Стрим в Telegram от 6 октября 2025
Диалог Семёна Уралова и Темыра Айтечевича Хагурова
Семён Уралов. Так, это наш первый старт. Темыр Айтечевич, мы сегодня слушаем какую песню? На войне как на войне?
Темыр Хагуров. Так точно, Семен Сергеевич!
СУ. Да, товарищи, настраиваемся, пока стартует трансляция.
[звучит песня «На войне как на войне»]
СУ. Добрый вечер, уважаемые слушатели! 6 октября 2025 года, время «Социологии здорового общества». Это наша беседа с Темыром Айтечевичем Хагуровым, социологом-девиантологом из Краснодара. Темыр Айтечевич, вечер добрый, рад вас слышать!
ТХ. Добрый вечер, Семен Сергеевич, добрый вечер, уважаемые слушатели, привет из Краснодара.
СУ. А я напоминаю, что у нас идут трансляции на всех площадках Telegram, Youtube, Rutube, на какой-то из трёх площадок вы точно нас найдёте, а потом запись будет опубликована отдельно.
Итак, у нас сегодня под разбор античный советский фильм «Порох», снятый в 1985 году. Это, наверное, как раз последний год нормального существования Советского Союза.
Но прежде чем мы перейдем к разбору фильма, сначала будет немножко актуальной социологии.
Музыка и слова всегда имеют значение, мы настраивались под песню «На войне, как на войне». Темыр Айтечевич, пару слов, почему вы выбрали эту композицию?
ТХ. Фильм, который мы сегодня будем обсуждать, снят в традициях реализма. Я думаю, что режиссер старался показать изнанку войны, её страшную повседневность, и как оно бывает на войне. Поэтому, мне кажется, содержание песни и содержание фильма, которого мы сегодня будем обсуждать, созвучны друг другу.
СУ. Да, согласен, это тот самый советский критический реализм, причём на основе исторических фактов. Но мы доберёмся ещё до советской античности, а сначала немного актуальной социологии.
Во-первых, я сам недавно вернулся из Кубанского государственного университета, где была лекция у меня первая. Как раз цикл по когнитивным войнам начинается у нас с Темыром Айтечевичем, под его чутким руководством. Так что всем добро пожаловать, каждый месяц будут открытые лекции на базе Кубанского государственного университета, который потихоньку становится и моей альма-матер.
А пока что про актуалку, Темыр Айтечевич. Прошли события, которые можно расценить как когнитивные удары по политизированной публике российской, а именно публичная дискуссия между генералом Шамановым и главой Чеченской Республики Кадыровым по поводу переименований населённых пунктов, а там как раз вопрос о том, что за населённые пункты, станица или аул, или село, или деревня. Много вопросов возникает, если начинаешь погружаться.
Тема переименования, и переименования политического, — это всегда тема очень острая. Уверен, что если бы участником дискуссии со стороны кавказских республик России был не глава Чеченской Республики, а глава другой республики, какой-нибудь соседней, то наши ЛОМы возбудились бы намного более активно. Но тут имеет место фактор ещё авторитета внутри России, тем не менее тенденция, я лично считаю, тревожная. Она не новая, ей уже 30 с копейками лет.
Темыр Айтечевич, давайте поговорим про переименование, как вы видите это именно как девиантолог, социолог и житель, кстати, Краснодара, это почти Кавказ.
ТХ. Да, давайте попробуем обсудить. Но начнём с того, что история Кавказа и взаимоотношений Кавказа с Россией крайне болезненна. Давайте это помнить. У нас не до конца залечены исторические травмы и царского периода, и советского периода (история с переселением народов, депортаций после Великой Отечественной войны. Это сложная история. Мы как-то говорили в одной из передач, что она всегда разворачивалась не сама по себе, она разворачивалась в очень сложном международном контексте, когда на неё пытались активно влиять и турецкие эмиссары (я имею в виду, на ситуацию взаимоотношений Кавказа с Россией), и английские эмиссары, и польские эмиссары, многие из них оставили свои сочинения на эту тему.
В общем, когнитивная война вокруг взаимоотношений России и Кавказа, война интерпретаций, насчитывает два столетия, как минимум с конца XVIII — начала XIX в., то есть даже больше двух столетий. Поэтому здесь, тронув какой-то, на первый взгляд, незначительный вопрос, — переименование названия населённого пункта, — мы можем попасть в крайне сложную болезненную историческую ситуацию. С моей точки зрения, в нынешней ситуации (сейчас высказываю своё личное мнение)
любая замена русскоязычных названий на местноязычные этнонимы на Кавказе крайне нежелательно.
Вот моя позиция.
Почему? Нравится кому-то или нет, но
государствообразующим этносом в Российской Федерации являются русские. При этом в этой этнической группе наблюдается отрицательный коэффициент рождаемости. Русские вымирают.
Целый ряд других этносов, образующих единый многонациональный российский народ, вымирают менее интенсивно, чем русские, а в ряде республик Северного Кавказа, в частности в Чечне, в Ингушетии, в республике Дагестан, наблюдается естественный прирост населения, там рождаемость превосходит смертность. Я сейчас оставляю в стороне вопросы причин, почему это происходит, насколько обоснованна государственная демографическая политика, всё это очень сложный клубок вопросов.
Я поднял статистику по республикам Северного Кавказа, и по результатам последних переписей (у меня есть данные за 2020-25 гг., они тут немного разнятся), например:
- Чеченская Республика: 95% населения — чеченцы, русские — 1,9% (менее 2%).
- Республика Ингушетия: 93% ингушей, чеченцев — 2,5%, русских — 0,6%. Дальше — другие этносы.
- Республика Дагестан: 3,2% русских. Ну и понятно, первая этническая группа аварцы — 30%, потом даргинцы, кумыки, лезгины, лакцы и т. д. Дагестан — самая многонациональная из кавказских республик.
- Северная Осетия — Алания: осетины — коренное население, 66%, русских — 20%.
- КБР, Кабардино-Балкария: кабардинцев, округляя, — 56%, русских — 19%, балкарцев — 13%. Другие нации остальное занимают.
- Карачаево-Черкесия: карачаевцев — 44%, русских — 27%, черкесов — 12%. Другие нации опускаю сейчас сознательно.
- Республика Калмыкия: калмыки — 59%, русские — почти 25%.
То есть мы видим, что в ряде субъектов Российской Федерации, по сравнению с советским периодом, — мы всё время отсылаемся к советской античности, — резко упала численность русского населения. Для России это очень тревожный показатель. То есть, ещё раз,
русские являются державообразующим этносом.
Не будет русских — и это хорошо понимают очень многие лидеры других этносов, я здесь дословно не процитирую, но Апти Алаутдинов на эту тему высказывался, командир спецназа «Ахмат»:
не будет русских, разорвут по кускам великую Россию, и ни один народ здесь не найдёт своего устойчивого существования. Всё это расхитят хищные зарубежные «друзья», «партнёры» и т. д.
Поэтому
сохранение большой русской идентичности, языка Пушкина, Герцена, Чехова, Достоевского, Толстого, как языка общенационального общения элементов русской культуры вне зависимости от этнической принадлежности — это вопрос государственного выживания.
И вот поэтому, с моей точки зрения, я завершаю эту мысль развернутую, что любое убирание русских топонимов с карты России должно 10 раз обсуждаться обдумываться и т. д.
И это же касается отношения к другим разным периодам нашей истории. Например, в Краснодаре было несколько попыток переименовать Краснодар в Екатеринодар. Я отношусь к категорическим противникам этой затеи. Пусть епархия называется Екатеринодарская, это имеет все основания. Покровительницы города — Святая Екатерина, и прочее. Но город Краснодар защищал мой дед. Здесь, под Краснодаром, он был в партизанском отряде. Краснодар освобождали советские войска, в Краснодаре впервые применили душегубки, и нельзя эти страницы вымарывать и выбрасывать из прошлого, точно так же, как топонимы казачьих станиц в разных национальных республиках Северного Кавказа. Вот такой развёрнутый комментарий.
СУ. Принято, Темыр Айтечевич. И я тогда добавлю со своей колокольни профдеформации. Со мной обсуждать переименование вообще бессмысленно, потому что я глубоко контужен. Я убеждён, что мои бабушка с дедушкой умерли после того, как улицу Куйбышева в Ивано-Франковске переименовали в улицу Степана Бандеры. Я убеждён, что они отказывались жить на этой улице. И потом [в семье] даже не ставился вопрос о том, чтобы оставить эту квартиру на этой улице. Потом на моих глазах, для того чтобы оскорбить и русский народ, и русских, и советских людей, проживающих на Украине, и во Львове в частности, была целенаправленно переименована улица Лермонтова в лицу Дудаева. Во Львове, в самом центре города. Это не был возврат исторического названия, потому что, естественно, историческое название этой улицы было польское, я сейчас не скажу какое. Я говорю, со мной это обсуждать бессмысленно, потому что я сильно профдеформирован по этой теме.
Я убеждён, что с улиц всё и начинается, особенно когда поступают с переименованиями волюнтаристским способом.
Потом я с интересом изучал переименования. В частности, я сейчас нахожусь в Санкт-Петербурге, и песню мы слушали великого ленинградского исполнителя, автора Розенбаума Александра. [Город] же был переименован в ходе референдума городского, точнее, опроса. Тогда не было референдумов. Это тоже вопрос, насколько он соответствовал законодательству, но не суть. И город по факту раскололся. Да, большинство было за Санкт-Петербург, но незначительное большинство. В целом 50 на 50, 60 на 40, но это всё равно ситуация раскола.
Подобные политические расколы потом во всём проявлялись. Детище этого же раскола — это Невзоров* [прим: признан иноагентом] с его «600 секунд», абсолютно людоедской программой. Ну и вообще, если мы посмотрим, какая адская энергия политическая попёрла из нового Петербурга — все скины основные. Я потом работал в 2003 году, уже в Санкт-Петербурге, на выборах, и я наблюдал последствия этого раскола. Он проявляется во многом. В частности, Валентина Ивановна Матвиенко, наш топ-государственный деятель. А я помню выборы, которые были ещё в расколотом Петербурге, она их выиграла даже не в первом туре, был второй тур. Это такое же последствие глубоко расколотого общества.
Я к переименованиям отношусь очень-очень плохо, с точки зрения доведения общества до истерики, до белого каления и потом — противостояния.
Ну, а что касается этой дискуссии, я пытался найти ответ на вопрос в прагматической плоскости: у нас есть очень хороший пример Крыма. Я сейчас приведу пример. В Крыму же три государственных языках. Город Евпатория по-русски так и звучит: Евпатория, а вот на крымскотатарском языке, и даже если мы посмотрим официальные таблички, этот город до переименования назывался Гезлёв, а до этого ещё Керкинитида, но не суть. И вот на крымскотатарском языке, в тех документах, шапках Евпатория звучит как Гезлёв. Это меня как русскоязычного никак не парит. Учитывая, что у республик Северного Кавказа есть свои языки, которые являются государственными в их республике, ничего не мешает абсолютно по крымской схеме именовать на ингушском, чеченском, аварском — на каком угодно — населённый пункт так, а по-русски он будет себе называться: станица такая-то, и никакой вообще проблемы в этом не будет.
Надо пользоваться своими же языками, а не пытаться играть в топонимику как в политику.
Вот что я имею добавить через язык, Темыр Айтечевич.
ТХ. Принято, Семен Сергеевич, полностью поддерживаю. Действительно, это хороший прагматический выход, когда нормы государственного или внутрирегионального двуязычия вполне позволяют такие сложные вопросы сглаживать.
СУ. Да, лучше бы пользовались услугами специалистов по когнитивным войнам, когда такие вещи заквашивают. Это так, не для рекламы, но и для рекламы, в смысле — для напоминания. Обратились бы к социологу-девиантологу, там целая группа. И можно было бы исследование провести по поводу того, что, как и где переименовать.
Кстати, хочу напомнить, что в Краснодаре в начале 90-х люди поступили намного мудрее: там референдум по поводу переименования прокатился. Во-первых, была неявка, большинство людей не пришли, послали нафиг эту дурную затею. А даже те, которые пришли, большинство проголосовало против. Потому что не надо заниматься этой ерундой. Так что общество тоже может на что-то повлиять.
А в Петербурге, я напомню, как пытались повесить доску Маннергейма и чем это закончилось, и как взбудоражили весь город. Аккуратнее надо действовать, особенно в период СВО.
Мы подходим к делам нашим античным. Фильм «Порох» 1985 года. Дальше уже пошла перестройка. Фильм основан на реальных событиях. Это начало обороны Ленинграда. Но о том, что это начало, мы узнаём в конце этого фильма. Это тоже немаловажная черта. Самое главное, что фильм основан на реальных событиях. Там действует реальный государственный деятель, сам герой, он уполномоченный народного комиссариата госконтроля, и действует Жданов. Это командующий обороной Ленинграда.
Всё происходит очень серьёзно, это поручение высшей власти города, который находится в осаде. И это поручение, от которого зависит судьба Ленинграда.
Если говорить чисто про фабулу, это, конечно же, авантюрное приключение. Если бы Голливуд это снимал, это было бы точно так же: спасают город, происходит весь сюжет, подбор команды, главный герой и т. д. и т. п. То есть фильм не только о войне, он содержит вполне себе приключенческие элементы. Не надо обращать внимания на то, как это снято, потому что особенно те, кто молодые, обращают внимание на «голливудские» спецэффекты. Надо включать воображение и кое-что домысливать. Фильм очень многоплановый, хотя и общая рамка, конечно же — это фильм о Великой Отечественной.
Темыр Айтечевич, прежде чем перейдём к разбору, скажите, видели ли этот фильм ранее? Если нет, то как впечатления?
ТХ. Нет, ранее не видел. И поэтому с большим интересом посмотрел. А впечатления у меня сложные о нём остались, и я до сих пор не могу сформулировать однозначно. Мне кажется, что
этот фильм — это встреча двух эпох, советской и постсоветской, или эпохи героизации и дегероизации,
потому что и в сюжете, и в монологах персонажей, и в технике, и цветовой гамме съёмки я увидел и то, и другое. С одной стороны, попытка максимизировать реализм фильмов о войне, а с другой стороны, мне кажется, это уже тот случай, когда режиссёры начали переступать некую черту, которая их уже выводила в постсоветскую реальность, постмодернизм и т. д. Я дальше по ходу попробую свою мысль развернуть.
СУ. Принято. Тогда давайте сначала пройдёмся по главному герою. Он очевидно один. Конечно, спектр героев широк, но главный герой один, это нечасто бывает в советских фильмах.
Я не зря сказал по поводу того, что он похож по композиции на фильмы голливудские, связанные со спасением, когда команда спасает кого-то — и на «Рядового Райана» похож, если сравнивать. Кинокритика проводит аналогии между «Порохом» и «Спасти рядового Райана».
Давайте о главном герое. На что обращаем внимание, где нормы, где отклонения? И вообще, что за характер?
ТХ. Характер главного героя реалистично драматичен. Мы видим вроде обычного человека, спокойного, рядового, оказавшегося в экстремальной ситуации и берущего на себя ношу этой экстремальной ситуации. Он бескомпромиссно и от себя, и от окружающих в силу полномочий требует выполнения тех государственных задач, которые перед ним ставят.
В самом начале фильма, или в первой его четверти, есть сцена, когда он берёт под арест сотрудника завода, где он работает. Снят сюжет так, что жалко по-человечески этого сотрудника, но он проявляет неумолимость, военную суровость. И дальше в течение фильма он эту же неумолимость проявляет, и в какой-то момент даже кажется, что это человек-фанатик. Но в целом ряде эпизодов мы видим, что нет,
это обычный простой советский человек, оказавшийся в экстремальной ситуации и оказавшийся достаточно сильным для вынесения этой экстремальной ситуации.
Последний его диалог с бывшей женой, которой он говорит: «Давай попытаемся просто жить», вдруг с неожиданного ракурса разворачивает его характер.
Если говорить о том, насколько он нормален или девиантен, он нормален для девиантной ситуации. Он оказывается в ненормальной ситуации, ситуация войны всегда ненормальная. В этом плане я вспоминаю, когда началась СВО, у нас тут споры разворачивались с нашими психологами, которые говорили: «Оставьте студентов в покое, им надо сохранять внутренний комфорт». А я всем говорил:
«Послушайте, война. А на войне внутренний комфорт два типа людей сохраняют: те, кого уже убили, и те, кто страдает умственной отсталостью. Остальным должно быть дискомфортно».
И вот
мы видим девиантную ситуацию, и поступки многие в обычных ситуациях выглядели бы девиантными, но тем ситуациям, в которых герои оказываются, они соразмерны, они соответствуют. Он жесток, неумолим, он многих людей, которые оказываются с ним, приносит в жертву, он точно так же готов каждый раз принести в жертву себя самого для того, чтобы выполнить приказ, который перед ним поставлен. И он его выполняет.
На такого типа поведении мы и смогли выиграть войну. Не будь его, ничего бы у нас не вышло.
Вот так, наверное.
СУ. Да,
главная черта главного героя – это, конечно же, целеустремлённость. Он явно отбросил всё в сторону и двигается к целям,
причём цели в условиях обороны Ленинграда очень короткие. И вот такая короткая цель, она как раз [выражена в названии]. Фильм называется «Порох», его поручают главному герою достать. Обратите внимание, будете смотреть на [форму множественного числа и ударение]: порохá, в городе нет порохóв. Сюжет в том, что защищать надо город, а порохá есть только в Кронштадте. А Кронштадт — это остров, это сейчас Кронштадт соединён дамбой с Петербургом и является хоть и отдалённым, но районом города. А в те годы это был остров, причём остров, который всегда принимает на себя основные удары. Это и в Первую мировую войну было, и при обороне Ленинграда тоже. То есть Кронштадт — это не просто остров. Это остров, прикрывающий Ленинград.
Я же чуть-чуть местный. Я обратил внимание, что отправляются с Васильевского острова главные герои, и там звучит, я даже отметил себе, такая фраза: «Умные люди на Васильевский остров переезжают», и страхи, которые ходили среди ленинградцев, что «Гитлер хочет своей дочери подарить Питер». И вот обращаем внимание — «Питер». То есть город всё равно называли двумя именами, и ничего страшного в этом не было. Это к вопросу о первой нашей теме.
Главный герой, ещё раз повторяю,
он бы не был главным героем, если бы не собрал команду. Он действует всегда не один. Мы имеем не просто главного героя, а главного героя с поломанной судьбой.
Это нам показывают в первых минутах фильма. Там не просто к нему возвращается жена, она возвращается с похоронкой на своего нового мужа. Это первые дни, и уже трагедия разворачивается, тем более ещё на фоне [переживаний] дочери, которой, как мать говорит, она врала. Женщина явно в истерике рвется на передовую, где уже немцы. В общем, показан хаос Ленинграда в первые дни обороны.
Самое интересное — как разворачивается сцена в Кронштадте. И насколько два разных мира. Если Ленинград уже под бомбёжками, и это не очень нормальное состояние, но ещё кое-где остатки мирной жизни в Ленинграде, то Кронштадт – это уже абсолютная передовая, где можно передвигаться только под постоянными обстрелами. И на этом фоне происходит подвиг. Главный герой выступает человеком, который вынуждает, можно сказать, пойти на подвиг гарнизон Кронштадта, которому это в общем не то чтобы нужно. Нужно, не нужно — таких вопросов не ставится, но для порохов для Ленинграда придётся заплатить жизнями кронштадтцев, которые будут отданы не то чтобы зря, но [они вынужденно] вызовут огонь на себя.
Итак, Темыр Айтечевич, остановимся на команде главного героя.
ТХ. Команда разная, и там очень хорошо показаны как люди, готовые вместе с ним идти на эти жертвы, так и не готовые. Мне кажется,
основная идея с командой в этом заключается: кто-то оказывается готов в этой ситуации жертвовать собой, кто-то вынужден это делать через силу, кто-то оказывается не готов.
Очень ярко показан вокруг всех персонажей, их действий основной сюжет — это прибытие в Кронштадт, отбор пороха и потом его перевоз на баржу, буксир и доставка в Ленинград. Это попытка режиссёров натурально, близко, реалистично показать бессмысленность и беспощадность войны, какой она бывает по отношению к простому человеку. У меня общее впечатление такое.
СУ. Принято. Ещё обращает на себя внимание то, насколько разные обитатели Ленинграда и Кронштадта. Вроде бы Ленинград находится уже в ситуации войны, но там ещё кое-где местами мирная жизнь или рассуждения о мирной жизни, а Кронштадт находится уже просто на линии боевого соприкосновения. Казалось бы, насколько суровые главные герои, и насколько они оказываются не готовы к этой новой ситуации, их даже арестовывают, выдвигают подозрения. То есть в Кронштадте совершенно иной мир, но они к нему, надо сказать, быстро адаптируются.
ТХ. Мне бы ещё хотелось такую линию наметить, которая, как мне кажется, тоже сквозным образом проходит через весь сюжет. Она главным образом, как мне показалось, замыкается на бывшей жене главного героя, на её отношении к происходящему, восприятии происходящего её глазами, и это в ряде других эпизодов проявляется.
Понимаете,
после 1985 года набрала силу линия на дегероизацию не только Великой Отечественной войны, но и многих других великих советских свершений: индустриализации, стахановского движения — в общем, все те ситуации и сюжеты, где люди проявляли нечеловеческое напряжение сил, жертвуя личным благополучием, комфортом и порой жизнью во имя каких-то больших общих целей. Это всё было объявлено излишним, тоталитарным и прочее.
Корни этого — в постмодернизме европейском. В конце 60-х вышла знаменитая книга Лиотара «Состояние постмодерна», где было сказано, что мы живём в эпоху смерти больших идей, мета-нарративов, как они это называли. Есть только маленький человек со своими рядовыми маленькими заботами: личное благополучие, личная любовь. И вот эта
тема трагедии маленького человека, бессмысленности больших социальных процессов, таких как война или революция, всё более и более стала продвигаться в центр культурной жизни, стала мейнстримом, и с очень определённого ракурса её стали рассматривать.
Всегда такая трагедия есть.
Разумеется, война — это тысячи маленьких трагедий в семьях, в судьбах и т. д.
Но давайте посмотрим, как эту ситуацию войны или послевоенного восстановления отображала советская классика, и литературная, и кинематографическая. Если мы говорим про античность, что «Батальоны просят огня», что «В бой идут одни старики», что «Когда деревья были большими» (мы с вами как-то разбирали, это уже послевоенное время, 50-е годы), там совершенно один ракурс подачи. Что «Судьба человека» шолоховская, там эта трагедия маленького человека искупается сопричастностью великим историческим событиям. Там где-то на заднем плане есть мысль, что
человек не может жить просто так, просто для себя, просто своей маленькой жизнью. Он должен быть (или судьба у него такая, поскольку он человек) сопричастен чему-то великому, большому, и он может в этом великом, большом каким-то образом соучаствовать, вносить свой вклад.
И это очень мощная линия в антропологии, в изучении человека.
Виктор Франкл, великий психиатр XX века, говорил, что
человек психически здоров только в тех случаях, когда он служит чему-то большему, чем он сам или его богатство или его благополучие.
А где-то с 60-х на Западе, и у нас в хрущёвский период, совершенно отчётливо появилась другая тема. С конца 50-х это проявилось, и фильм «Шумный день», который мы с вами разбирали, мы об этом говорили, там уже эти нотки есть, проявилась другая линия — вот этого маленького человека. В конце фильма мы видим монолог бывшей жены. Что она говорит? У неё погиб её второй муж, к которому она ушла от первого мужа, она его очень сильно любила, это действительно большая любовь, трагедия, она говорит: «Ну и что, вот вы войну выиграете? А мне-то что? Вы же его не воскресите!» Подобную фразу сложно представить в каком-нибудь классическом античном советском фильме. А
это определённая философия: все великие идеи не стóят трагедии маленького. Великие победы, великие свершения не нужны, если они ведут к трагедии маленьких людей.
Это то, что потом привело к дегероизации, к обесцениванию советского опыта, подвигов дедов, прадедов и то, что в конце концов привело на волне перестройки к этой жажде общества потребления, где маленький человек вполне может быть благополучен, счастлив.
И эта наивная политическая вера конца 80-х — начала 90-х годов, что всё, конец истории, что всё теперь благополучно, что мы оказались в обществе изобилия. Прошло пару десятилетий, эти иллюзии оказались сильно разбиты.
Теперь понятно, что война никуда не делась, а чтобы отвечать на неё, человеку нужно быть сильным и сопричастным чему-то большему, чем он сам, потому что если он не сопричастен, он на эти вызовы отвечать не может.
Эта линия может быть не явная, но в то время уже это были модные идеи в кругах творческого бомонда, и режиссёров, и писателей, и т. д. в Советском Союзе. Я не знаю, подсознательно или сознательно, но мне показалось, что эта линия в фильме тоже намечена, хотя до конца не выражена. Простите за такое развёрнутое изложение.
СУ. Принято. Да,
там уже просматриваются недосказанности, которыми будет изобиловать постсоветский кинематограф.
Они проявились в образе жены главного героя и, наверное, в образе старика-капитана, который ведёт их по фарватеру, который он знает.
Это фигура вроде эпизодическая, но при этом становится ключевой. Это человек, с одной стороны, с позицией очень бытовой, потому что не военный, он всегда этот паром водил по фарватеру не тому, наверное, по которому стоило бы идти — там выбор стоит, по какому идти фарватеру. Нельзя сказать, что он очень героический, но именно от его решения будет всё зависеть.
Как вам судьба старого капитана парома и его внука?
ТХ. Мне показалось, что не проработан до конца этот характер. Там, видимо, несколько идей крутилось вокруг этого персонажа, а в итоге получилась какая-то средняя линия. Он вроде бы старый служака, «что прикажете?», потом он говорит: «Нет, вы мне не перечьте, пойду, как знаю». Сама нелепость его нахождения вместе с маленьким внуком на этой барже, которая идёт под обстрел с 50% вероятностью на верную смерть. Что там делал внук? Он вроде никаких функций не выполнял. Помогал дедушке? Недопрописан мне показался этот персонаж. Хотя, наверное, он призван выразить образ маленького человека, который оказывается заложником большой войны. Наверное, так.
СУ. Принято. Ну и не зря фильм 1985 года, концовка очень смазана: с одной стороны, всё подводилось к самому моменту, как будут везти порох в Ленинград, столько было всего сопровождающего, и такая сюжетная линия, и такое препятствие, а потом проскочили как будто, у меня иногда складывается впечатление, что плёнка закончилась. Дело в том, что эти фильмы ещё снимались на плёнку. Я всегда смотрю перед началом фильма, важно перед титрами смотреть ещё, что это. Обычно там [указывается] киностудия — Ленфильм, Мосфильм или Одесская киностудия, — а потом ещё есть сообщение «Творческое объединение «Экран»». В данном случае написано «Первое творческое объединение». А когда снимали творческие объединения (я когда-то этим интересовался), им выдавали ресурсов счётное количество, а плёнка тогда выдавалась катушками, то есть метрами (поэтому такое название — творческое объединение). И очень часто тем, кто были творческие объединения, приходилось быстрее заканчивать съёмку. У меня сложилось впечатление, что в данном случае [это именно так], так как это как раз творческое объединение Ленфильма. Как мне объясняли, [важно это] первое, а второе — это в какую очередь поставят твой фильм.
Что скажете про концовку? Смазана она, не смазана? И раскрыт ли до конца образ главного героя, который должен вернуться триумфатором?
ТХ. Нет,
мы не видим здесь триумфа, мы видим выполнение задачи и жизненную трагедию.
Там вроде бы намёк на катарсис: герой вернулся, увидел бывшую жену, спящую рядом с дочерью. В разговоре жена ему говорит: «Ничего не может быть, я тебя не люблю, я люблю того, которого убили, всё время думаю о нём». И вот эти самые слова: «Даже если выиграете войну, вы мне его не вернёте». А он говорит: «Давай попробуем жить».
Это трагедийная ситуация: неисчислимые жертвы, на которые он шёл, люди, которые погибли в ходе выполнения этого задания рядом с ним, трагедия с женой. А конец нам говорит, что это только начало: шёл 22-й, по-моему, или 26-й день осады Ленинграда.
И дальше у любого человека, захватившего какие-то доли советского образования, сразу встаёт образ блокады, голодных людей, фильма «Хлеб» и т. д. То есть эти страдания — только начало.
Мне кажется, что концовка в этом плане немножко лукава. Она не выводит зрителя на какой-то катарсис. Она не даёт ему какое-то творческое задание. Она его пугает. И значит, вся эта драма — это только начало, а разрешения у неё, какого-то выхода нет. У меня вот такое впечатление о ней сложилось.
СУ. Да, я как раз подумал сейчас, когда вы говорили, что судя по всему, это ощущение 1985 года, которое уже было в стране, что всё самое тёмное впереди, оно и в этом фильме уже присутствует, потому что действительно — иносказательно главный герой как Сизиф. Такое ощущение, что он будет ещё и ещё… Самое главное, если бы хотели показать исход, то как это часто бывает в фильмах, титрами бы сказали. Это же основано на исторических событиях, они могли бы рассказать, что главный герой погиб или был удостоен награды, ещё что-то, что с ним произошло, как это часто было в фильмах про Великую Отечественную войну. Но здесь был сделан акцент именно на том, что блокада только начиналась.
Она же долго продолжалась, но она была прорвана, потом она была снята, и в этом смысле героические судьбы людей проявлялись и дальше. Но тут режиссёр предпочёл остановить на том, что блокада только начинается. Так что я в этом увидел предвестие грядущей перестройки и краха всей страны.
ТХ. Совершенно верно.
СУ. И напоследок, Темыр Айтечевич, кому рекомендуете посмотреть этот фильм и в каком составе?
ТХ. Знаете, я бы не советовал его смотреть с детьми, даже с подростками. Мне кажется, не очень они многие моменты поймут. Там много откровенно спорных эпизодов. Например, когда бывшая жена приводит дочку, говорит: «Поживи».
Она пьяная, играет с мужиками во дворе в домино, приводит дочку. В общем, всё это слишком сложная авторская задумка для подросткового и юношеского просмотра. А тем, кто интересуется советской историей, тем, как советская античность эволюционировала, а потом превращалась в нечто противоположное, этот фильм посмотреть полезно, потому что, ещё раз повторю, мне кажется,
в нём две линии соединены: всё-таки героический фильм в жанре советского реализма о войне, и уже нотки некого лукавого постмодернизма, который себя в полную силу проявит после 1985 года и который на многие годы кинематограф захватит, возьмёт в рабство, как часть той общей идеологии.
И сейчас, если фильм использовать как пространство рефлексии, что мы сейчас видим в больших социальных процессах, в больших политических процессах, мы видим вот это самое: идеологию маленького личного благополучия, идеологию, напротив, ей противостоящую, неких околорелигиозных или квазирелигиозных вдохновений, как новая апостольская реформация в Америке, которая Трампа на своей волне во многом привела к власти. В общем,
столкновение идеологии потребительского благополучия и каких-то других сил, но эти другие силы могут быть человеколюбивыми, а могут быть не очень, потому что фашизм — это тоже идеология общего дела, и она отличается от идеологии потребительского благополучия.
А сейчас то, что мы видим, после десятилетий господства потребительской культуры, её доведения до крайних безумных форм, с этим миллионом гендеров, гендерными переходами, тоталитарным сексуальным разнообразием, мы видим, что другой полюс (в человеке же не исчезает при этом потребность в героике, в сопричастности великому и прочее), противоположный полюс становится правым: триумф правых в Европе, правые консерваторы в Америке и прочее. И у нас в стране достаточно людей симпатизирующих. Это очень опасный полюс, который легко нас может увести к каким-то неонацистским формам. А
запрос на левый консерватизм здоровый, на традицию левого толка, гуманизм настоящий — потому что либерализм или демпартия США с левым движением на самом деле ничего общего не имеет с классическими левыми, — это то, что сейчас стоит на повестке дня.
Это просто размышления на фоне тех мыслей, которые вызвал просмотр фильма, потому что я его пока смотрел, я и Улицкую* [прим.: внесена в список иноагентов] почему-то вспомнил, её некоторые рассказы, где тоже [описывается] трагедия маленького человека на фоне этой безжалостной войны, тоталитарной системы и прочее. Вот такие мысли вслух по поводу фильма.
СУ. Принято. Да, в этом фильме уже чувствуются все те нарративы, говоря современным политическим языком, которые хлынут вскоре на советское и постсоветское общество, а кое-где они и [сейчас] доминируют. Уже не будем про постУкраину говорить, например, в Молдавии, в Армении. Так что это ещё живая интерпретация.
Спасибо, Темыр Айтечевич.
ТХ. Спасибо, Семен Сергеевич.
СУ. Я тогда предлагаю, как мы с вами в Краснодаре говорили, разобрать фильм о Молдавии. Недавно ушёл [из жизни] режиссёр Тигран Кеосаян. Я не был знаком лично с ним, но фильм «Заяц над бездной» я считаю, одним из лучших фильмов, который передает атмосферу и Молдавии, и советской Молдавии. Поэтому предлагаю разобрать этот фильм.
ТХ. Принимается, так и сделаем.
СУ. Отлично. А в дальнейшем у нас ещё ожидаются разборы киргизских фильмов. Так что не переключайтесь. Да пребудет со всеми чистота понимания! До новых встреч.
ТХ. Всего доброго.
Словарь когнитивных войн
Телеграм-канал Семена Уралова
КВойны и весь архив Уралова
Группа в ВКонтакте. КВойны. Семён Уралов и команда
Бот-измеритель КВойны
Правда Григория Кваснюка
Было ли это полезно?
4 / 0
