Словарь когнитивных войн | Крах Красной власти

Философский субботник-8 с Тимофеем Сергейцевым

Семён Уралов: Дорогие друзья, мы начинаем. Это Философский субботник. На календаре 18 марта. Всех приветствую. Вы можете слушать нас на всех удобных подкастах Яндекс.Музыка. Гугл.Подкасты. Выходят через несколько дней. Основная площадка в Телеграме, где и проходит трансляция.

Философский субботник. С нами Тимофей Сергейцев. Тема, на которой мы остановились, которую подобрали — крах красной власти. Тема, о которой я думаю, наверное, со своего подросткового возраста, потому что это пришлось на мое пионерское детство. Поэтому у меня есть много о чем подумать. И очень интересен взгляд Тимофея Николаевича. Тимофей Николаевич, еще раз привет.

Тимофей Сергейцев: Да, привет.

СУ: Наша тема и как всегда в контексте расшифровываем, что значила песня. Те, кто слушал нас в записи, это была «Утренняя гимнастика» Владимира Семеновича Высоцкого.

ТС: Я думаю, что Высоцкий больше, чем кто-либо в нашей истории, выразил наш советский период. В народном формате. Если есть советская поэзия, то это Высоцкий, в первую очередь, может быть, даже ее вершина.

А почему мы выбрали эту ироничную гимнастику? Потому что здесь, казалось бы, на очень простом примере собраны едва ли не все главные характеристики этого периода: и бодрость, духа, и грация и пластика, и бег на месте, который общепримиряющий. А также замена коньяка и кофе на что-то другое, не вполне удавшееся. Поэтому, наверное, надо думать над творчеством Владимира Семеновича, если мы хотим понять, чем был наш советский период и что это за советская жизнь такая. Она там отражена, выражена. И это вообще ее манифест — его песни.

Давай вернемся к теме. Мы собирались обсудить конец советской власти, или красной власти, или власти Коммунистической партии. Все это приблизительно одно и то же. За некоторой технической разницей.

Но сначала вспомним, как мы зафиксировали, что есть советская власть.

СУ: У нас же метод через государство и общество.

ТС: Чем она была. Нет, наш метод именно в том, что мы обсуждаем именно власть. А государство обсуждаем дистанцировано от власти, в отношении к власти.

СУ: Я имею в виду в отношении красной, что государство стало включать всех. Это была ее особенность.

ТС: Да, да. Это была попытка создать государство. Проектом этой власти, было государство для всех, которое включает в себя народ. А сама эта власть в качестве своего основания предъявила научное знание об обществе и человечестве, об истории. Если говорить более скучными терминами, — социологию в широком понимании. Как науку об обществе, построенную по модели естественных наук.

Напомню, что в период ее создания была и другая тенденция, и другое направление мысли, которое называлось «науки о духе», скорее всего, там слово наука надо поставить в кавычки, которое по-другому пыталось рассматривать человеческое общество в качестве предмета изучения. Возобладала, тем не менее, естественно-научная модель, мы знаем эту модель как марксизм. И красная власть объявила своим основанием, основанием своего права властвовать и причиной для своего восхождения, то, что она обладает этим знанием.

И, честно говоря, практически все попытки как-то проанализировать судьбу этой власти, в общем-то, тоже все крутятся вокруг социологических оснований, социологического типа рассуждений. Всех интересует социология восхождения этой власти и социология ее падения. Кто был недоволен, какие были классовые причины или другие стратовые, или кастовые соображения. А между тем, ведь судьба советской власти, судьба красной власти — это же судьба самой социологии. А можно ли ее обсудить в пространстве ее же собственных категорий и понятий? Боюсь, что ничего не получится из этого.

И во многом с этим связано то, что у нас до сих пор нет никакой реконструкции, а что, собственно, случилось? Причем в обоих смыслах. Почему вдруг такой успех произошел у красной власти? Почему столь же невероятное ее падение состоялось? Мы уже упоминали в одном из прошлых обсуждений, что по ходу пьесы, где-то в районе конца 60-х годов, 1968-1969, собственно говоря, развитие социологии было запрещено. То есть результатом того, что социология стала основанием для власти, в точном соответствии с законами диалектики, которые проповедовали ровно эти же товарищи, они и запретили дальнейшее развитие социологии. И в этом смысле эта власть убила себя сама, запретив разбивать собственные основания. Может быть, для какого-то анализа это вообще достаточное утверждение, больше ничего не нужно.

Но, тем не менее, я думаю, что все-таки нам следует представлять себе более широкую картину происходящего. Потому что с другой стороны, ведь красная власть решала проблему, не решила — выживание России в 20 веке. В каком-то смысле она сделала то, ради чего появилась. И ее судьба исполнилась, то есть она исполнила свое предназначение. А это нечто все-таки большее, чем просто логика самоубийства. Хотя логика исторического самоубийства все время преследовала коммунистов.

И одним из первых, наверное, об этом сказал Лев Троцкий. Этого мы тоже немножко касались в прошлый раз. [также: Красная власть и Методология предательства украинских элит. Философские основания самоликвидации Украины] Когда он упрекал Иосифа Сталина в том, что с одной стороны, стремительно расширяя ряды коммунистической партии, привлекая туда все новых участников, по существу, осуществляя оргнабор, который уже не может быть построен на вдумчивом самоопределении каждого участника, на том, что он свою судьбу выстраивает, а строился просто на мотивах привлекательности, на том, что это нечто дает. А с другой стороны, на фоне этого массового оргнабора, кстати, пролетариата в первую очередь, потому что первоначально коммунистическая партия, партия большевиков, конечно, не из пролетариата состояла.

На фоне этого оргнабора, как считал Лев Троцкий, произошла утрата исторических целей, ради чего все это делалось. Если брать оригинальный текст Троцкого, то мы увидим, что он все время апеллирует к необходимости продолжать революцию и выводить революцию в мировой масштаб. Но, собственно говоря, они все с этого начинали, все исходили из того, что революция не остановится в границах одного страны. Да и Россия рассматривалась марксистами скорее как средство организации мировой революции, а вовсе не как ее центр и главный штаб.

Вне зависимости от того, насколько адекватны эти представления о мировой революции сами по себе, по типу и по масштабу, они, конечно, представляли из себя цель исторического характера, исторического масштаба. И критика Троцкого заключалась в том, что если цели такого масштаба будут утрачены, то во что превратится резко выросший аппарат партии, которая в то же время и являлась организацией, осуществляющей власть. Причем стоящая над государством, не включенная в него. Потому что она это государство строила. И естественно, она строила, не помещая себя внутрь этой построяемой конструкции.

Так вот, кем она останется? Троцкий прямо это называл термином, давно хорошо известным. Наверное, он придал ему некоторый новый смысл в связи с этим употреблением. Он говорил, что вы строите бюрократию. А кем станет эта бюрократия? Утратив связь с историческим целеполаганием и с историческим масштабом действия, ваша организация станет бюрократией, а следовательно захочет воспроизводить исключительно саму себя, а не решать какие-то задачи, ради которых надо рисковать своей жизнью, положением и тратить свою жизненную энергию.

И она в конце концов, так он и писал, превратится в хозяев новых концернов, акционерных обществ. То есть буквально Троцкий описывал приблизительно ту приватизацию, которая у нас происходила в 90-х. Он так был прозорлив. Я так думаю, что за это его, в общем, Сталин и убил. Как предсказателя. И как предсказателя, за которым чувствуется определенная ужасная правда. Что будет?

Но прежде чем это произошло, все-таки красная власть пережила определенную эволюцию. И для того, чтобы понять в чем драма и даже трагедия этой эволюции, нам придется различить два понятия, которые удивительным образом часто отождествляются. И за этим отождествлением и прячется то, что ты называешь когнитивной дисфункцией или когнитивной атакой. То есть разрушение в системах знаний, не позволяющее понять собственную ситуацию и самоопределиться.

Мы должны четко понимать разницу между народом и обществом. Царя в России скинуло общество. Народ всегда был опорой царской власти. Да, у него всегда была мечта, что царь тоже будет народным. Дело в том, что царь и был народным. Потому что ни на кого другого монарх опираться не может, кроме как на народ. А общество народу противостоит. По самому своему устройству и ценностям, которые оно исповедует и по функциям. Потому что, если народ — это общность и единство, которое воспроизводит человека, начиная от создания семей и собственно деторождения, и продолжая процессами воспитания, которые в значительной степени происходят в семьях, но не только семьях. И в некоторой народной общности они тоже происходят. Не в обществе.

Потому что общество это как раз набор достаточно жестко обособленных индивидуумов, вступивших в отношения друг с другом. И общество занимается не воспроизводством человека, но оно занимается производством товаров в конечном счете. Тут марксисты были правы. Оно организовано разделением труда. И конечно то, что случилось в 1917 году уникально, потому что если во всех других революциях европейских, английской революции, голландской, нидерландской революции, революции американской по генезису являющейся европейской революцией, западноевропейской, французской революции, сносили царскую или монархическую, королевскую власть. Ее сносили за счет пресечения связи монарха с народом и от имени народа. Узурпируя имя народа.

Это принципиально, потому что механизм революции заключается в том, что общество узурпирует имя народа и начинает выступать от имени народа. Хотя народом оно не является. Более того, общество — это враг народа. Жесточайший, последовательный, исторический враг. И весь трюк и заключается в том, что оно начинает присваивать себе имя народа. Дальше ему приходится этот народ репрессировать, другого варианта просто нет.

Великая французская революция, как мы знаем, сопровождалась таким эпизодом, как восстание в Вандее, где народ все-таки восстал. Действительно, его пришлось подавлять. А дальше эффективным способом взнуздать французский народ, народ Франции, стали наполеоновские войны. То есть в этом смысле французский народ загнали в эти войны. И в этом роль Наполеона историческая. Он смог таким образом обеспечить и власть отчасти, но в основном все-таки господство общества над народом.

А в России произошла удивительная вещь: красная власть опиралась на народ, а не на общество. И народ восстал против общества. Собственно говоря, это и был октябрь. Эта дистанция от февраля до октября 1917 года, и заключается в том, что красная власть сумела встать во главе народа. И повела этот народ в некоторое будущее, о которым он не имел ни малейшего представления. Но в результате народ поднялся в государственной деятельности, поднялся к культуре, к высокой культуре, причем как к культуре русской цивилизации, так и к мировой культуре. И создал фантастическую промышленность, и армию, и военную силу. И все это было реальным действием.

Мы сейчас называем это красным проектом. И благодаря этому мы существуем. Потому что все те государства и страны вокруг нас, которые считали, что именно общество будет дальше определять процессы внутри России, были абсолютно убеждены, и так и было бы, если бы общество этим субъектом оказалось, что России придет конец, она распадется. Все готовились к этому, но, по большому счету, и сейчас к этому готовятся, концепция с 1917-1918 года так и не поменялась. Все ждут, когда же? Хорошо, надо переждать.

Да, в России возник какой-то фантастический выплеск энергии, возникла фантастическая форма власти, которая не дала общественному эгоизму развалить к чертовой матери страну и разделить в этом смысле народ.

Если мы посмотрим на параллельную историю североамериканского континента — Соединенные Штаты, там эта война с народом успешно ведется, но ресурсы подходят к концу, потому что главная задача общества в борьбе с народом это разбить народ на мелкие группы по возможности воюющие друг с другом. Тогда можно руководить.

Общество все время производит лишних людей, которые не вписались в общественные отношения. Общественные отношения всегда имеют ограниченную емкость. А в народе нет лишних людей, наоборот народ — это то единство, которое принимает свое лоно абсолютно всех. В этом его смысл. И еще раз: народ занят воспроизводством человека, а общество этой задачи не имеет, оно от нее свободно, потому что общество — это сумма наличного эгоизма. Богатые и сильные объединяются в своей борьбе против всех остальных. Никогда по-другому не было и не будет.

В этом смысле достаточно давние, можно даже сказать древние формы такого объединения куда более развитые, чем современные. Потому что, обратите внимание, что сейчас происходит в той же, например, Франции. Вышло там несколько миллионов людей на улицу против пенсионной реформы. Вышло, не первый раз вышло. И что? А ничего, общественная структура на это реагирует жестко — принимает закон о пенсионной реформе, даже избегая голосования в Национальной Ассамблее, то есть в нижней палате парламента, воспользовавшись некоторой формальной процедурой. Это война общества против народа — так она выглядит.

Кстати говоря, классическая демократия, прежде всего римская, конечно, показала, что может включить в себя большое количество людей, гораздо большее, чем греческий полис, относилась к закону, который при господстве общественных отношений доминирования, освещается, рассматривается как нечто сакральное. Молятся на закон одним словом. А что это означает?

Это означает, что должен соблюдаться ритуал — основа любой процедуры и, в том числе, любого метода мышления. Потому что ритуал — это то, что мы исполняем перед лицом того, что непостижимо. Самый простой пример — это рождение и смерть человека. Они не постижимы. Поэтому перед лицом непостижимого человек, чтобы упорядочить свои чувства и самоорганизоваться, использует ритуал. А ритуал уже является основой дальнейшей и литургии церковной и метода мышления, в том числе научного метода и юридической процедуры.

Это источник всех основных форм нашего цивилизованного существования. Если мы откроем хоть википедию, то есть любое самое общее представление о том, как римская демократия была устроена. Она же исходила из очень жесткой процедуры: выдвигать законопроект, разрабатывать его могли только магистраты, обсуждать, дебатировать его мог только сенат, магистраты не могли. То есть те, кто разрабатывает закон, обсуждать его не могут, критиковать, обсуждать, вносить поправки они не могут. Они уже разработали его, хватит с них и этого. А принимают закон, по нашему, комиссии, по-латыни — комиции [лат. commissio], они говорят да или нет, но они не могут внести ни слова изменений, ни одной запятой, ничего обсуждать они не могут. Они либо принимают, либо отвергают.

Давайте сравним с современной формой так называемой демократии. Нынче у нас все те, кто выдвигает, те же и обсуждают, те же и принимают. Никого это почему-то не смущает. Что же это за закон такой? А где же тогда процедура? Где же ритуал, литургия? Законы где? Нету. Значит, он не священен. Он является в общем-то формой произвола.

С другой стороны, римская демократия признавала авторитарную власть. А где была сосредоточена авторитарная власть? Семён?

СУ: Ты имеешь в виду военное авторитарное, когда отдавали консулу?

ТС: Военную консулу отдавали, да. С этим более-менее понятно, все-таки военная деятельность специализирована, хотя она, конечно, охватывала в целом римское общество. А вообще в повседневной жизни? В семье. Глава семьи был абсолютным властителем внутри семьи. Причем семья трактовалась чрезвычайно широко.

СУ: Через мужчину семья трактовалась же, как через род.

ТС: Да, глава рода, patres familias [лат. отец семейства], да. Он мог решить, будет ребенок родившийся жить или его надо умертвить. Он мог продать детей в рабство. Причем до тех пор, пока они не эмансипировались, пока они сами не стали частью другого рода, если эта женщина и вышла замуж. Причем с наложением руки, так называемом, не оставаясь в доме отца. Либо если это сын, то он не завел свою собственную семью. Отец мог не признать своего ребенка — тоже вариант. И под властью отца находились все. Отец был включен в политическую систему, в общество, а все остальные — нет. Они обществу не принадлежали, но они принадлежали римскому народу.

Вспомним основную формулу Рима, которая написана была абсолютно везде, что есть Рим. Рим есть сенат и римский народ. То есть, это система отношений народа и общества. В этом смысле ничего удивительного нет. Они это прекрасно знали. И не просто знали, они пользовались этим, детально разрабатывали процедуры отношений между народом и обществом. Понимая, что народ отвечает за воспроизводство человека, а общество — за производство богатства. И если не установить определенного баланса между этими двумя системами, то придет конец. Они это знали.

Но если ты наложишь на то, что делают в современной демократии с законом, лишив его вообще всякого священного статуса, уничтожив, по большому счету, процедуру, ритуал в отношении него то, что они делают с семьей? Семья не то, что, так сказать, умалена в некотором смысле за счет эмансипации ее членов. Это ладно. Она сейчас вообще уничтожается на корню, в принципе, как и завещал нам товарищ Энгельс. Не только надо частную собственность уничтожить, но и государство, и обязательно семью надо уничтожить. А семья – это элемент народного организма, а не общества. Это не ячейка общества, это ячейка народа, вот что такое семья.

И, соответственно, истребление народа, по всей видимости, без уничтожения семьи невозможно. Поэтому на эту задачу направлено огромное количество ресурсов, и, собственно, вся ЛГБТ-тема на это направлена, в том числе, чтобы не было семьи. Советский Союз отказался уничтожать семью, красный проект отказался уничтожать семью. Лев Троцкий прямо указывал на это, что же вы, уважаемые товарищи, отказались от двух других главных установок? Что же вы начали строить государство, когда вы должны его разрушать? И вместо этого генерировать общественные структуры и общественную активность. И зачем же вы не уничтожаете семью?

В этом смысле понятие народного очень любопытно. Почему не назывались наши республики народными? Обрати внимание. А Китай позволил это себе. И еще ряд республик в Восточной Европе добились названия народных, но не все. Например, употребление этого термина в названиях некоторых белоэмигрантских организаций вообще прямо рассматривалось как антисоветское, антикоммунистическое. А дело в удивительном положении, в котором находится все народное. Потому что его с одной стороны едва ли не обожествляли, а с другой стороны то, что ты обожествляешь, оно же превращается в определенного рода инструмент очень опасный и обоюдоострый.

Власть пользуется им, но она же от него может и погибнуть. Он же может быть обращен и против нее. Поэтому развитие народного государства и восхождение народа, которое было сутью советского периода, ускоренное восхождение народа, интенсивное, искусственно организованное с опережением по времени. Потому что дело не только в том, что Сталин говорил, что если мы не пройдем за 10 лет то расстояние, которое другие проходят за 100, 200, 300, это же касалось не только технической стороны дела. Дело же было не только в том, что надо создать оружие, надо создать промышленность, но надо было создать и людей, которые будут понимать, что они будут делать с этим оружием. То есть надо было пройти весь исторический путь в его полном объеме.

И естественно, как всякая акселерация, как всякое искусственное ускорение, такой процесс не может идти без диспропорции, перекосов, без того, что некоторые элементы отстают в своем развитии, а другие опережают. В результате возникают специфические конфликты, которые характерны именно для такого режима. Наверное его правильно и называть развитием — эту акселерацию историческую. И далеко не все и не всегда развивается.

Потому что медленная, спокойная эволюция может быть понята как развитие лишь ретроспективно. Когда кладутся рядом эпохи, разделенные сотнями лет, и мы в нашем знании уже фиксируем, что из одного получилось другое. А если это происходит непосредственно с конкретным человеком во время его жизни, как элемент его биографии — это развитие. И никто не имел опыта развития в этом смысле, только мы его имели.

Я вынужден был, не знаю, видел ты или нет, но в конце прошлого года вышел фильм на Россия 1, назывался «Красный проект». Я являюсь его сценаристом. И готовясь к написанию этого сценария, я вынужден был еще раз посмотреть, что пишут по такой теме, например, как репрессии, и в чем обвиняют Сталина. В том, что он уничтожал своих боевых товарищей, в том, что он интриговал, все незаконно делал. Точно, все так и было.

Но ведь вопрос заключается в другом. А что это за история была, когда боевая организация большевиков, созданная первоначально для борьбы с существующим порядком, созданная как революционная для того, чтобы завалить ту власть и то государство, которые выросли исторически, ликвидировать их. И кстати, делали это не они в результате, а другие общественные силы. Что будет, если эта организация вынуждена будет взвалить на себя бремя власти?

Ведь в этом же и заключалась абсолютно парадоксальная ленинская установка, когда он сказал, что мы пойдем другим путем. То есть мы не будем ограничиваться тем, что мы выступим против, нет, мы возьмем власть и будем нечто делать. Сам Ленин, когда добился этого удивительным образом, на что он и не надеялся, оказался в проблемной ситуации. И был чрезвычайно не уверен в том, что же делать дальше. Что делать дальше? И во многом это уже была не его работа. Это была работа Троцкого, а потом Сталина.

Троцкий создавал Красную армию, а Сталин создавал советскую промышленность. И вместе эти две силы позволили выиграть и победить в Великой Отечественной войне. Но то, что надо именно взять власть — это ленинская установка. Не ограничиваться революцией. И поэтому все остальные революционные силы, хотя они имели, может быть, даже большую поддержку в массах, как тогда говорили. То есть эсеры, анархисты, эсдеки, не говоря о том, что все вместе взятые, имели большую поддержку, тем не менее проиграли большевикам политически, потому что они оставались революционерами, они власть брать не собирались, а красные власть взяли. Собирались и взяли.

И, имея абсолютно экстраординарное основание для взятия власти, научное знание, как они должны будут дальше строить отношения между собой в процессе осуществления власти. Ведь это совсем другой процесс, нежели борьба против царизма, как они его называли, против самодержавия, против внешнего субъекта, иного.

Они победили. А дальше другая судьба, другая история. А как строить между собой отношения? Для этого не было придумано никакой процедуры, никакой особой техники. И началась прямая борьба за власть, не опосредованная какими-то приспособлениями. Это мы и наблюдали. Потому что, в принципе, в этот процесс вовлеклось еще огромное количество людей, которые до революции и думать не думали, что они в чем-то подобном будут участвовать, они совершенно не представляли себе такую перспективу развития собственной жизни, что они будут участвовать в отношениях власти. А пришлось.

И оказалось, что это дело очень рискованное. Что это дело связано с тем, что называется политика. А политический риск не управляем. И ответственность, которую берет на себя человек, участвующий в политическом взаимодействии, в делах власти не ограничена, в отличие от коммерческой ответственности или любой другой профессиональной ответственности. Не ограничена. Может быть ты в этом процессе сделаешь ерунду какую-нибудь, а поплатишься жизнью за это. Это нормально. Так и должно быть. Но люди не ожидали этого.

Поэтому конечно читать мемуары тех, кто либо пострадал от этих репрессий, либо сумел их избежать и наблюдал дальше со стороны происходящее, и думает, что он, написав мемуары, написал какое-то обвинение, удивительным образом до формулы обвинения не дошел. А в чем тут вина? Ведь если вы точно так же были согласны с тем, что надо старую конструкцию устранить и создавать новую, так вы в одной лодке со всеми вместе. Вы обвиняете тех, кто вас посадили за то, что они посадили вас, а не вы их посадили или расстреляли. Это единственное, что можно здесь увидеть в качестве основания обвинения.

Да, есть такая обнаженная материя, которая бурлит, и люди друг друга убивают во имя высоких идеалов. И во имя того, чтобы делать определенное дело. А как их судить? Их же надо судить по их собственным понятиям и законам, по-другому судить нельзя. Но долго это конечно не могло продолжаться. Потому что это просто режим, в котором интенсивно расходуются человеческие ресурсы. Энергия, жизнь расходуются и просто сами люди. Наверное, это тоже был один из механизмов, ограничивающих историческую возможность длительности красного проекта.

Прежде всего приведя народ к массовой политической дееспособности, а это красный проект сделал, красная власть в каком-то смысле исчерпала свою историческую задачу. А какая следующая историческая задача? Какая? Эта решена. А другая какая? И в этот момент пророчество Троцкого оказалось не просто правдоподобным, а просто реализовалось, буквально. Потому что тот аппарат власти, который вырос в качестве коммунистической партии Советского Союза уже, в отличие от партии большевиков, стал массовой организацией, куда включены были миллионы людей. Она в этом качестве стала бюрократической организацией, построившей государство, но сама государством не являющейся. Она с неизбежностью оказалась в конфликтных отношениях с этим государством.

И в отношениях скрытого конфликта, потому что по существу выросшее народное государство имело вопрос к этой власти. А зачем мы нам дальше нужны? Что вы нам хотите сказать? Что вы нам предлагаете? Потому что реально после войны как таковая коммунистическая идеология существовать перестала. Именно идеология. Светская вера осталась. Формальная вера в то, что однажды наступит коммунизм, что бы это ни значило.

Когда Хрущев сказал, что коммунизм наступит через 20 лет, то он, между прочим, уже имел в виду совсем другое. Принято хихикать над этим. Но надо просто задать себе вопрос, а что при этом произошло со значением термина коммунизм? Он был фактически заменен, переинтерпретирован. Речь пошла об обществе потребления, которое он увидел, кстати, в США, съездив туда и посмотрев. И посчитал, что если мы под коммунизмом имеем в виду то, что у нас этого всего не будет, то зачем нам тогда такой коммунизм? А на пути к коммунизму давайте хотя бы сначала достигнем этого.

И Хрущев ушел, но пришла другая команда и другой лидер. А установка осталась, и была даже внесена в партийные программные документы, и скучноватым бюрократическим языком, уже не напоминавшим прежние пламенные революционные речи, сказано, что надо обеспечивать всё возрастающие, постоянно возрастающие потребности, обеспечивать их удовлетворение. Это программные документы коммунистической партии конца 60-х, начала 70-х годов, там это прямо так записано. То есть мы произвели рецепцию проекта потребительского общества, заменив идеологией потребления идеологию коммунизма, потому что идеология коммунизма к потреблению никакого отношения не имела.

Вот когда произошла сдвижка, и коммунизм остался светской религией, то есть это для жрецов формулы тайного знания, которого на самом деле уже нет. Только мы еще пока об этом не знаем, потому что знание тайное, не всем открыто, что они означают. Надо было эти формулы произносить, не ошибаясь, этому учили, кстати говоря, не только партийных работников, а вообще всех людей, кто получал высшее образование.

Но реальный проект, то есть то, на что направлены идеология, потому что идеология всегда направлена на реальность, на реализацию того, что реализуемо. Идеология — это не утопия. Идеология — это описание того, что мы будем делать и добьемся определенного результата. Идеология перестала быть коммунистической, она стала потребительской. И, собственно говоря, народное государство занялось реализацией этой идеологии.

И возник вопрос, зачем нужна компартия? Зачем нужна дальше нам компартия? Что она нам может дать, если она не дает нам той идеологии, по которой мы можем работать? Ну точнее она ее дает, но странным контрабандным способом. Ее прямо нельзя называть, хотя она прямо названа при этом в партийных документах. А с другой стороны сама партия устала от того, что борьба внутри нее не урегулирована никакими процедурами, никакими ограничителями, как способ жизни она беспощадна.

Потому что по своему генезису партийная организация занималась властью в чистом виде. То есть властью направленной непосредственно на исторический процесс. И как мы понимаем, это все равно, что браться голыми руками за провода с напряжением миллион вольт и выше, может ты выживешь, а может быть и нет, смотря как далеко ты окажешься от провода с противоположным значимым потенциалом. И молния проскочит мимо или прямо в тебя попадет и испепелит.

От такой борьбы за власть внутри самой организации устали коммунисты. Им захотелось постоянства и предсказуемости, которые несут в себе законы и процедуры, потому что сама партия никаким законам и процедурам не подчинялась. В том смысле, как мы описывали римские процедуры, например. Мы конечно этого не знаем достоверно, возможно это станет известно после открытия первоисточников, мы не можем сейчас судить до конца об этом на основании фактов, но мы можем судить об этом на основании анализа процессов, как это и делают всегда ученые, политики и управляющие. Это юристы судят на основании фактов, все остальные анализируют процессы.

Анализируя исторические процессы советского общества и как, к чему они привели, в принципе, можем понять, что вполне осознанно была произведена самоликвидация коммунистической партии, а значит и красной власти, потому что коммунистическая партия и была субъектом власти, осуществляющим политическую монополию. Одно из неизбежных следствий — роспуск Советского Союза, потому что конструкция Советского Союза заключалась в том, что над национализмом и над этническими доминантами общественной жизни и разных обществ, будут стоять более высокие политические доминанты, на которых построена власть коммунистической партии. Но как только оказалось, что эти доминанты более не существуют, на первый план вышел национализм.

А что такое национализм? Это в общем-то ведь идея, с помощью которой общество контролирует народ — одна из центральных идей. Очень любопытно, потому что сама общественная верхушка себя не идентифицирует таким образом, она предлагает это как идентификацию для широкого народного употребления. Так это работает. А особенно хорошо это видно на тех нациях, то есть на конструкциях господства общества над народом, которые возникали последними в Европе, у которых были проблемы с такого рода интеграцией. Достаточно взять ту же итальянскую ситуацию перед Второй мировой войной или немецкую. И мы знаем это как фашизм и в крайнем проявлении — нацизм. Когда эти принципы обращаются не внутрь самой страны, а наружу. И фашизм становится агрессивным вовне, приобретает черты нацизма.

И сегодня, если мы возьмем украинский сценарий, то, в принципе, это тоже попытка установить господство небольшой олигархической верхушки, и в этом смысле общества над народом, который был просто оторван от большего народного тела и таким образом обособлен. То есть он не вырос в естественной какой-то географической и исторической нише. Может быть за исключением лишь его малой части. А был просто вырезан из тела советского народа и русского народа за счет геополитических ножниц распускания Советского Союза.

Попытку создать эту конструкцию мы видим как украинскую идеологию. Она вполне себе является продолжением, следующим шагом после Гитлера. То до чего они дошли, Гитлер до этого не дошел. Он много в чем не догнал украинских продолжателей. Но смысл один, потому что если народ должен быть подчинен обществу, то пилюлей, которую он должен проглотить, является националистическая идеология.

Поэтому роспуск Советского Союза был неизбежен после того, как партия само ликвидировалась. Есть этот вопрос, можно ли было сохранить Советский Союз? Понятно, что исторически это обсуждать достаточно бессмысленно, потому что он не сохранится. Но в некоем теоретическом ключе, не историческом, а в социологическом ключе можно его, конечно, обсуждать, но что для этого должно было быть сделано? После отмены 6-й статьи Советской Конституции о том, что коммунистическая партия стоит над всем государством и над всем остальным, что есть, и что она является руководящей, направляющей силой.

То есть после сознательной отмены политической монополии, и в этом смысле уничтожения красной власти, ее смерть зафиксирована тогда, когда произошло голосование в 1990 году. Что взамен этого Горбачев взял? Пост президента Советского Союза. Забавно, правда? Царем стал. Это то же самое. Но чисто номинально, потому что ведь царю нужна еще и империя. Как он будет царствовать? Все это не имело смысла технически без упразднения республик. Тогда, если отменяем коммунистическую власть, как стоящую над государством, тогда нужно произвести унитаризацию государства и вернуться к логике, в которой жила Российская империя. Потому что там, конечно, тоже был грех федерализма. Но какой? Польша и Финляндия, собственно, и все.

Значит, если уничтожаем коммунистическую партию, хотим сохранить страну, тогда надо ликвидировать республики, надо вернуться к унитарному устройству. Возможно, это было? Здесь мы возвращаемся из условного теоретического анализа или технического анализа в историческую действительность. Вряд ли. Видимо, это было невозможно. И, не говоря о том, что, конечно, Михаил Сергеевич Горбачев и помышлять об этом не помышлял, и даже не приближался в рефлексии к этой границе невозможного.

В конечном счете, здесь и настал конец. Но не в результате того, что холодная война была проиграна или что-то подобное, что задавили экономику Советского Союза. Все это благоглупости абсолютные. Просто та экстраординарная власть, пришедшая на историческую сцену на уникальном основании и решившая практически неподъемную историческую задачу, тем самым исчерпала свои основания. И не нашла никаких оснований для дальнейшего своего воспроизводства.

Правда, после нее осталось народное государство, очень слабое в политическом отношении. Что мы и увидели дальше, во всей истории 90-х. Слабое, потому что, во-первых, потеряло всю свою окраину, но ядро сохранило. И оно боролось дальше за выживание, и мучительно вырабатывало политическую компетентность, которую ей недоставало. Хозяйственно оно было достаточно масштабно, как система жизнеобеспечения народа, ею и осталось, но ему не хватало политической эмансипации. Но это мы, наверное, будем обсуждать уже в следующий раз.

А политической компетенции у него не хватало. Очень любопытно, потому что путь к самоубийству, к самоликвидации красной власти, начался не только через рецепцию потребительской идеологии, к тому, что стали строить потребительскую экономику.

Парадоксально, но в сталинский период у нас был рынок. Собственно говоря, массовое потребление обеспечивалось отнюдь не государственной, плановой, а точнее проектной экономикой, а вполне себе рыночными механизмами. И эти рыночные механизмы производили артели, индивидуальные подсобные хозяйства. Они производили и продовольствие, и товары народного потребления, даже некоторые интеллектуальные услуги. И в общем, валовом объеме, если открыть «Кристалл роста», можно найти документированную оценку, 9% составляли. Много это или мало?

Учитывая, что общий объем валовой продукции был огромен, в этом смысле имело место советское экономическое чудо, то эти 9% не в относительной, а в абсолютной величине, это большая величина. Но этот сектор был полностью ликвидирован из соображений чисто религиозных, потому что он не соответствовал профилю коммунистической светской веры. А как же тогда потребление? Как-нибудь. Это, конечно, безусловное противоречие. Дело не в том, что какие-то формы организации эффективны, а какие-то нет. Они все историчны, и известны все границы эффективности.

Так поступило эта коммунистическая властная монополия, записав в программу партии построение потребительской экономики, вместо того, чтобы расширять рыночный сектор, она его ликвидировала полностью, зачем-то. С одной стороны. С другой стороны, в плане противостояния с внешним миром, а точнее, с Соединенными Штатами Америки и организованным западным лагерем вокруг них, Хрущев, безусловно, добился успеха, запугав до смерти в ходе Карибского кризиса американский истеблишмент, и даже американское общество, и даже население американское.

Потому что, если вспомнить, что у них там происходило в те времена — паранойя была. Ленивый, только не рыл себе индивидуальное убежище на случай ядерной войны. В Советском Союзе ничего подобного не наблюдалось, хотя угроза была зеркальной, взаимной. Никакого психоза у нас не было, а там был психоз. Поэтому действительно тогда удалось напугать американцев. Правда, президент Кеннеди в результате поплатился за это жизнью.

А дальше произошла удивительная эволюция нашей позиции. Потому что, если Хрущев был уверен в том, что этого ресурса испуга хватит для некоторого периода мирного сосуществования, он в этом смысле продолжал сталинскую логику. Потому что сначала Запад был напуган нашей победой в 1945 году, а уже в 1962 он был напуган нашей решимостью применить ядерное оружие. Хрущев и считал, что это даёт нам возможность относительно спокойно заняться хозяйством и экономическими вопросами.

А последующая группа, которая пришла ему на смену, эту установку удивительным образом, правильно надо было бы сказать, извратила. Эта установка, сохранив свою форму, поменяла содержание. Потому что вместо того, чтобы понимать, что мы их напугали и поэтому мы должны держать их в страхе, только пока это имеет место, мы можем заниматься другими вопросами, в том числе созданием потребительской экономики, мы посчитали, что раз они успокоились, мы можем начать с ними дружить. Мы можем рассчитывать на это как на онтологическое обстоятельство, сущностно.

А испуг прошёл со временем. Более того, та сторона это поняла, что мы больше не рассматриваем их как противника, и что, если мы решили строить то же самое, что и они, то мы почему-то думаем, что тогда мы должны дружить, хотя закон конкуренции заключается, в том числе, в смертельной борьбе. Заключается в том, что борются между собой как раз те, кто одинаков. Конкуренты всегда занимаются одним и тем же, поэтому они и конкуренты, они делят один ресурс, который достанется или одному или другому, или будет как-то поделен, в зависимости от результатов борьбы.

В этот момент у нас, конечно, произошла любопытная смена парадигмы неконтролируемая. Мы посчитали, что теперь с ними можно иметь дело. И началась выгодная для той стороны разрядка напряженности, потому что в главной конкуренции за промышленный, индустриальный рост они проиграли. Потому что тот немецкий проект государства всеобщего благосостояния, который был реализован в Советском Союзе и представлял из себя наивысшую форму монополизации в промышленности, а следовательно самую эффективную и конкурентную форму для внешней борьбы. Монополисту советскому они проиграли.

Они не могли дальше поддерживать тот же самый темп. Им просто до зарезу была нужна разрядка, детант, для того чтобы потом все-таки с нами разобраться. А мы посчитали, что они могут быть теперь нашими друзьями. И даже до сих пор, еще год назад или полтора, мы по-прежнему называли их партнерами. Все еще называли.

Когда это родилось? Это родилось в брежневское время. Потому что Хрущев не считал их партнерами, он считал их врагами, которых он напугал. Ему действительно это удалось сделать. А дальше мы пошли по пути детанта. И здесь нет победы той стороны. Здесь есть утрата предшествующих установок без эффективной постановки новых целей.

Хорошо, мы не будем с ними как с врагами. А как тогда мы с ними будем? Мы их врагами не считаем, а они врагами остались и нас считают врагами. Что нам с этим делать? А мы не будем их считать врагами? Эта ситуация так и осталась не проанализирована.

А при условии, что с начала 80-х, начиная со смерти Брежнева, организм Коммунистической партии перестал воспроизводиться. Эта организация потеряла жизнеспособность, и, фактически, началась подготовка к свертыванию этой структуры. И думаю, что свертывание было сделано вполне целенаправленно, вполне предсказуемо. Те, кто это делали, в общем знали, что они делают. Что не будет этой организации, а значит, не будет больше красной власти.

А что после этого будет, любопытно. Проектировал ли это кто-то? Боюсь, что нет. И наше дальнейшее выживание определяется только тем, что красная власть успела построить народное государство всеобщего благосостояния, вмещающее в себя политически дееспособный народ. И пусть ценой других уже жертв, по-своему, никак не меньших, чем были в предшествующий XX век, государство начало процесс политической эмансипации. Это мы и называем суверенитетом, в его современном и более того, нашем русском, отечественном понимании. Суверенизацию этого государства, которое построила красная власть, и которое стало результатом красного проекта.

Детали этого мы обсудим в следующий раз. Каким должно быть это государство? В какой мере к нему применимо понятие демократии? Я уже несколько замечаний сделал по этому поводу. Думаю, еще, наверное, нужно одно сказать.

Что такое демократия? Действительная демократия, не до придурков, не в качестве концерта по заявкам телезрителей. Это жесткое разделение на своих и чужих. Причем своих гораздо меньше, чем чужих. Естественно, в этот круг попадают не все, в том числе в своем собственном населении. Что придумало общество в борьбе с народом для того, чтобы как-то скрыть этот факт? Придумано воображаемое расширение общества до беспредельных возможностей. Это называют постиндустриальным обществом, с одной стороны. Это сказка о том, что те, кто ничего не производит, тоже могут быть членами общества.

Не могут. Причем я в данном случае под производством имею в виду не труд рабочего у конвейера, а субъектную часть. То есть тот, кто принимает решения о производстве чего-либо и организует это производство, создает его. А те, кто этого не делает, где? Они в Караганде. Но миф о постиндустриальном обществе говорит, нет, они тоже члены общества. Хотя они ничего не производят. И вообще-то они лишние люди в точном смысле этого слова, так как этот термин вводил М. К. Петров в своей работе, на которую я уже ссылался — «Пентеконтера. В первом классе европейской школы мысли».

И есть другой расширитель — информационное общество. Якобы для того, чтобы стать членом общества, достаточно вступить в информационный обмен и даже в этом смысле достаточно быть просто потребителем информации. Подключись к глобальной сети и ты член общества. Конечно же это обман, разумеется, но обман достаточно эффективный, сработавший. Как всякий обман он обеспечивает некоторую отсрочку страшного конца. Хотя, естественно, как всякая отсрочка, она приводит к тому, что катастрофа будет еще более суровой.

Но, тем не менее, подлинные границы общества там, где свои отличаются от чужих. Свои это не означает, что между ними мир и дружба. Нет. Между ними как раз беспощадная борьба, но между своим. А все остальные, вообще не имеют права на существование. Вот что такое демократия. Подлинная, настоящая, ничем не разбавленная.

Поможет ли нашему народному государству миф о расширении общества? Думаю, что нет. И не просто потому, что это неправда, а потому, что сам принцип нашей жизни построен по-другому. Народное государство подчинило общество народу. Это совершенно другое направление разворачивания властных отношений. И обществу это, конечно, не нравится. Чудовищно не нравится. Работать на народное чудовище, для него все делать. Это немыслимо, ни в какую буржуазную мораль, естественно, не укладывается.

И, тем не менее, придется. Пусть даже это будет происходить в несколько иных формах, чем во времена красного проекта. Но есть реальность этого государства, его действительная, наличная политическая эмансипация. Его суверенизация есть. И с ней придется считаться обществу, как бы оно не бунтовало.

И поэтому у нас вся утопическая литература неэффективна. Не потому, что она является обманом. Она им является, конечно. Но и обман для того и сочиняют, чтобы он был эффективен. Но это еще как-то работало в той системе, где общество все-таки господствовало над народом. А если оно подчиняется народу, то никакого смысла строить концепцию его расширения куда-то, за какие-то пределы его реального функционирования не имеет смысла. На этом я бы поставил точку пока, в сегодняшнем изложении.

Может быть, я бы добавил бы еще одно. Чем монархия в этом смысле, как универсальная форма, я сейчас не говорю о конкретном историческом ее воплощении или о социологии монархии, в том числе той, которая была и той, которая будет, отличается от демократии принципиально? В этой точке — там нет чужих, там все свои. И в этом смысле задача государя или монарха быть человеком и демонстрировать это.

Он не гением должен быть и не героем. Правда, в той мере, в которой человеку, чтобы оставаться человеком, надо быть и гением, и героем, он должен демонстрировать эти качества. И не просто демонстрировать, а обладать ими. И не просто обладать ими, а реализовать их. Причем полностью. Ровно в той пропорции, в которой это, в общем-то, должен делать каждый. И он является примером.

А в демократии царствует эгоизм. И там никто никому не пример. Каждый за себя. В пределах этого разделения — свои и чужие. Теперь точка.

Какие есть вопросы?

СУ: Есть, уловил. У меня есть вопрос-тезис внутренней схемы. У красной власти, с моей точки зрения, было две опоры или две структуры, скажем так. С помощью которых она с народом работала и опиралась. Это власть партии, которую ты описываешь. Но еще была и власть Советов, которая, конечно же, была ослаблена сильно в ходе построения, собственно, и сталинского бюрократического государства. Но, тем не менее, она была.

ТС: Да, конечно, ты абсолютно прав. Они ее вынуждены были выращивать, потому что государство — это форма организации власти.

СУ: Я к чему, Тимофей, мы обсуждаем же крах, в том числе, через феномены и особенности. Мне кажется, что эту особенность тоже нужно дополнительно хотя бы описать, разобрать. Потому что именно советскость власти и была этой формой особенной народности. Нашей, в данном случае, русской коммунистической власти.

ТС: Это та ее часть, которая была помещена в рамки народного государства. Да, все точно, конечно. Тут не нужно никакое исследование, потому что это было нормативно и декларативно сделано. Мы можем обсуждать успехи и неудачи этого процесса. Где что получалось, а где что нет. И что произошло в тот момент, когда та часть власти, которая представляла из себя политическую монополию и стояла над этой властью, самоликвидировалась. Что произошло с народной составляющей? Как она эволюционировала? Это нужно обсуждать.

Я думаю, что это задача нашего следующего обсуждения.

СУ: Да, Тимофей, у меня больше не вопрос, а тезис для того, чтобы дополнить, так сказать, картину маслом. Потому что эта советскость, у нас смешивается с коммунистичностью. И этот бульон в пропаганде особенно преподносится в общем. А его надо разделять.

Второй вопрос, про поколенческость. Почему Хрущев думал, что испугал? Я думаю, знаешь, в чем все-таки разница? Потому что у нас Великая Отечественная и в культуре, и в понимании, было действительно подлинное понимание того, что может все закончиться. А для них это была просто еще одна разминка. И в этом, мне кажется, разница, почему мы поверили в то, что угроз достаточно.

ТС: Смотри, мы вполне обоснованно поверили, что их достаточно, но на определенный лаг времени эта хрущевская концепция. Но, учитывая, что Хрущев ведь не умер и не ушел в отставку, его сместили. Кстати, единственный, кого сместили. Все остальные, если не считать, что Сталина убили, то в принципе так политически сместили только его. То есть мы не знаем некоторого возможного финала его политической программы. Вообще-то есть все основания считать, что он собирался продолжить, кстати, сталинскую линию на эмансипацию государства от коммунистической партии.

Потому что если посмотреть на то, как развивалась конституционная деятельность, что такое сталинская конституция и какие были проекты хрущевские дальнейшего движения, то они были в сторону усиления советской власти и постепенной передачи основных властных полномочий, высших полномочий, прежде всего, полномочий решать вопросы войны и мира, в сторону народного государства.

СУ: Точно, да.

ТС: Но это было все, и в этом смысле насмешки над Хрущевым, это отсутствие исторического взгляда на советский период. И в значительной степени мятеж против него, а точнее не мятеж, он же удался, государственный переворот, который произошел, смещение Хрущева.

Этим и объясняется, что та часть политической коммунистической монополии, которая не хотела этого процесса, то есть постепенной передачи властных полномочий от партии государства, она его и убрала. Потому что фактически он об этом ставил вопрос.

А с другой стороны, если он отдавал себе отчет в том, что, некоторое отступление американцев, то что они убрали ракеты оттуда, куда хотели их поставить, — это результат просто того, что их до смерти напугали. Их напугали, действительно. И ты прав, конечно, потому что их реакция истерическая и параноидальная на угрозу, связана с тем, что они таких реальных экзистенциальных рисков до этого не имели. Прошла бы война один раз по их территории, такая, которая по нашей прошла несколько раз, много раз, может быть у них была бы другая социальная психология.

СУ: Я ровно это имею в виду, да.

ТС: Да, чтобы было понятно. Я понял, что ты имеешь в виду, я считаю, это текстом понимания. А брежневская ватага уже исходила из того, что всё, проблема решена. И можно начинать снижать градус напряженности. Его Хрущев не собирался снижать. А при Брежневе начался, процесс разрядки, и возник тезис про то, что две системы должны идти сходящимися траекториями историческими, конвергенцией двух систем, как тогда говорили.

И это было одним из механизмов, который привел к уходу коммунистической красной власти с исторической арены. Я напоминаю, что правильно было бы, конечно, ещё нам проанализировать китайский материал, хотя нам будет здесь тяжело, потому что мы не китайцы, у нас нет, собственно, опыта этого.

СУ: Мы языка не знаем.

ТС: Языка не знаем и мы можем только из позиции наблюдателя это делать. Тем не менее, относясь к некоторым фундаментальным реперам историческим, к событиям, которые несомненны, некоторую историческую реконструкцию, проекцию построить мы можем. Прежде всего в собственных интересах, для собственного понимания, чем мы от них отличаемся. Чем они от нас отличаются, они пускай сами решат.

А чем мы от них отличаемся, это мы обсудить можем вполне. Но эта брежневская реакция, и это же потом было названо застоем, потому что они ничего не хотели менять. А чего они не хотели менять? Вот этого не хотели менять. Вы проект приняли на исполнение — создание потребительской экономики, потребительского хозяйства, а соответствующую политическую реорганизацию, не рыночную, вы не производите.

Дело было не в рыночной реформе, не в экономической реформе. Потому что экономическая реформа ориентации на потребление произошла, была осуществлена. Нужна была дальше политическая реорганизация и повышение роли государства в решении всех этих вопросов. А этого не произошло, потому что партийцы, верхушка партийная решила оставить власть за собой. Отсюда окостенение религиозных догматов, то есть коммунистических, которые потеряли всякую связь с проектной составляющей. Делаем совсем другое, а верить продолжаем в эти формулы.

И естественно, это привело, в том числе, и к потере уважения и доверия жрецам этой религии. Потому что стало понятно, что это какое-то сектантство, вы нам рассказываете какую-то ерунду для того, чтобы нами командовать. В принципе, как любая секта устроена. Вот что произошло.

СУ: Доверие вообще важнейший фактор, который нужно всегда рассматривать и особенно вижу у тех, кто совсем помоложе. Потому что атмосферу, которая царила в советском обществе, можно поймать, наверное, только через кинематограф и через позднесоветскую литературу. Я всегда рекомендую почитать Юрия Полякова и посмотреть. Есть «Апофегей» и «ЧП районного масштаба». Особенно «ЧП районного масштаба» о том, как в райкоме комсомола было украдено знамя и как вокруг этого разворачивается трагедия подающего надежды секретаря. И хорошо показана именно изнанка, о чем Тимофей сегодня и рассказывал про особенность властных отношений о культовом подходе и о том, как может поломаться судьба в ходе таких ошибок, связанных именно с процедурой. То есть там дело не в конфликте с коммунистическими идеалами и еще чем-то, а в том числе и дисциплина. Но это вроде с одной стороны важно и правильно, но показывает насколько интересно устроено, в том числе, это общество.

«Апофегей» тоже рекомендую почитать. Слово — интересное, это «апогей» и новояз. Это в плане иллюстрации того, о чем говорил Тимофей.

ТС: И в этом смысле последнее может быть сегодня замечание по содержанию. То, что Хрущев стал делать со сталинским наследием, очень любопытно, потому что в институциональном плане он как раз хотел продолжить сталинское дело, хотя не был прямо его преемником, которого бы Сталин назначил. Но, тем не менее, он пытался сделать то, что не успел сделать Сталин.

И о репрессиях. В чем суть дела была. Мы не будем, — провозгласил Никита Сергеевич, — больше в отношениях между собой, между коммунистами, применять революционные методы борьбы за власть внутри нашей организации, которая владеет этой властью в целом. Мы будем между собой распределять власть тоже опираясь на процедуры и законы.

То есть что это значит. Мы будем огосударствлять, следовательно, партию коммунистическую. Если выделять из этого содержание. И оставить в стороне перипетии связанные с тем, что Хрущев обеспечивал при этом свою собственную победу в этой борьбе. И использовал миф о культе личности и борьбу со сталинизмом для того, чтобы самому стать первым лицом.

Но если брать институционально, что он хотел. Он хотел по существу ввести партийные отношения по поводу власти в поле, в котором находится все остальное население. Но это означало с другой стороны передачу властных полномочий партии государству. И этого ему не дали сделать.

Я не выступаю адвокатом на данном случае. Ни в коей мере. И ничего не хочу сказать хорошего про это или плохого равным образом. Но это и есть причина этого переворота. А то, что они при этом дальше задержались на два десятилетия в этом статус-кво, стало дальше причиной самоликвидации. Потому что вместо эволюционного пути пришлось пойти опять революционным — застрелиться.

СУ: Как показывает опыт, процессы как раз на поколение растянуты, на 20-25 лет.

ТС: Конечно. Они же следующему поколению должны были передать проект нового действия. А они отказались его вырабатывать.

СУ: Да, так как результат нынешней ситуации это результат 30-летнего заквашивания.

Да, Тимофей Николаевич. Что еще я могу нашим слушателям порекомендовать. Для понимания того, как было устроено в последние годы. Я очень рекомендую мемуары Николая Рыжкова. Я, кстати, на Тупичке их с Дементием разбираю. Не с Дмитрием Юрьевичем Гоблином, а с Дементием. Пошагово, как все происходило начиная с 1985-1986 года. Понятно, что, как и любые мемуары они немного сглаживают одну сторону. Но там очень хорошо отображены конфликты по линии хозяйственных контуров, Советы министров.

Потом вертикаль советская, которую пытался подменить Горбачев, собрав отдельный совет в 1989 году по новому принципу. Как партии национальных окраин конфликтовали, используя противоречия внутри верхушки, Политбюро. Они большие, на 600-700 страниц, но я всем кого эта тема интересует, то есть глубин власти и последних лет советской власти, очень рекомендую мемуары товарища Рыжкова. Напоминаю, это последний председатель Совета Министров Советского Союза, кстати уроженец Донбасса. А потом он был на Урале, в Свердловске, на Уралмаш, а потом еще и главой Госплана.

Это пример послевоенного последнего поколения. Кстати, жив до сих пор, можно даже позадавать вопросы, что тогда происходило. Такая у меня дополнительная рекомендация.

Тимофей Николаевич, в тему погрузились, людям много пищи для ума. Спасибо тебе большое.

ТС: Вам спасибо.

СУ: До новых встреч. Уважаемые друзья, напоминаю, это был Философский субботник, специальный проект для нашего общего просвещения. Вы можете писать вопросы, слушать во всех удобных форматах, поддерживать проекты и масса других полезных вещей.

До новых встреч.

С Вами был Семен Уралов.

Пока.

Словарь когнитивных войн
Телеграм-канал Семена Уралова
КВойны и весь архив Уралова
Бот-измеритель КВойны
Правда Григория Кваснюка

Was this helpful?

6 / 0

Добавить комментарий 0

Ваш электронный адрес не будет опубликован. Обязательные поля помечены *