надо доразбирать.
ТС: Это подход к теме. Но тем не менее, кое-что мы утвердили. Особенно в логике некоторой контрпропаганды так точно. Потому что попытка навязать нам идеи городской политики, идеи племенной политики в качестве высших достижений цивилизации, является нападением на нас, на нашу идиосферу. Потому что, следуя в традиции Рима и Византии, Византия – это тот же самый Рим, просто его так назвали его враги. Вообще-то это Восточная Римская империя.
Следуя в их культурной традиции, мы ставим собственные имперские формы политические выше племенных и городских. И это не недостаток, а преимущество. Это не отставание, а опережение в цивилизационном развитии. Это мой тезис о русской власти на сегодня. Но, естественно, это не все. Потому что надо еще специально разбирать, как минимум, советский период, – что там происходило.
СУ: Да, и кризисные моменты русской власти.
ТС: И кризисные моменты тоже надо разбирать, на чем они были построены.
СУ: Потому что у нас всегда передача такого типа власти, – это всегда, если не кризис, то хотя бы риск кризиса.
ТС: Поэтому выбирай.
СУ: Я думаю, что надо советский период, в этой логике.
ТС: Да, потому что пока я про него сказал только одно, что это воспроизведение монархии. Причем в ее ненаследственной форме, в свободной от родового принципа форме.
СУ: Еще интересна роль элит, организованных по подобию орденского принципа. Я об этом сегодня только вкратце. Я много думаю об уникальности этой партии большевиков.
ТС: Давай в следующий раз это обсудим.
СУ: Именно советскую власть. Она менялась: в 20-е годы была совсем не такая, как в 30-е. Правильно? И в 40-е, и в 50-е.
ТС: Да, она эволюционировала, безусловно.
СУ: Отлично тогда. Сегодня у нас подход, так сказать, три подхода по восемь повторений засчитаны, ушли думать. Спасибо тебе, Тимофей.
ТС: Спасибо, Семен.
СУ: До встречи. Уважаемые друзья, на этом Философский субботник заканчивается, но я надеюсь, что у вас процесс мышления только начинается, потому что ровно для этого нам нужны такие мероприятия. Потому что вы помните, что без философии нам конец, а никто нам ничего не расскажет. И сами не сделаете, ничего у вас не получится.
До новых встреч.
Всего доброго.
Словарь когнитивных войн
Телеграм-канал Семена Уралова
КВойны и весь архив Уралова
Бот-измеритель КВойны
Правда Григория Кваснюка
Was this helpful?
3 / 0