Алла, Люся и Люцифер. Чистота понимания. Уралов, Чадаев, Щелин

Подкаст Алексея Чадаева, Семёна Уралова

Гость выпуска – политолог и философ Павел Щелин

Youtube

Видео на тг-канале Семена Уралова

Аудио на тг-канале Семена Уралова

Иван Князев. Друзья, привет! Вы смотрите подкаст «Чистота понимания». Я напомню, что это площадка, где мы глубоко и подробно анализируем самые разные темы с самыми интересными экспертами нашей страны и мира, и мы добиваемся чистоты понимания самых разных событий и явлений. Это площадка для умных и образованных людей. Кто еще не смотрел наши предыдущие выпуски, обязательно это сделайте, пересмотрите наши стримы, по вторникам они выходят в 21.00.

Подписывайтесь вообще на «Чистоту понимания». Мы есть в Ютубе, в Рутубе, Вконтакте тоже есть наш канал. Отдельное спасибо всем, кто оставляет комментарии, кто лайк поставил нашему выпуску, и этому, в том числе, и предыдущим.

Меня зовут Иван Князев. Позвольте поприветствовать наших ведущих. Алексей Чадаев, политолог, журналист.

Алексей Чадаев. Всем добра.

ИК. Семен Уралов.

Семен Уралов. На посту.

ИК. Политолог, журналист, писатель.

Ну, а сегодня с нами на связи снова Павел Щелин, политический философ. Павел, рад вас снова приветствовать.

Павел Щелин. Здравствуйте вам.

ИК. Друзья, обязательно подпишитесь на YouTube-канал Павла Щелина, «Эфиры с Щелиным», так называется, еще один канал. Будем рады, если вы также там увидите наш выпуск и оставите свой комментарий, поставите лайк.

Ну а тема у нас сегодня, как мы ее правильно сформулируем, «Иштар Борисовна». Много шума наделало последнее интервью с Аллой Борисовной Пугачевой. Самая разная реакция была. Зачитывался постом Алексея в телеграм-канале его собственном. Пелевина там вспомнили, собственно, откуда Иштар Борисовна.

АЧ. Да-да-да. Как выразился экстремист, иноагент…

ИК. И дальше по списку.

АЧ. И дальше по списку. «Весь наш ватный барак поднялся на борьбу с самым лучшим и светлым, что было в советской культуре».

ИК. Да, это правда.

Ну, а тема-то – собственно, большой запрос был от Павла, поэтому, Павел, прошу вас сформулировать ее тогда уже тезисно.

ПЩ. Ну, я думаю, что тему-то на самом деле мы будем формулировать по ходу дела, потому что чудище «злобно, озорно и лаяй», как говорится. Сразу скажу, что само это интервью скорее является поводом и своего рода некоей предпосылкой, триггером, спусковым крючком для обсуждения большей темы, в которой пока обозначу несколько смысловых узлов.

Первый смысловой узел выражу через поэзию. Есть такой поэт Георгий Иванов, ему принадлежат бессмертные строчки:

Я за войну, за интервенцию,
Я за царя хоть мертвеца.
Российскую интеллигенцию
Я презираю до конца.

Хочется поговорить немножко о вот этом феномене российской интеллигенции именно с историософской и даже политтеологической точки зрения, потому что на самом деле зверь очень специфический.

Я чем больше о нем думаю в последние недели, тем меньше в нем схожести с базовой моделью интеллигенции, которую вы можете видеть, по крайней мере, в том исследовании, исходном варианте, откуда она пришла. Я имею в виду западную традицию интеллигентного взаимосознания.

На российской почве она приобретает очень специфические нормы, и тут очень интересно будет покопать и от XVIII века к советскому, и к постсоветскому [времени], и, в общем, к современности. Это первое.

И второй большой блок, здесь же возникающий — это вся эта идея взаимоотношения частного и целого, если говорить большим философским термином, а на простом уровне это тот самый спор о той самой личности, которую подавляет нечто очень страшное, нечто очень злобное.

АЧ. Система, государство, КГБ, Большой Брат, как хотите.

ПЩ. Да, но тут несколько этапов. Тут, во-первых, есть определенная непоследовательность позиции, скрытая, которую мне очень важно показать, с этим «подавляющую личность», в таком позиционировании, как это было сделано и во время, вокруг интервью, но и в целом в некоей определенной доксе этого интеллигентского класса, или интеллигентского сословия — тут уже мы разберемся, кто они больше, класс или сословие, в процессе — за последние годы.

Где-то здесь, я думаю, у нас что-то и родится. В общем, посмотреть надо на этот определенный феномен, который является, мне кажется, квинтэссенцией русского гностического мышления и квинтэссенцией русской самоколонизации.

Так сложилось, что Алексей за последние две недели опубликовал действительно ряд постов интересных. Один из них — были непосредственные реакции на интервью, другой — это был его пост о частной беседе с рядом чиновников, который тоже отразил феномен потребности запроса со стороны уже более широкого мнения взаимодействовать с контентом, который можно выразить только анекдотом — я отсылаю к посту Алексея, где он описывает, как государственные чиновники в России, которые вроде бы должны отвечать за какую-то смысловую работу, тем не менее по сути полностью отдают эту смысловую работу на аутсорс. Причем отдают на аутсорс тем, кого само же российское государство записало в иноагенты, экстремисты и прочие нехорошие — якобы со стороны государства — позиции.

Очень все противоречиво, очень все полно взаимоисключающих позиций.

Аристотель тут, бедный, давно плачет с законом исключенного третьего. Тут ему все говорят коллективно: «подержи мое пиво».

Мне кажется, наша среда, наша встреча — это хорошее место, где можно с юмором поговорить об этом, мне кажется, очень серьезном, большом феномене. Вот как-то так.

АЧ. Ну, давайте я тогда попробую подхватить Несколько тезисов.

Тезис первый.

Каноническая фраза «мыши плакали, кололись, но продолжали жрать кактус» является продолжением истории, где филин сказал им: «мышки, станьте ёжиками». Они продолжают его жрать не потому, что глупые, а потому что ведомы сверхидеей, что если они будут долго жрать кактус, то у них на шкурке прорастут иголки, и они станут ёжиками.

Именно поэтому они продолжали, продолжают и будут продолжать жрать кактус.

Это первый тезис. Тезис второй.

Если мы на российскую историю внимательно посмотрим, то обнаружим в ней такую интересную штуку, что вообще возможность иметь какое-то свое мнение, позицию, просто дистанцию по отношению к начальству, верховной власти, всегда было феодальной привилегией.

То есть были те, кому это можно в силу соответствующего феодального статуса. А были те, кому такового не положено — вообще иметь мнение по поводу начальства. А положено просто без всякого мнения начальство любить, почитать, слушаться и уважать.

Это не только у нас, типа привилегии из серии сидеть в присутствии короля в средневековых разных [странах], за которую боролись, но у нас именно вообще публично выражать какое-либо мнение в отношении начальников, кроме безусловного «одобряма», уже являлось признаком очень высокого положения в социальной иерархии. И так было ещё в какие-то совсем седые времена, многие века.

Именно поэтому всякий аристократ, в XIX веке это особенно заметно, тоже считал своим долгом обозначить эту свою дистанцию, тем самым застолбив право на таковую дистанцию. А простолюдины, которые опять-таки в этом коллективном полусознательном этого права были лишены, тоже, как всегда когда смерды подглядывают в щелочку за господами, они их тоже копировали и тоже возвышали себя в собственных глазах и глазах окружающих — там и тогда, где и когда они начальство ругали.

С тех пор понятно, что тот, кто ругает начальство, он тем самым поднимает себя в статусе в своих глазах и глазах окружающих. А кто хвалит, тот опускает, низводит себя на уровень простолюдина.

ПЩ. Первый важный сразу принципиальный комментарий. Прям давай отсюда и пойдём, потому что именно здесь начинаются российские мутации. Русские мутации, если тебе угодно.

Если мы посмотрим на это право, что ты называешь, ругать начальство, особенно в его историческом феодальном контексте, то мы должны заметить в нем две особенности. Первое, это право не было безусловным. Это очень важный и принципиальный момент.

Такое право всегда являлось следствием определенной службы, которую так или иначе этот субъект имел относительно к общему благу.

Вот это принципиальный момент. Изначально не предполагалось, что это право может существовать в отрыве от некоего набора общественной нагрузки, или священной нагрузки, которую этот человек несет перед лицом этого самого короля и этого самого общества, и именно этого самого начальства в широком смысле.

В России же происходит очень интересный момент. «Манифест о вольности дворянства», середина XVIII века, когда все привилегии сохранены, а по сути юридических обязательств более определенная группа населения перед короной не имеет. Вот это, мне кажется, рождает очень первую, очень специфическую, именно российскую мутацию. Может быть, ей самой по себе аналоги найти можно, но в сочетании с еще одним фактором получился совсем уникальный момент.

Что я имею в виду?

Если мы возьмем классический контрагент, британскую систему, то мы увидим в ней один очень интересный момент. Там работать на условно «кровавую гэбню» всегда дело было почетным, предельно аристократическим и, собственно, признаком самого высшего, элитного статуса.

И как бы ты плохо ни относился к конкретному премьер-министру, будучи аристократом или сотрудником кровавой британской гэбни, твоя лояльность короне под сомнение никогда не ставилась. Очень интересный момент.

Премьер-министра ты можешь — в традициях британского парламента — смешивать с грязью на дебатах сколько угодно.

АЧ. Советский человек в кино про Бонда это все видел, который регулярно вешает трубку, когда ему звонит премьер-министр, но при этом, конечно же, на службе Ее Величества.

ПЩ. Да кстати, заметьте, это абсолютно прослеживается вплоть до сих пор в культуре. От Джеймса Бонда до пресловутого Шерлока эта вся технология британского когнитивного управления, на которое — скобка, важная связь — вся уже российская интеллигенция очень падка, они же все себя видят этими шерлоками и этими британскими аристократами.

Но они-то отрицают фундаментальную основу служения короне, которая не ставится под сомнение.

АЧ. Британской? Почему? Не отрицают. Русской.

ПЩ. Окей. Русской. Ну, хорошо. Смех смехом, хорошо, давай заметим. Получается тогда вопрос, чья это интеллигенция, сразу возникает вопрос. И интересно задуматься о том тогда, как это мы дошли до жизни такой.

В чем я сразу тогда кину важный тезис здесь, он ложится. Мне видится первое фундаментальное противоречие с одним из основных твоих тезисов, анализируя феномен Иштар Борисовны, что — ее основным лозунгом коллективным является право на частную жизнь. «Не лезьте в мою частную талантливую жизнь талантливого человека со своими грязными сапогами, грязными руками».

Есть философия либерализма, я понимаю, как это работает, вполне объяснимая и последовательная позиция. Но! Это же не так!

Сам факт этого интервью и сам факт этой всей инфраструктуры говорит о том, что не о праве на частную жизнь идет речь, а речь идет о праве этой частной жизни с сохранением мандата на отпуск индульгенций морального типа погрязшему в грехах коллективному субъекту и начальства, и народа, и всех остальных.

Что по определению делает это не частной жизнью.

Частная жизнь – это частная жизнь, а если ты свою частную жизнь используешь для того, чтобы учить общество и начальство как жить, ты автоматически включаешься в общественную жизнь.

Это два противоречивых феномена.

АЧ. Подожди, Паш, про это были мои следующие тезисы. Ты просто забегаешь вперед.

ПЩ. Прости, что пошел дальше. Но повторюсь, как я хочу этим связать, для начала, тот самый манифест о вольности дворянской. На самом деле

генеалогически вся эта традиция российской интеллигенции, мне кажется, происходит из-за разрыва фундаментальной ткани, как устроено было русское общество традиционно.

Есть условно начальство и есть служивые люди. Государство. Есть служивые люди. Есть тягловые люди, те, кто тянет на себе лямку, или податное сословие. И есть государевы люди. Это тоже очень интересный феномен.

Здесь получается, что в определенном историческом этапе, примерно, как я понимаю, с середины XVIII века часть служивых людей, часть государевых людей, как бы выходит в особую категорию — и недослуживые, и недогосударевы, но при этом как бы независимые. И рождается этот уникальный социальный слой.

Я хотел бы здесь подчеркнуть уникальность этого слоя в сравнении, если мы возьмем с другими формами этого состояния, в том числе в тех странах, которые российская интеллигенция берет за образец. Вы можете сколько угодно искать французов, которые будут ругать конкретного президента, но вы никогда практически не найдете француза, который занимал бы положение презрения, высокомерия к собственному французскому народу. Ко всем остальным – пожалуйста, этого сколько угодно, но к своему — нет.

Особое отношение презрения к своей собственной стране, к своему собственному начальству, к своему собственному народу при ощущении беспрекословной моральной правоты — это действительно особый случай, который требует внимания.

Простите за долгую речь.

АЧ. Окей. Прежде чем переходить к следующим пунктам из заготовленного, я тут не могу не прокомментировать, что в советской школе мы учили: «лишний человек». Лишний человек, вот он возникает. Давайте вспомним у Грибоедова в «Горе от ума» диалог Фамусова с Чацким, когда:

Сказал бы я: во-первых, не блажи,
Именьем, брат, не управляй оплошно,
А, главное, поди-тка послужи…

На что Чацкий, представитель уже следующего поколения, отвечает:

Служить бы рад, прислуживаться тошно.

Вот давайте восстановим.

Фамусов родился примерно тогда же, когда был опубликован указ о вольности дворянства, когда-то в 60-х годах XVIII века. На момент происходящего, ему уже около 60, он принадлежит как раз к служивым золотого екатерининского века.

Несмотря на то, что указ о вольности всё ещё действовал, тем не менее, в их этике, в этике того поколения было несомненно, что, если ты хочешь, чтобы тебя воспринимали как человека, который на что-то право имеет, ты должен послужить.

Но уже следующее поколение этого всего не понимает. Чацкий, безусловно положительный герой у любой советской училки, отвечает, что – «не, не, не, вы что, как это, в смысле «послужить»?»

СУ. Ну, он не так отвечает. Он говорит:

Служить бы рад, прислуживаться тошно.

ПЩ. Ну, нет, здесь еще интересный переходный период. Допустим, читая Грибоедова, ты искренне можешь поверить, что Чацкий не против служить. Мы вспоминаем самого Грибоедова, который служил.

АЧ. Но он хочет достойной службы.

ИК. Причем не просто достойной, а именно той, которую он считает достойной. Конечно, конечно.

АЧ. Конечно. Кстати, такая же проблема и у Онегина с Печориным. Онегин не нашёл себе достойной службы, ему всё скучно, и он в итоге Татьяну свою прохлопал, которая за генерала вышла. И Печорин — то пытается служить, то уходит с этой службы, потому что она ему не нравится, пускается в какие-то путешествия. Короче, они пытаются найти такую службу, которая бы соответствовала их представлениям о должном.

СУ. У нас в русской литературе это называется — проблема «лишнего человека». Она присутствует и потом развита уже в [образе] Рахметова, «Что делать?», в абсолютно схематический образ. Чернышевский не такой поэт, он все-таки как схему писал. Но оно достигло пика.

АЧ. Подожди, но это уже следующее поколение. Это уже лет 40 прошло.

ПЩ. Тогда, если описывать это как переходный период, то можно сказать, что происходит за пару поколений в этом российском служивом в широком смысле сословии, которое одновременно стало вольным сословием, происходит во фразе «я служу»…

Скажем, «я служу Отечеству» мог сказать и Чацкий, и Фамусов, и в XVIII, и в XIX, но

меняются акценты. Если в XVIII веке этическая норма делала акцент «я служу Отечеству», то образом этой части интеллигенции, которая воплощена в литературных образах, ключевым словом становится «я».

Все еще служба, все еще есть представление об Отечестве, оно полностью до конца и не уйдет, но на первое место однозначно эмоционально становится «я», что, кстати, укладывается в весь этот романтизм, который тогда начинает массово гулять по литературным кругам с его страдающим героем.

Кстати, есть интересная книжка «The Rise and Triumph of the Modern Self», и там как раз показывается, как романтики соединились с Руссо, в общем, рождался современный этот терапевтический фрейдианский человек, у которого самоэкспрессия, вот это «не мешайте мне выражать самого себя» является центром его миросоздания. И это они прослеживают, уже начиная c романтиков начала XIX века. Интересно, что здесь параллелизм происходит.

АЧ. Кстати, заметьте, что случилось с Чаадаевым, реальным Чаадаевым, уже не из литературы, а вполне себе из жизни. Человек на службе, человек воевавший, человек, шедший конным маршем по Парижу, человек, имеющий блестящие перспективы военной карьеры, увольняется со службы, уходит со службы в результате такого сложноватого инцидента, непростого.

Короче, он счёл то, что от него попросили, ниже своего достоинства. Вот это самое «служить бы рад, прислуживаться тошно» – это прямой намёк на известную ситуацию с бунтом в его полку, после которой он и уходит со службы. И последующие все несколько десятков лет до своей кончины он ходит в образе как раз такого человека, который ушёл со службы, но зато сохранил честь.

Это происходит всё ещё до «Философических писем». «Философические письма» случаются чуть ли не десятью годами позже, где он в роли уже отставного, оскорблённого, обиженного, уехавшего путешествовать в Европу, познакомившегося с Шеллингом, между прочим, вернувшегося со всем этим багажом современной, тогдашней новейшей европейской мысли. Он уже тогда пишет эти самые свои «Философические письма».

И дальше ещё одно событие, гораздо более громкое и вошедшее в историю, это как раз публикация этих «Философических писем» в «Телескопе» на французском языке, которого цензор, очевидно, просто не знал, поэтому не стал вчитываться, а вот император Николай Павлович, наоборот, знал очень хорошо и каким-то образом умудрился его прочитать, впал в ярость от прочитанного.

СУ. Всё понял.

АЧ. Всё понял, да. И дальше его императорским указом объявляют сумасшедшим. К нему раз в какое-то время приходит психиатр, осуществлять надзор. И вот он, уже дважды пострадавший, что он, радея мыслями об отечестве из лучших побуждений, что-то такое написал, свои вольные эти самые мысли, и за это ему таким образом, в такой форме заткнули рот.

Заметьте, насколько мягкая по нынешним временам репрессия. Ну, это как сейчас кому-то статус иноагента присваивают, типа того.

СУ. Хорошее понятие – «вольнодумство».

АЧ. Да-да-да, буквально.

СУ. Вроде думать — это хорошо, а вольно думать — это плохо.

ПЩ. Здесь есть интересный момент, в русском языке, тут опять идея вольного человека, но вот здесь то, что на русском, наверное, звучит — «самовольно думать». Это тоже интересный момент, потому что

с самого начала прослеживается этап, как в высшем образованном слое рождается неопровержимая максима, что служить своему отечеству — немножко неправильно,

как минимум. Или служить своему отечеству так, как оно от тебя требует, немного неправильно.

Просто переоценивая даже школьную российскую литературу, русскую литературу, которую читал — на самом деле, это уже к современности вопрос.

С такими героями удивительно, что у нас революции каждые 10 лет не происходят, если честно.

АЧ. О да!

ПЩ. У нас там все герои построены на том, что надо бы вообще идти что-то такое радикальное делать. У нас нет персонажа, повторюсь, который бы служил своему отечеству и выглядел бы красиво, эстетично, модно. Здесь аналог с Джеймс Бондом, а давайте прямо говорить — Стивенсон, Дефо, Моэм…

АЧ. Сабатини.

ПЩ. Все они — сотрудники определенной организации.

АЧ. Киплинг, чего уж там.

ПЩ. Да. Дойль тот же самый. Брат Холмса служит… Он же в книгах служит, по сути, архивариусом. Он не особо даже является супер каким-то героем, но все равно служит. И это всем обществом, тем обществом, на которое по-хорошему эта интеллигенция должна брать пример, считывается как — ну да, круто, нормально.

А вот в России с самого начала происходит разрыв. И этот раскол — я всё пытаюсь его нащупать как-то в словах, в чем этот раскол и как он возникает у нас…

АЧ. А вот давай дальше отмотаем, раз уж мы пошли туда. Вот проходит ещё 20-30 лет с момента разговора между Фамусовым и Чацким. Ну, или, хочешь, еще между Александром и Чаадаевым. И вот мы уже видим какую картину.

Топовые чиновники одновременно становятся классиками русской литературы. Генерал, действительный тайный советник Салтыков-Щедрин. В Минфине тогдашнем: Фет, Тютчев, целый набор.

Камер-юнкер Пушкин. Гвардии поручик Лермонтов. Из военных. Потому что 26 лет пацану.

СУ. Сам Грибоедов, которого мы вспоминали. Кадровый дипломат.

АЧ. Посол Российской империи в Персии. Капитан артиллерии Толстой.

СУ. Граф.

АЧ. Граф Толстой, да. Даже Достоевский, и тот послужил. То есть, если брать линейку классиков, которые висят, бородатые, в кабинетах школьных, литературы, это всё или чиновники, или военные. Ну, наверное, единственное значимое исключение – это Николай Васильевич Гоголь. И то, как посмотреть.

СУ. Он сразу как литератор пошёл.

АЧ. Да-да-да.

И в то же самое время уже начинает возникать слой людей, которые уже и к сословию дворянскому не принадлежали. Эти самые разночинцы, появилась вот эта эпоха. Но хотели себе той же самой привилегии.

Хотели себе возможности говорить прямо и открыто. Хотели себе возможности критиковать начальство за что-нибудь.

Я в какой-то момент подробно читал документы по процессу о цареубийстве Александра II.

Интереснейшая фраза Желябова — кстати, тоже из низов человек, в отличие от Перовской. Он что говорит? «Когда вы человеку затыкаете рот, вы тем самым развязываете ему руки».

Этим он оправдывал то, почему они убили царя.

Он искренне считает, что не только у право имеющих, но и вообще у любого человека может и должно быть право думать и публично говорить все, что угодно по поводу начальства, власти.

Вот такой слой людей, которые претендовали… Все более-менее согласились к середине века, что раз ты служишь — Салтыков-Щедрин — имеешь право, в принципе, говорить и думать что угодно. Его достаточно почитать — беспощадное издевательство над тем, как…

СУ. На языке метафор, животных, чтобы на всякий случай никто ничего.

АЧ. И всё ж-таки. Вплоть до этого «путать Отечество и Его превосходительство», которое любят тоже повторять либералы у нас по сей день. Так?

СУ. Так.

АЧ. Зафиксировали главную мысль, что то, что считалось в предыдущих поколениях привилегией аристократии — иметь возможность вольного, независимого суждения по поводу положения дел государства, то, с чем спорит Пушкин:

…отказали боги
Мне в сладкой участи оспоривать налоги
Или мешать царям друг с другом воевать.

Пушкин спорит ровно против общественного мнения, которое считает, что именно право на это и есть основной признак вообще свободы.

ПЩ. Высшее счастье и признак…

АЧ. Признак свободы в стране, что в стране есть свобода.

ПЩ. Да, признак свободы.

АЧ. Что можно выйти и сказать публично на площади всё, что ты думаешь по вопросу. Этого уже захотели теперь не только верхние сословия, но и все сословия. И государство, которое пытается как-то это дело регулировать или ограничивать, или цензурить, начинает восприниматься как главное зло.

В принципе эта конструкция доехала ровно в этом виде и до революции, с той только интересной поправкой, что если государство затыкает нам рот, значит оно тем самым развязывает руки, значит мы можем или взрывать царя, или даже делать революцию.

К 1917 году это было просто общее место, особенно после известной речи Кони, где Засулич оправдали после того, как она стреляла в Трепова. Всё, после этого и террор встаёт на конвейер: каждый, кто выстрелил в начальника — народный герой, и теракты идут по нарастающей, в какой-то момент — сотнями, просто открывается охота. Сколько покушений пережил Столыпин, пока его в конечном счете не убил Богров.

И главное, что это происходит при полном понимании, что именно в этом и есть цель — дать всем возможность публично говорить и думать по поводу начальства что-нибудь плохое.

Теперь. Это мы все вспомнили. Для краткости все, что произошло между 1917 и 1945, я здесь не буду, потому что иначе мы… Это нужно прям несколько передач.

ПЩ. Нет, давай вспомним один важный элемент. Он добавляется. У меня

есть один философский комментарий про этот период.

Хотел бы подчеркнуть, что этот переход «если мне кто-то затыкает рот, то это развязывает мне руки», ни в коей мере не является ни логическим, ни самоочевидным. Это очень важный аргумент. Как раз

от тебя требуется очень определенная этика. Можно сказать — либеральная этика, можно сказать — гностическая этика, но это точно этика индивидуалистическая, которая предполагает, что твое самовыражение является высшей ценностью относительно общего блага. Критерий пропорциональности тут теряется полностью.

Тем не менее, этот переход действительно становится доксой этого образованного слоя русской культуры. Тут даже на теорию заговора местами тянет, потому что более надежного способа обеспечить неустойчивость любого государства мне представить сложно.

Мой тезис в том, что с исторической точки зрения любое государство, любое общественное устройство и любая власть является сильно несовершенной. И она не может быть несовершенной, потому что она создана из людей.

Люди, они грешные, и поэтому рассчитывать на то, что они прямо сейчас здесь установят царство Израиля в конкретный момент времени, в каждую секунду, является формой гностического подхода.

АЧ. Я тебя даже усилю, даже если мы заменим грешных людей безгрешным искусственным интеллектом, всё равно царства Божьего никак не получится по той простой причине, что бывает грех, а бывает ошибка. И ошибка в том числе архитектурного характера, то есть ошибка в том, как это все устроено и как это все работает. Инженерного характера ошибка.

ПЩ. Абсолютно правильно. И отрицание этого факта при максимизации своего самоволия и самомнения тем не менее становится тем базисом, которое делает морально оправданным любое разрушительное действие в адрес любой целостности, среди этих групп населения.

И это достаточно уникально для России. Можно, конечно, вспомнить французских анархистов с их бомбистами и прочими этими движениями, но в такой мере и в таком масштабе, как в России, мне найти аналоги сложно, честно скажу. Это важный комментарий.

И это максимум сохраняется, переходит, и, на мой взгляд, потом усиливается — почему важный этап — та самая знаменитая речь про «инженеров человеческих душ». Мне кажется, мы не поймем феномен, с которого я предложил начать сегодняшнее обсуждение, без конкретно этой фразы. Потому что, честно скажу, более агностической фразы мне придумать сложно.

Фраза «инженеры человеческих душ» дословно подразумевает трехчастное деление общества, условно: какие-то заготовки некоторые, чурбаки, металл, который нужно перевести в состояние рабочего механизма. Это состояние второе. Вроде бы не до конца люди, но уже начинают нормально работать. И есть собственно инженеры, которые этим процессом руководят. Это все правильные, пробужденные носители сакрального знания и священного же капитала.

Здесь рождается эта совсем уже, на мой взгляд, странная мутация. В чем все-таки разница? Как ни крути, но даже в ходе твоего обсуждения,

на первом этапе эта российская мыслящая публика хоть какой-то идеал служения, хоть какой-то идеал общего блага, связанного с конкретным топосом, местом, представляла. А дальше происходит как будто полный разрыв.

Возникает это, шизофреническое для меня, положение. Я бы его сформулировал так. «Я имею полное право быть на полном государственном обеспечении, брать государевы деньги, или государственные деньги, реализовывать какие угодно проекты, но при этом я полностью свободен и независим от любого контроля со стороны этих институций. Прежде всего, духовно независим. И более того, сама попытка хоть как-то привести меня хоть к каким-то отношениям зависимости, к контролю является грехом», ни много ни мало. Возникает этот эпизод.

АЧ. Ну, для меня тут всё проще, как ни странно.

У этого есть действительно достаточно простое объяснение, достаточно почитать раннего Ленина, в особенности, например «Развитие капитализма в России», в связке именно с Чернышевским, «Что делать?» И становится более-менее понятно.

Они служат. Они все служат, но уже не России. И вовсе не британской короне, не «англичанке, которая гадит».

Не-не-не.

Они начинают служить идеям, высшим идеям по отношению к любому государству. Например, идее прогресса.

Эти люди второй половины XIX века служат идее прогресса, и для них государство должно тоже нести прогресс, но если оно не несёт, значит, это плохое государство, и его надо снести и заменить таким государством, которое будет делать прогресс.

ПЩ. И дай угадаю,

и сам факт того, что они осознают, что они служат прогрессу, делает их избранными в этом служении?

АЧ. О, да.

ПЩ. То есть самореферентная система.

АЧ. О да, конечно. Ну, кроме прогресса, еще очень важно, что рядом стоит просвещение, опять же, это к разговору нашему предыдущему. Отсюда же народничество — мы типа пошли просвещать, и все это нужно для прогресса. Движение раскалывается в какой-то момент на ту ветку, из которой потом выросли эсеры — а начиналось с «Народной воли» — и на ту ветку, из которой выросла потом социал-демократия, Ленин вообще, в конечном счёте, по следующему принципу.

Первые — про действие. Отсюда — почему эсеры, террор. Вторые — всю дорогу были вообще в тени, всю дорогу они были слабой [стороной], они на авансцену вышли, по большому счету, только в 1917.

ИК. Большевики?

АЧ. Социал-демократы, еще не разделившиеся, это только в 1903 году произошло, они там разделились на большевиков [и меньшевиков].

СУ. Эсеры были массовой движухой, социал-демократы – замкнутой?

АЧ. Да-да-да.

ИК. Маргиналами они были вообще.

АЧ. Нет, даже не так. Социал-демократы как раз тоже разделились на массовых и немассовых. Ну, опять, это детали.

Я здесь главное другое хочу сказать, что

социал-демократы, из которых в итоге вырос Ленин, это были в некотором смысле ультра-западники. Там конструкция мышления была такая, что — действительно весь прогресс происходит в основном на Западе.

Слово «прогрессивный» осталось даже в советской официальной пропаганде. Прогрессивные мыслители, прогрессивные идеи, прогрессивное это все.

ПЩ. Человечество. Прогрессивное человечество.

АЧ. Да, прогрессивные силы, прогрессивное человечество и так далее. Этому придается высший моральный статус, этому самому прогрессивному началу.

СУ. Служение прогрессу, даже такое понятие было.

АЧ.

Под этим ценностным углом переосмысляется русская государственность, ей выносится вердикт. Она сама по себе есть нечто, что вообще очевидно мешает прогрессу и тормозит его. И должна быть ликвидирована,

чтобы наша отсталая страна смогла присоединиться к тем народам, которые быстрее и дальше неё ушли на пути прогресса.

СУ. Модернизирована, не ликвидирована.

АЧ. Нет, подожди. Это была фундаментальная новелла Ленина, уже в 1917 придуманная в книжке «Государство и революция». Всю дорогу вся социал-демократическая мысль, вслед за Марксом с Энгельсом, шла по логике вообще отмирания государства.

СУ. Когда-то.

АЧ. Не когда-то. Чем скорее, тем лучше. Она в этом даже смыкалась с анархистами. Не случайно Кропоткин в пантеоне остался. Метро «Кропоткинская» было в Москве.

СУ. Отмирание буржуазного государства.

АЧ. Любого. Вообще любого. В том-то и дело.

СУ. Это этап коммунизма – отмирание государства.

АЧ. Нет. Семен, ошибаешься. Слушай дальше.

Ленин в 1917 году выдвигает радикальную для своего времени идею, которую ты сейчас воспроизводишь. Нет, ребята, он говорит, никакого вам упразднения и отмирания государства не будет, быть не может и не должно. Пока есть классовое общество, говорит он как социолог, если мы считаем, что государство есть порождение классового гнёта, если мы просто ликвидируем государство, то оно само собой воспроизведётся, из логики классового конфликта.

А значит, государство при социализме остается, но оно должно быть под контролем — кого? Диктатуры пролетариата.

ПЩ. Партии.

АЧ. То есть партии.

СУ. Прогрессивных сил.

АЧ. Прогрессивных сил, то есть организованного авангарда. Это и стало идеей. То есть это и стало философским, а в последующем и правовым фундаментом возникновения СССР.

СУ. Называется — ленинизм.

АЧ. Да, ленинизм. Это и был ленинизм.

Фундаментальная ревизия положений марксистского учения о том, что — не, ребята, мы государство не ликвидируем. Прогресс состоит не в том, чтобы его убрать. Прогресс состоит в том, чтобы его поставить под контроль партии и использовать его как инструмент для проведения линии партии на всемерное ускорение прогресса.

СУ. А для чего? Для того, чтобы было единое изъятие добавленной [стоимости]. Это ключевая [идея]. Социология и марксизма, и ленинизма, и сталинизма крутится вокруг добавленной стоимости, нельзя это выводить за скобки. Товарищи идеалисты и теологи, это важнейшая была вещь, страна была разорена гражданской войной, вопрос распределения стоял ключевой, народ голодал годами. И социализм воспринимался не как полёты в космос. Это — справедливое распределение здесь и сейчас.

АЧ. Да-да-да, мы прослушали трёхминутный ролик коммунистической пропаганды сейчас.

СУ. При чём тут коммунистическая пропаганда? Алексей Викторович, я сейчас буду тебе парировать. Смотри, Ленина хоронили так, и народ ехал со всей страны, как ни одного царя не хоронили. Ленин — наше будущее. Почему? Потому что нищие люди, загнанные в гражданскую войну, куда завел богоспасаемый царь, увидели спасителя. И отношение было…

ПЩ. Здесь, Семен, давайте это вынесем сейчас за скобки.

СУ. Нет, не вынесем за скобки.

ПЩ. Гражданская война – это тема отдельная.

СУ. Не вынесем за скобки.

ПЩ. Мы сейчас много интересных сюжетов…

АЧ. Мы нажали на триггер.

ИК. Нет, я в одном соглашусь с Семеном, что это было в сознании людей.

СУ. Я хочу сейчас процитировать вам доклад товарища Сталина 17 января 1924 года по интеллигенции. О чем говорил Ленин.

Вопрос об интеллигенции рабочих нашей партии для нас не нов. Он стоял еще на II съезде нашей партии.

И тут Сталин цитирует Ленина:

Указывали на то, что во главе расколов стояли обычно интеллигенты. Это указание очень важно, но оно не решает вопроса…

Большевики в 1924 году остро решали вопрос, как им допускать ту самую интеллигенцию во власть. И Сталин не зря апеллирует к II съезду, когда они еще сидели в оппозиции. 1924 год — это они уже во власти.

То есть Ленин еще есть, но он уже не очень дееспособен. Я специально беру этот момент борьбы за власть.

АЧ. Ленину три дня жить осталось.

СУ. Ну я и говорю, его фактически его нет, но дух его витает. И то, что стоит остро вопрос интеллигенции, и Сталин дальше напирает, что нужно, чтобы на каждых двух интеллигентов было восемь рабочих. Вот тогда они уже решали вопрос, что делать с этой прослойкой, с помощью которой разрушилась одна империя.

АЧ. Семен, я тебя умоляю, давай сделаем отдельную передачу про 20-е годы.

СУ. С Егором Яковлевым, крупнейшим специалистом.

АЧ. Пожалуйста, легко.

СУ. Давай.

АЧ. В нашем контексте важно… Я-то специально, чтобы в этот разговор, не дай бог, не упасть, про то, что происходило в ранний советский период, поэтому и предложил перескочить сразу в послевоенный.

СУ. Давай, перескакиваем.

ПЩ. Там есть ключевой момент про инженерию душ, без которого…

АЧ. Но Павел своей провокацией про инженеров душ вернул нас все-таки обратно.

СУ. А это уже другая интеллигенция. Это которую уже создавали, инженеров душ. Это уже которых призвали на службу.

ПЩ. Какая разница?

АЧ. Разницы нет.

ПЩ. С моей точки зрения, сама постановка вопроса об инженерии души — это не то, чтобы закладывание мины. Еще с такой наследственностью, которую мы первый час тут обсуждаем. Вот теперь представь такого вольнодумца, который и так в принципе считает себя, как хорошо показал Алексей, носителем ценностей выше, чем любое государство, любое начальство, любая партия, кстати, на самом деле.

Ценность прогресса выше вообще любой, вот как это формулируется.

А главное, подчеркну, что мне в этой истории заметно — она неопределима.

Заметьте, какая прекрасная история с прогрессом. «Что такое прогресс, определять на самом деле буду я».

Крайне сложно дать четкое философское понятное определение, обязывающее, что такое прогресс.

АЧ. Ну, подожди, Павел, здесь на полях, это тоже нам зарубка на память. Если действительно разбирать Стругацких и Ефремова, то там чуть ли не каждая первая книжка и уж каждая вторая точно посвящена этой проблематике. Во-первых, что есть прогресс, как он определяется, кто такой этот самый прогрессор, какие у него вообще есть моральные ограничения. Вся трилогия «Трудно быть богом», «Жук в муравейнике», «Волны гасят ветер», она вся об этом.

Хорошо, а если мы каких-то там типа прогрессируем, кого считаем отсталыми, а если кто-то еще более развитый, чем мы, нас сочтет отсталыми и тоже пришлет к нам прогрессоров и примется нас против нашей воли прогрессировать, что нам с ними делать? Правильно же? Сикорски именно поэтому Абалкина убивает в «Жуке», правильно ведь? Да, ровно поэтому.

ПЩ. Но и финал «Волны гасят ветер», по сути, эта же логика, если уж служители прогресса, что человечность и человек – это то, что должно быть преодолено. Они же там, по сути, отменяют саму человеческую природу как таковую в рамках служения своей идее прогресса.

АЧ. Совершенно верно. Проблему эти-то уже поняли и копали её весь послевоенный советский период, но сказать, что до чего-то докопались — похоже, что таки нет. Похоже, что ни там, ни там ответа на этот вопрос про прогресс не получилось.

ПЩ. Ну, давай зафиксируем два момента для меня пока.

На данном этапе мы получаем два действительно ключевых ингредиента. Первый ключевой ингредиент в том, что особенность коллективной Иштар Борисовны со всеми ее проявлениями в эволюции, под рядом разных исторических обстоятельств, о которых у нас могут быть разные даже мнения, тем не менее, пришли к ключевой точке, что

фундаментальная лояльность этому образу мысли принципиально вынесена во внешний контур по отношению к любой имманентности. Любой конкретной исторической присутствующей реальности. В особенности в России.

АЧ. В институциональной форме. Неважно, будь то государство, партия, хочешь – конфессия, не-не-не-не-не. Все — по ту сторону.

ПЩ. Она принципиально вынесена.

Но здесь второй важный эпизод, и почему здесь действительно актуальны проблемы Стругацких. Могут сказать: допустим, вы тут православные, у вас тоже часть лояльности вынесена принципиально в трансцендентный контур, более того, вы сами рассказываете, как это прекрасно и хорошо.

Но здесь есть фундаментальная разница. В православной традиции это всегда, во-первых, акт двойной. Во-вторых, это акт тоже обязывающий. Не случайно в христианстве есть идея «примите иго моё, иго моё легко».

Есть вещи, которым ты всё равно оказываешься в контуре служения, причём реального, и есть этот канон, который твоей волею ты не пересоберёшь.

Это очень важная принципиальная позиция. Без этого заповеди не было бы.

Здесь же одновременно полностью откровенно некое презрение и даже высокомерие по отношению к имманентности, тут-присутствию, к конкретике, и при этом, что бы ты ни говорил, полная свобода в определении конкретной формы этого внешнего, в зависимости от твоего личного желания и твоего личного понимания.

Наверное, в каком-то смысле даже это и есть та самая свобода Личности с большой буквы, которую они отстаивают.

«Не мешай мне самому определять, что такое прогресс, это уж чье-чье, но точно не твое, государственное дело». Вот примерно так я это слышу. Это очень интересно.

АЧ. Для чистоты понимания, сейчас мы уже от Павла прослушали рекламный ролик клерикальной пропаганды. Видимо, в балансе к Семёну.

Понимаете, у меня был третий пункт. Сижу и жду. Смотрите.

Послевоенный СССР. Что там происходит, что происходит вообще на глобусе в моменте? При всём разнообразии — все согласны — заканчивается модерн и начинается постмодерн. Заканчивается прогресс, и начинается постпрогресс. Заканчивается просвещение, начинается постпросвещение.

Начинается этот всякий пост-. Потому что всё предыдущее очень сильно становится под сомнение. Тут и Холокост, и ядерная бомба, тут много всякого-разного, что заставило перейти в пост-.

Для меня-то принципиально, что

вся первая половина века XX — это же модерн, это же восстание масс.

То, что ты Сталина процитировал — это же и есть буквально по Ортеге манифест восстания масс. С этим флагом Троцкого сносил. Не хрен этим интеллигентам управлять нами, пусть на каждого интеллигента будет восемь рабочих, и они его в случае, если он неправильную классовую линию будет гнуть, просто арматурой забьют, что и произошло по факту. Вот — восстание масс.

Дальше мы видим, как восставшие массы, и организованные определённым образом, где-то по коммунистическому принципу, где-то по фашистскому, где-то по нацистскому – что не одно и то же — где-то по капиталистическому, но всё равно во всех случаях это организованные массы, друг с другом выясняют отношения на полях сражений Второй мировой.

В 1945 году это заканчивается.

И мы видим эти восставшие и организованные в разные структуры и формы массы. Там этика какая в этот момент? Вот эта модерновая этика восставших и организованных масс. Что каждый человек должен участвовать в общем деле. Яркий пример – наша война. «Вставай, страна огромная». Вся страна в едином порыве поднимается на борьбу с врагом. Тотальная война.

То же самое — про любые стройки коммунизма. Тотальность, вовлечение всех и каждого человека в большие коллективные задачи, в большие коллективные проекты. И любой, кто остался в стороне от этой тотальности, любой, кто не пошёл, когда зов позвал всех идти, он не просто преступник, он ещё и грешник, он нехороший человек, он предатель, он коллектив свой подвёл тем, что место в строю осталось пустым, и туда, допустим, враг проник.

В этом смысле все должны идти и делать, строиться в эти самые формы, колонны, ряды, структуры, и неважно дальше: бороть врага, строить Днепрогэс, делать индустриализацию.

СУ. Каждый на своём участке.

АЧ. Да-да-да, всё так. Это — модерн.

А теперь, как справедливо нам напоминает Павел,

уже во второй половине XX века возникает вдруг фигура «А можно, я не пойду?»

Дугин, кстати, тоже про это написал в своём посте про ту же Иштар Борисовну, вспомнив фильм «Карнавальная ночь». Про то, как товарищ Огурцов как раз — не случайно Фамусов/Чацкий почти такая же [пара] — дитя модерна, он пытается всех организовать на массовое мероприятие, вполне уместное в вайбе 30-х и собранное по канонам 30-х.

Когда ему самому было 20, он точно так же ходил куда-нибудь колоннами, делал какую-нибудь коллективизацию, индустриализацию, может быть, даже воевал, скорее всего, воевал этот Огурцов.

СУ. По возрасту.

АЧ. Конечно же. Ну да.

И для него это единственно возможное и нормальное состояние вопроса, что — под чутким руководством партии и в соответствии со всеми правилами и принципами…

А поколение Люси уже не хочет ни под каким руководством, ни в какие колонны строиться и никуда строем ходить.

И никакие стройки коммунизма…

У него уже есть инженеры человеческих душ на русской классике, они уже его сынженерили таким образом, что он видит свою миссию в том, чтобы жить свою жизнь.

ПЩ. Алексей, прости, сразу вопрос. Хороший пример, я тоже читал этот пост. В этой истории есть один принципиальный момент. Это не нейтральная позиция. То, как ты это описываешь, это нейтральная позиция. «Вы туда идите, стройте, я вам не мешаю, но вы меня, пожалуйста, не трогайте.

АЧ. Ты это уже говорил, я до этого еще дойду, до права судить. До права судить из этой нейтральной позиции.

Заметьте,

даже Бродский в письме Брежневу отстаивает свое право на нейтральную позицию. «А можно я буду служить русскому языку и русской литературе, а не советскому государству и не партии?»

Он же об этом пишет в письме Брежневу. Но он говорит только о себе.

А тот же Бродский в Нобелевской речи 15 годами позже уже выносит моральное суждение,

то есть делает то, о чем говоришь ты.

Действительно, в чем справедливы наезды на нас с известно какой стороны, что мы слишком много фокусируемся на тете Алле. Она, в конце концов, не самый лучший образец для того, чтобы на нем показывать, просто самый заметный. Ее много в эфире. Бродский просто явление культурное куда более высокого порядка, ну и точно в плане моральных качеств куда более ценное и интересное.

Но механика та же самая.

На первом такте ты борешься за свою автономию от партии и правительства, чтобы оно тебе не указывало, как тебе жить, а на втором такте, как только ты эту борьбу выиграл, ты начинаешь сам учить жить партию, правительство, народы, государство и всё остальное.

Это структурно ровно то же самое, что случилось в XIX веке. Лишний человек просто борется за право не служить и оставаться собой, и искать себя: Чацкий, Онегин, Печорин, а чуть-чуть колесо провернулось, и уже – если вы мне затыкаете рот, значит, развязываете руки. И все, я пошел убивать царя.

ПЩ. У меня только один будет аргумент. Почему переходит шаг между первым и вторым тактом? Потому что

есть философский миф о возможности этической нейтральности. А вот этическая нейтральность невозможна. Даже если ты пытаешься сделать нейтральность, поместить во главу угла свои ценностей, то она автоматически становится системой координат, относительно которого ты начинаешь оценивать, «лучше-хуже».

Та же самая «Карнавальная ночь» почему меня сейчас зацепила? Потому что тут даже вне зависимости от изначальных намерений режиссера — не знаю, не буду говорить — но

если ты просматриваешь фильм, тебе очевидно: есть хорошие, есть плохие. А хорошие и плохие — это этическая опять-таки категория.

Вот о чем я говорю.

Самовыражение становится этически хорошим в контексте этой истории, а ограничение самовыражения становится этически плохим. А раз есть система этических координат, тогда должен быть жрец, который выносит фетву, суждение в конкретный момент времени по конкретной обстановке.

ИК. Даже нагляднее, мне кажется, пример будет со «Статским советником» иноагента Акунина, тот момент, когда Пожарский разносит Фандорина, этот их спор, а в кино он в исполнении Михалкова и Меншикова еще более острым получился.

Когда Фандорин говорит, что гадости нельзя делать даже во благо Отечества, тем самым обозначая свою этическую систему координат, Пожарский ему в ответ рассказывает про любимый интеллигентский фокус «постоять в сторонке, посмотреть, чем всё закончится».

Здесь мне интересна ещё одна история, Павел, да и к вам, братцы, тоже обращаюсь.

В какой момент слово «интеллигент» начало приобретать негативный коннотат, несколько пренебрежительный?

Он появляется ведь уже – вот даже мы Сталина упоминали, а потом в конце концов, помните, уже я начал замечать его в конце…

АЧ. Винга, Винга Ивановна!

ИК. «Вшивая интеллигенция», помните, такое появилось?

АЧ. Напоминаю! Первым, кто позволил себе, вопреки устоявшемуся мнению, очень жёстко опустить интеллигенцию, был не кто иной, как Владимир Ильич Ленин. В своей известной фразе, будучи сам плоть от плоти этого слоя, будучи эталонным русским интеллигентом XIX века.

ПЩ. Самокритично высказался, можно сказать.

АЧ. Да не просто самокритично, в том-то и дело, это же диалектика. Из этого высказывания, по сути, вырос весь Сталин. Интеллигент, который пытается убить в себе интеллигента путём природнения к рабочему классу. То, что мы видели у Ленина. И, кстати, у него самого это до конца так и не получилось.

СУ. Это главная у них проблема была, которую они признавали.

АЧ. Ну да.

СУ. Что нынешняя интеллигенция — плоть от плоти предыдущего классового общества. Каждый из них по отдельности, может быть, преодолеет свою классовую сущность. Но как класс они этого сделать не могут. И сначала ушли в одну крайность, когда прав начали лишать просто на основании принадлежности [к классу].

Потом поняли, что это чушь, конечно, и бред, не надо лишенцев. И пошли по пути создания новой интеллигенции. Классовые противоречия никуда не делись, давайте мы тем, кому мы доверяем — типа графа Алексея Толстого, писателя, что он прошел этот путь — надаем рабочих, которых он будет в Союзе писателей воспитывать как новую интеллигенцию.

Это действительно их ключевая проблема, которую они не могли никак решить и, по большому счету, после смерти Сталина отказывались решать. Сталинский подход был производственный все-таки. Для чего все были эти союзы писателей нужны и прочее? Почему он лично выступал цензором? Потому что надо постоянно, как Александр Григорьевич говорит, «кадры надо перетрахивать». С писателями в этом смысле — тоже.

И тут я хочу [высказаться] по поводу интеллигенции и их функций.

Это люди со свободным временем. Это единственная прослойка людей, которым общество и государство дает право обладать свободным временем. Вот на что эти люди потратят свое свободное время, это и есть самый главный вопрос.

Главная развилка в чем? Тут я сейчас буду опираться на «Никомахову этику» Аристотеля.

Есть один путь — это уменьшение страданий. А есть второй путь — это увеличение наслаждений.

Социалистическая этика была на чем основана? Мы уменьшаем страдания. Для этого нам нужна электрификация, и просвещение, и все остальное. А в 60-е годы, как абсолютно [справедливо замечено], и Алла Борисовна это прям символ всего этого — это увеличение наслаждений.

Не зря ее первый альбом выходит в 1971-1972 год, как раз после построения [социализма]. Тут у нее ломается в башке что-то. Потому что очень мало таких людей. Например, Высоцкий — он на разрыв работал на концертах. Он был постоянно в производстве.

Можно в этом увидеть, конечно, вопрос заработка, но в этом ничего плохого нет. Но человек двигался именно к своей аудитории.

Меня к себе зовут большие люди,
Чтоб я им пел «Охоту на волков».

А Алла Борисовна тусует с первыми секретарями. Ей же дали свободное время общества для того, чтобы она просвещала, еще что-то делала на пользу. А она в результате занимается увеличением наслаждений, то есть идет вразрез с основой социалистической этики. Вот эта дрянь и проросла.

Потом она первым делом начала, уже в 1991 году, кстати, дискредитировать уже православную этику. 1991 год, «Рождественские встречи», под видом якобы возрождения веры в Бога, она всех пи*** на сцену вытащила в прямом эфире, извините меня. Называется это «Рождественские встречи», а по факту? Ну вспомните, 1991, 1992, 1993 год. Она уже даже с новой этикой, которую якобы популяризовала… Она ее в такое же дерьмо [окунула], как предыдущую социалистическую.

ПЩ. Семен, так Алексей же нам сказал,

реальная этика, которой они служат, реальные ценности не имеют ничего общего ни с социалистической, ни уж тем более с православной. У них вообще другие ценности.

СУ. Увеличение наслаждений. Их ценности — увеличение наслаждений.

ПЩ. Ну, это точно часть, я не уверен, что это все, но, конечно, это увеличение наслаждений. Здесь тогда сразу отвечу тебе на Аристотеля Несмеловым. Несмелов показывает очень фундаментальную вещь.

Почему недостижим тезис об увеличении наслаждения, равно как и об уменьшении страданий, почему оба этих подхода недостаточны? Потому что есть такая штука как время,

если уж совсем по-простому.

Момент твоего наивысшего наслаждения или момент твоего отсутствия страдания, что, по сути, является особым образом сливающимися точками — это всегда момент, миг. Это всегда фаустовское «остановись, мгновенье, ты прекрасно».

Парадокс в том, что в этот миг, чтобы это испытать, ты должен стать полным объектом. Если ты движешься к этой точке как субъект, то в момент этой остановки, этого мгновения ты должен стать уже полным объектом. В противном случае ты становишься субъектом, состояние изменится, возникнет новая энтропия, и опять счастье оказывается недостижимым.

Изначально установка на увеличение наслаждения — ровно, кстати, как и на увеличение страдания — это установка, которая обманет человека, который идет по этой дороге.

Но что здесь интересно с наслаждением. В другой философии это называется amor loci, то есть любовь к месту. Я ранее сказал, что лояльность принципа не принадлежит ни к какому конкретно историческому — я сказал «имманентному», но, наверное, правильнее сказать «историческому». Здесь тогда правильнее сказать, что отрицается не место, а отрицается история.

Место-то как раз можно любить. Конкретный замок, конкретных людей конкретных групп, конкретную школу. Идет отрыв даже не столько от имманентности, сколько от среднего уровня истории. Тогда понятно, почему Фукуяма так хорошо ложится с его «концом истории» на всю эту публику. И тогда понятно, в чем тезис Алексея был про некое предательство, в чем они обвиняют вас.

И этот отказ от истории предаем самим своим фактом разговора о ней. Любой исторический смысл в каком-то смысле объявляется харамом, то есть запретным. То есть это некая вина. Но при этом, поскольку человек свою природу изменить не может, чтобы отменить историю, тебе все равно нужно создать свою квазиполиттеологическую систему, в которой мы выступаем жрецами и выступаем арбитрами — кто хорошо историю отменяет, кто плохо историю отменяет, кому можно позволить оставаться в истории.

Здесь нужно сказать о проявившемся за два последних года. Все мы знаем одну страну на Ближнем Востоке, которой в истории можно. Которая «не воюет с соседями» и которая вообще всегда во всем права. Это недаром стало мемом: «Вы не понимаете, это другое».

Давайте еще попробуем эту часть поймать. Как из этой позиции рождается «вы не понимаете, это другое»? В принципе — давайте здесь зафиксируем момент 1987-1991 годов — надо признать, что в целом восставшие массы на те [времена], изначальный период конца Советского Союза и начала постсоветского периода, в принципе-то признали, выдали мандат этой самой интеллигенции на чистоту морального суждения как основание политического действия.

АЧ. Павел, извини, тут вынужден тебя перебить.

В конце 80-х, в отличие от начала века, никакие не массы восставали, уже никакого восстания масс близко не было. Это уже было общество — я его специально называю «постмассовым». Это игра слов.

ПЩ. А хорошо, постмассовое.

АЧ. Потому что «пластмассовое». Это был сбор личности и индивидуальности, у каждого было «лица необщее выраженье», по Бродскому. Они все выходили на площадь. И, кстати, по сей день выходят в ходе цветных революций именно, говоря о своём моральном преимуществе над своими противниками, в качестве такового преимущества – «хорошее настроение». Мустафа Найем, 2014 год – 2013, сюда же.

СУ. Это эволюция наслаждений.

АЧ. Ну, главное — это разнообразие.

ПЩ. Карнавал.

АЧ. Карнавал, карнавал, да.

ПЩ. Карнавал Бахтина.

АЧ. Венецианский. У каждого своя маска, у каждого свой костюм, мы все очень разные. И мы эту свою разность [празднуем], сюда вся ЛГБТ-тематика ложится, это же радуга разноцветная, что мы саму эту разность и своё разнообразие считаем фактором своего морального превосходства над злой системой, которая нас душит, гнетёт, давит, принуждает. Над «ватным бараком», короче. Там вот так эта механика работала.

ПЩ. Хорошо. Принимаю, «постмассовое» — даже лучше уточнил.

Я говорю о том, что… Тут был ранее вопрос Ивана, когда презрительное отношение в его новой версии возникло. Так вот, мне кажется, это презрительное отношение на его современном этапе возникает в какой момент? Оно возникает в тот момент, когда вопиющая непоследовательность этого мировоззрения становится слишком видимой.

На практике для меня

самый вопиющий пример — это пресловутое: есть те, кому в историю можно.

В зависимости от обстановки может это меняться, но есть те, кому можно. Или есть те, кому можно в государственной [должности служить]. Есть те, которым можно подавлять личность. Когда во Франции подавляются протесты, с собаками, мы не слышим от этих людей в строгом смысле осуждения этой самой страшной тоталитарной практики, подавления той самой личности.

То есть, есть список. Если бы это была последовательная позиция — окей, вот есть декларация священных прав личности, и мы готовы последовательно отстаивать эту священную декларацию прав личности, каким бы страшным, агрессивным государством, где бы оно ни преследовалось. Тогда, возможно, к интеллигенции бы относились с меньшим презрением, по крайней мере, не было бы этого презрительного отношения.

Но мы-то видим, что происходит вообще не так. Там есть очень четкое, ранжировочное, скрытое знание, кому можно и кому нельзя. Это скрытое знание и вызывает мемификацию.

АЧ. Здесь у меня был четвертый тезис. И финальный, из заготовленных. Он был такой.

Если Ортега прав, и первая половина XX века — это восстание масс, то все, что произошло во второй половине и продолжается по сей день, это реванш элит.

Люди, которые были «лучшими людьми» — опять же, не персонально, а скорее именно что: хотите классово, хотите сословно, короче, как слой – нащупывают, и всё более уверенно с каждым десятилетием, рычаги всё более совершенные, всё более качественные, всё более хорошо работающие, как загнать это самое быдло обратно в стойло, чтобы оно о себе не возомнило и много не думало.

И вернуть обратно, отменить уже даже не Великую Октябрьскую, а тупо Великую Французскую революцию, вернув обратно разделение людей на слои. Что кому-то можно, кому-то нельзя — по некоторому критерию.

Сейчас объясню дальше. Слушайте дальше.

Я тут в канале имел диалог с одним из своих — кстати, из Киева, внимание! — подписчиков, который пытался мне доказать, что против России воюет украинский народ, что против государства Российской Федерации воюет украинский народ. На что я ему ответил: нет, дружище, народ — это те, кого ТЦКшники на улицах ловят. А против государства российского воюют — ещё по одному культовому [выражению] – «это не народ, это хуже народа, это лучшие люди города».

Против России воюет украинское гражданское общество, оно же «лучшие люди города». Но если мы воспримем, что это вообще одно пространство, нет никакой Украины и России, то

мы можем описать СВО как войну, где на одной стороне — шаткая и неустойчивая коалиция из государства РФ (со всеми его пирогами и тараканами) и русского народа, а на другой стороне — «лучшие люди» из обоих государств, оно же гражданское общество.

СУ. И со всего постсоветского пространства.

АЧ. Да, со всего постсоветского пространства.

Вот этих лучших людей, их в количестве есть, естественно, и в Москве, но просто в Киеве Зеленский — плоть от плоти «лучших людей». Это буквально один из внучков Аллы Борисовны, так сказать. Но и условный Борис Борисович Гребенщиков — сюда же, из числа «лучших людей».

Там такая же история. «Я тут духовными поисками занимаюсь, а вы мне мешаете. Поэтому я имею право от имени»…

СУ. Тутанхамон, выйди вон.

АЧ. Тутанхамон, выйди вон, да. И я сейчас от имени Будды с Конфуцием вынесу вам приговор, полковнику Васину.

ПЩ. Фетву.

АЧ. Да-да, фетву.

ПЩ. Фетву он вынесет.

АЧ.

Они конституируют некоторый слой. Тех, кому можно то, что другим вообще не положено. Даже не просто не положено, а их как бы нет. Они как бы отменены.

Они закенселены культурой отмены, эти всякие остальные. Их нет, быть не должно. А если есть, то их можно игнорировать. А если будут слишком докучливыми, их можно убить. Вот достали эти, в Газе…

СУ. В моей логике — объяснение логичности их страданий.

Интеллигент уже не борется за избавление от страданий, либо их высвечивание, а он объясняет, почему эти поцы, гои виноваты в твоих страданиях. И это — новая интеллигенция.

АЧ. И в своей гибели. Разумеется. Они заслужили. Они заслужили самим фактом того, что родились в неправильных семьях.

СУ. Не вписались в рынок.

АЧ. Не вписались в рынок, принадлежат к ватному бараку и прочее.

ПЩ.

Классический духовный расизм. Есть те, кто родился в ватном бараке, есть те, кто родился в правильной московской семье.

Гилики, психики – в общем, классическая гностическая трехчастная система: пробужденные, способные к пробуждению, ходячие животные. Это классическая генетическая система, она абсолютно здесь работает.

Но заметь, тогда есть интересные несколько мутаций непоследовательных.

Тогда первое — надо зафиксировать, что все-таки это гражданское общество, что мне не понравилось. Оно, ты сказал, российское, русское гражданское общество. А вот какое угодно, но не русское. Потому что «русское» в данном контексте выступает как историческая категория.

АЧ. Хорошо.

ПЩ. А этим людям глубоко равнобедренно.

АЧ. Я, кстати, не сказал слово «русское». Здесь с прилагательным надо ещё разбираться. Оно, если угодно, скорее постсоветское. Оно прям буквально советское. Не случайно слово «советский» звучит, что типа «лучшие достижения позднесоветской культуры».

Это советское или постсоветское гражданское общество.

ПЩ. Но при этом оно находится в антитезисе ко всему пласту истории всего этого пространства.

АЧ. Конечно, конечно. Здесь советское и антисоветское — это одно и то же. Вообще, буквально.

Советское, оно же антисоветское. Алла Борисовна вместе с Зеленским — ярчайшие представители правоты этого гегелевского синтеза.

Одновременно и советский, и антисоветский. Она же — София Ротару, она же кто хочешь. Она же — Борис Борисович. Абсолютно верно. И, кстати, она же – Ильхам Алиев сюда же, одновременно и советский, и антисоветский.

ПЩ. Да, это знаменитый тезис о притеснении. Очень странно звучит от человека, папа которого был главой КГБ.

АЧ. Ну, конечно, конечно. Папа в качестве советского функционера геноцидил самого себя в качестве представителя азербайджанского народа, борющегося, стонущего под гнётом советской оккупации. Это очень понятное как раз.

Зря вы смеётесь, она вообще ни разу не противоречивая. Шеварднадзе такой же был, ну и все они. В этом и вся механика.

СУ.

«Советы заставляли нас страдать, они увеличивали количество страданий. А то, что они построили в виде социальной инфраструктуры, это их была обязанность за то, что мы так страдали».

Нет никакой благодарности за блага цивилизации. Ну, нет ее, никакой. Но при этом есть концентрация на увеличении страданий, и это — как репарации.

ИК. Да-да-да. Это, кстати, потом долго прослеживалось, и в нынешнее время, когда такого рода люди не гнушаются работать на государственных должностях, получать государственные деньги.

Я в одном таком учреждении сам работаю, вы сами прекрасно знаете, и весь профессорско-преподавательский состав благополучно получал от государства деньги, при этом с регулярностью получал потом статус иноагента.

АЧ. Более того, там же,

если ты за углом не предъявишь своим коллегам фигу в кармане, получив зарплату в кассе, то — все, тебя выписали из круга приличных людей.

ПЩ. Давайте все-таки на этом остановимся, потому что это требует лупы. Здесь ломается классическая логика того самого прогрессивного Запада, о котором они так говорят.

Прогрессивный Запад в этом гораздо более честен по отношению к ним же. Там уж либо фига в кармане, либо госденьги.

Там есть огибание кодекса, что ты на госслужбе — ты работаешь на госслужбе, ты ушел с госслужбы — да. Да, система вращающихся дверей, да, одна экосистема, да, все знают. Но вот это состояние, что – «я беру ваши деньги, но с презрением, я делаю вам одолжение, беря ваши грязные деньги», это очень особое [состояние].

Если есть какие-то знания, наблюдения, инсайды, давайте об этом тоже попробуем, потому что это особое состояние.

АЧ. Тут как раз несложно. Давайте вспомним, говорили про XIX век и парадигму прогресса, «я служу прогрессу». И от имени прогресса выношу вердикт, в том числе и современному мне российскому государству, российской империи. Предустановки, из которых Ленин писал в «О развитии капитализма в России», например.

Давайте теперь поймем, что эти люди на самом деле тоже чему-то такому служат, что не есть государство российское. Что они служат какой-то более высокой ценности, в своем сознании. И государство российское рассматривают как объект.

Они все тоже такие прогрессоры, просветители. Они несут разумное, доброе, вечное. А государство — это деталь ландшафта. Которое, кстати, они оценивают в целом скорее негативно, как некое место, где осталось много как раз неразумного, недоброго и вообще невечного. То, что нуждается в постоянном реформировании, повышении эффективности.

ПЩ. Исторического. Давай тогда скажем — исторического.

АЧ. Да, да.

ПЩ. Слишком много исторического.

АЧ. Слишком много исторического. Что необходимо, конечно же, модернизировать. Модернизацию произвести. То есть избавить от всех этих пережитков старины, разумеется.

То, что мы при этом оттуда же и кормимся, это исключительно потому, что мы такие классные, потому что мы так хорошо устроились и устроены. Вспомните Румату в «Трудно быть богом». Будучи в обличии арканарского аристократа, испытывал он какую-нибудь благодарность к ряду своих предков благородных или к арканарскому государству, или, паче чаяния, к монарху за свой высокий привилегированный статус?

ПЩ. Ну, Румата там буквально инопланетянин.

АЧ. Ну и что? Так они тоже инопланетяне! В том-то и дело! Даже мысли такой у Руматы не могло возникнуть, что он вообще чем-то обязан арканарской короне.

ПЩ. Окей. Добавлю тебе тогда другой аргумент, контраргумент — никогда бы не думал — либертарианский. Потому что эта позиция «мы хорошо устроились» здесь выступает тоже самопротиворечивой и лицемерной. Объясню. Тут мой тоже заготовленный тезис.

Феномен МНС, или наша вечная тема отношения — техники и государства. Есть отдельная тема, откуда берется признание государством и окружение их права, хочу еще с этой стороны посмотреть.

Сразу скажу, для государства исторически я могу хотя бы построить версию, что эти – да, странные люди нам нужны, потому что они борются с эпидемией, строят пушки, работают на заводе, в конце концов, атомную бомбу изобретают, доводя в пределе.

Отношение государства — в широком смысле — к интеллигенции во многом было формулировано через технику, но в том числе и технику управления массами.

Нужно массу развлекать, а для этого нам нужны люди, которые хорошо умеют развлекать массу. То есть некая техническая [функция], то есть некий логос, то есть некий профессионализм.

В чем проблема на нынешнем этапе?

Однозначно, на нынешнем, и здесь даже действительно различие с советским. Потому что

эти же самые люди, которые первые скажут постмассе: «не вписались в рыночек и сами виноваты, и вас тут не стояло», на том же самом «честном рыночке» оказываются, простите, нахрен никому не нужными.

И все их «мы хорошо устроились» — не хорошо в смысле «я хорошо делаю свою работу, и поэтому мне за эту работу положена компенсация вне зависимости от того, что я думаю, от государства», а «я, честно говоря, и работу свою делаю так себе, но государство мне все равно должно». И это уже совсем новая версия, интерпретация. Это уже позиция, что это люди, которые в массе своей… Последние три года показали их цену на том самом мировом рынке.

На мировом рынке они интересны исключительно как способ когнитивного воздействия на то самое историческое состояние, которое до сих пор еще трепется.

За его пределами ценности в них окружающий мир не видит вообще, тот самый прогрессивный мир в них ничего не видит. Тем не менее, находясь внутри этой позиции, они продолжают.

Я хорошо это помню, по разным опытам, но действительно это очень важный элемент, я это говорил ранее, но подчеркну. По крайней мере с позднесоветского периода – можете поправить, может еще раньше — здесь большой элемент самоназначения.

Очень важно, что эта система становится самореферентной. Она чисто строится на внутреннем признании.

Поэтому эти все Маша, Петя, Вася, Катя — это все отношения друг с другом через первое имя. То есть ты имеешь право на государственные дотации за сам факт твоего существования, если тебя таковым признала эта условная грибница. Логически это настолько самопротиворечиво, что, честно говоря, Аристотель здесь, бедный, не имеет…

АЧ. Я не вижу особо противоречий. У меня есть объяснение, но единственно, оно тут немножко уязвимо, потому что трудно доказывать. Как это работает? Давай так,

Романовы пришли после Смутного времени. До Петра пытались разными способами на разные лады вводить разные, не побоюсь этого слова, инновации. В первую очередь, конечно, технические.

Вводились они не очень, потому что косные, отсталые и дремучие русские люди иногда всяких этих привозимых иноземных мастеров с дрекольем встречали и пинали. А когда попытались еще и немножко разбавить всякими учеными греками и учеными хохлами из Киево-Могилянской, то случился вообще церковный раскол. «Еллинских борзостей не текох», — сказал Аввакум [верно: старец Филофей].

Ситуацию радикально изменил Петр Алексеевич, который не просто — пушки с кораблями, но ещё и попутно, пожалуйста, бороды брить, одежду носить другую, трубки курить, ассамблеи проводить.

ИК. Политес исполнять.

СУ. Не по писаному говорить.

АЧ. Да-да-да. Завёз с собой не только инженеров, которые — танки, пушки, которые нужны объективно государству для его государственных задач, но ещё и 100500 культуртрегеров, абсолютно чуждых всему укладу, всей традиции и так далее, за что получил звание Великий.

ПЩ. Правильно.

При этом самом Петре, пожалуйста, ты можешь (безбородый, культура и прочее), но, пожалуйста, в первых рядах на пушку иди, первый сам на флот залезай и в Сибири завод строй. За слова отвечать надо было.

Ты можешь даже воровать, как Меншиков, но если царь-государь император скажет: скачи на врага с кавалерией под Полтавой — поскачешь как миленький. Вот это важный момент, на этом этапе. Продолжай.

АЧ. Правильно, правильно. Тем не менее что вышло?

Важная задача этих завозных культуртрегеров – всячески приучать трудящихся к разным, абсолютно чуждым им формам культурного досуга.

Или, выражаясь уже терминами спустя полтора века, Салтыкова-Щедрина, держать народ в состоянии постоянного изумления [верно: это не Салтыков-Щедрин, в оцифрованных текстах Щедрина фраза не найдена].

По большому счёту, все поколения этих культуртрегеров, вплоть до коллективных иштар, этим и занимаются. Они в состоянии изумления держат, и этим важны. Держание в изумлении – это очень важный управленческий механизм. Нужно, чтобы народ ненавидел не начальство, а, не побоюсь этого слова, инородцев. И тогда начальство может балансировать между народом-богоносцем и этой кодлой, малым народом, который всё время его держит в состоянии изумления.

Оно, начальство, защищает эту кодлу от того, чтобы их на вилы не подняли. А в случае, если кодла совсем уж начинает изумлять, оно тут же немедленно, начальство, своё единение с народом оказывает. Бороды обратно разрешает, русский стиль, тост за русский народ поднимает в какой-то момент. Ну и вообще.

Начальство выстроило после Петра — и по сей день это так работает — интересную систему. Есть два народа, большой и малый. Малый всё время большой держит в изумлении, и всячески над ним себя превозносит. Большой, в свою очередь, регулярно жалуется начальству на малый,

что они там – совсем, как это?

ИК. ЛГБТ.

АЧ. ЛГБТ, да. И начальство время от времени грозно так пальцем: вы не в ту дверь зашли! А ну-ка, вернитесь и перезайдите в ту. И те делают вид, что подчинились. А сами фигу-то держат. Сломалась эта система, в общем-то довольно устойчивая, несмотря на все потрясения, только сейчас.

СУ. Да и не сломалась она.

АЧ. Ну так, надломилась.

СУ. Надломилась, да.

АЧ. Только сейчас.

ПЩ. Смотри.

АЧ. Подождите, дай закончу.

Сломалась эта система только сейчас, когда кодла, она же малый народ, решила: «А зачем нам вообще это начальство? А давайте мы из себя сделаем начальство».

И дальше, я напоминаю, Максим Галкин ходит и рассказывает, что ему Михаил Борисович Ходорковский обещал, что с ним, как с Зеленским, он сделает — изберет его президентом России, правильными технологиями.

ПЩ. Это важно. Но тут еще важны два процесса. Что все-таки на длинной дистанции происходит? Не одномоментно, но на длинной. Первое. Все-таки важно отметить, польза от этой кодлы техническая падает. Давай прямо говорить, польза этой «кодлы» в кавычках, использую твой термин, на протяжении 400 лет была именно эта — технический полупроводник контакта с тем самым прогрессом, этим пресловутым прогрессом.

Именно через эту кодлу мы как бы просеиваем достижения прогресса, в широком смысле этого слова, которое нашему государству и начальству нужно.

АЧ. Да еще проще — держать действительно народ в таком изумлении, что он с удовольствием уже готов и картошку сажать, и железную дорогу строить, и что хочешь делать, потому что у него уже все координаты сместились.

ПЩ. Правильно, но тут два момента, про

особенность текущего момента. Если ранее все блага внеземной цивилизации, инопланетяне прогрессные, шли исключительно с одного канала, то есть с запада на восток, то в нынешних условиях пресловутый Запад перестал быть центром этого самого прогресса. А проводимость этой самой кодлы тоже резко упала.

Чисто с технической точки зрения, ты здесь находишься на передовом фронте борьбы в этом контексте, например, от Алабуги и Ушкуйника пользы сильно больше. Очень важный момент. Хотя вы кодлой не являетесь.

От Шеньчжэня.

ПЩ. И в этом проблема. Что?

АЧ. От Шеньчжэня, в том числе. То есть от Востока.

ПЩ. От Шеньчжэня. Ну, в том числе и от большого коллективного Шеньчжэня.

АЧ. Согласен. Вот это действительно важно.

Впервые эта система откровенно засбоила именно тогда, когда Советский Союз, надо отдать ему должное, по многим направлениям действительно вырвался вперед.

Не по всем, частично, но в гонке вдруг оказался первым. Наступило время первых. И возникла вдруг возможность делать небывалое.

И действительно,

именно тогда эта кодла впервые потеряла позиции.

Потому что пока там был первоисточник образцов, а наша задача — только их сюда инсталлировать и без конца догонять, у нее все было ровно с местом, что бы там ни было. Как только — это произошло типа полвека назад, даже больше, 60-е, конец 50-х, 60-х, наше время первых. И парадоксальным образом не было большего врага в этот момент, как раз-таки, буквально прогрессу, чем эта самая кодла.

Потому что

она тут же автоматически отождествила прогресс с тем самым модернистским принуждением, с тем самым диктатом партии, что – вот, она нас заставляет стройки коммунизма строить, ракеты делать

и так далее.

Странным образом она превратилась из прогрессирующей силы в регрессирующую силу. Тогда.

ПЩ. Ну хорошо, правильно. Потому что на условно западном, в то время в кавычках «кодлы» не было, она не страдала комплексом вторичности, поэтому спокойно строили интернет, делали, и без всяких моральных угрызений совести, что — я тут, дескать, атомное [оружие делаю], в общем, без этой проблемы.

АЧ. Конечно, на этом Сахаров сломался.

Внутри, на этой проблеме, сломался Сахаров. Если тщательную дешифровку его посланий произвести, он не смог вообще пережить ту мысль, что то, что он делает, в итоге приводит к тому, что СССР теперь первый, а не второй.

Павел-то спросил про сейчас. Вот сейчас мы снова зашли на этот круг. Сейчас действительно наш собственный поток инноваций, наш внутренний, пока не очень большой. Он какой-то есть, во многом порождённый войной, он есть, слава богу.

Но есть значимый и всё более значимый — я только-только из Минска вернулся, посмотрел на то, что там делают китайцы, заметьте, не у себя, а уже там — огромный поток уже инноваций и решений. Да, всё это ещё, понятно, творчески переосмысленные китайцами западные технологии, но опять-таки там западного всё меньше, а китайского всё больше.

Короче,

источником образцов всё больше становится незападный мир. И в этой связи у кодлы, которая со времён Петра действительно стояла ровно, глобально утратилась почва под ногами.

Она непонятно зачем нужна. Как она будет учить общество западным ценностям, если сопровождающий их поток технологий и поток прогресса уже отныне идёт не оттуда.

ИК. Грубо говоря, сейчас снова настаёт время первых.

АЧ. Да. Время первых, к сожалению, в отличие от 60-х, именно наших русских первых там очень мало, хотя есть. Но в любом случае время первых снова…

ИК. Ну, после такого-то регресса хоть что-то уже есть, это уже хорошо, конечно.

АЧ. Есть, есть. Мы про этот подкаст записали целый. Есть. И тем не менее, в этом их историческое поражение. Это то, почему они оказались вне Родины, а вовсе не из-за позиции: СВО, режим и так далее. Они же потеряли позицию в том числе и в умах.

ИК. Конечно, это видно по реакции людей на них. Обычных людей.

АЧ. Да, в том-то и дело. А просто уже неважно, что они там скажут.

ИК. Я вот единственное хотел прояснить. Братцы, помогите мне. Сейчас, Павел, я быстренько озвучу.

Вот все те персоналии, которые мы сегодня называем интеллигенцией, это ведь развитая интеллигенция, которая была в советское время. Ведь

в советское время кого называли интеллигентом? Врачи, преподаватели в университете.

Ну, в общем, много людей, у которых было высшее образование, грубо говоря. Инженеры, много кто.

А мы сейчас говорим о людях, которых сегодня называют таким модным, модерновым словом «селебрити».

Это ведь совершенно разное.

ПЩ. Не совсем.

ИК. Нет?

ПЩ. Я бы сказал, что

то, о чем мы говорим, это уже другое модное слово – креативный класс.

Все-таки это ближе к этому. И здесь ты правильно, мне кажется, отмечаешь, что в Советском Союзе это более-менее было слито в одном слове. Ну, врачи, учителя. Если брать старый русский язык, то оно вроде вольное, полувольное, полуслуживое сословие — непонятно.

Кто такой «креативный класс» на русском языке? Вольные люди. На самом деле, по-хорошему,

креативный класс в каком-то смысле — это такие вольные люди, которые что-то сами могут делать, и которые вроде бы служить не обязаны. А вот учителя и врачи — это такой подвид вольного класса, который все-таки традиционно находился на государевой службе.

Но все-таки, мне кажется, главное тут сказал ранее Семен. Все-таки ключевое, традиционное понимание интеллигенции, давайте обратимся к слову «интеллигенция», от слова «логос» — «ум». То есть в строгом смысле это все те, у кого главный метод взаимодействия с миром и обществом идет через ум. Не через руки, а через ум. Учитель — ум, врач — ум, поэт — ум (там уже можно брать — душа).

АЧ. Инженер — ум, кстати.

ПЩ. Тем не менее, не руки. Не рубанком они работают. Они не про рубанок и не про полупроводники. И в этом контексте – да, там есть свои внутренние расслоения, но главное, мне кажется, что это про ум.

А почему мы говорим об этом сегодня? А потому что

в обществе постмассового человека в каком-то смысле все стали, блин, интеллигентными.

Ну, не все, но очень их много стало. Это очень важный аргумент.

Но это тоже вектор против классической схемы «начальство – народ – кодла». Потому что если все думают, то кодла тоже уже теряет особый статус исключительности.

Она тогда может защищать свой особый статус исключительно мерами государственного принуждения, которые они презирают. Ну, по сути, распределением госденег.

АЧ. Ну конечно. Конечно. В условиях, когда кто угодно может с помощью современных технологий производить, извините за выражение, контент, единственный способ сделать контент значимым — это та самая господдержка. То есть, по-хорошему,

главная претензия к государству российскому состоит в том, что — не тех поддерживают.

ПЩ. Да, но при этом, заметьте,

они могут говорить: не тех поддерживаете, поддерживайте нас, но мы все равно вам ничего не будем должны. Опять, это из старого мира.

И это второй переход, который, мне кажется, глобально меняется, заметьте, он глобально меняется везде. Эта версия кодлы стала появляться и в западных обществах в виде НКО, классической модели НКО.

АЧ. Конечно, конечно.

ПЩ. И заметь, что сейчас их всех ставят на счетчик, по-простому. Время большой халявы, в каком-то смысле возвращение к петровской даже модели. Я напоминаю, что у Петра все-таки в Табели о рангах была служба. Ты приезжаешь на службу, твой ум на моей службе, если ты берешь с меня жалованье.

Действительно, в какой-то период возникла модель, которую Иван еще наблюдает. Вообще по итогам нашей дискуссии у меня в голове крутятся цитаты: «Цирк уехал, а клоуны остались». Или: «Музыка закончилась, а они все еще танцуют». Кажется, что структурно это на самом деле уже ушло, и в каком-то смысле, даже за пределами накрутки, это тоска о старом.

Так действительно было 30 лет назад, когда можно было брать деньги, считать себя особым, обладая эксклюзивным сакральным знанием.

В строгом смысле сейчас у вашего знания уже нет эксклюзивности, причем как на внутреннем, так и на внешнем уровне. Во многом появилась огромная вторичность, ну и за жалованье придется отвечать. Не хотите отвечать…

АЧ. А главное, Павел, «у птичек все то же самое». Дональд Фредович ровно этим же самым занимается.

ИК. Закрыв USAID.

АЧ. В самой что ни на есть цитадели, в граде на холме. Можно пойти пожаловаться на кровавого Путина туда раньше было, а сейчас жаловаться-то некому, там просто структурно один в один та же фигня происходит.

СУ. Ну, а по поводу источника — мне кажется, что зацикливая самой Иштар Борисовной Пугачевой,

в песне «Арлекино» она свою судьбу и предсказала:

Смешить вас мне с годами все трудней,
Ведь я не шут у трона короля.

То есть, мечта все-таки — быть шутом у трона короля, и многие годы это было. А тут немножко от трона отодвинули. А человек себя уже считал примадонной, первой. И плюс — медиа-олигарх. Алла Пугачёва – это первый медийно-культурный олигарх. Причём она сразу обошла государство в плане собирания бабла прямо с населения за концерты, особенно конец 80-х — начало 90-х. В этом смысле она не просто стала шутом у трона короля, она стала шутом, который стал вполне себе олигархом. Это, конечно же, достижение, которое она считала сама своим.

АЧ. Да это Зеленский просто.

СУ. Да, но только масштаба невероятно высокого, всесоюзного.

ПЩ. Но с претензией на элитарность при этом, несмотря на то что это популярная культура.

Прекрасный тезис, но опять заметь, эта медиа-империя двоично строится.

Есть неудобный вопрос для уникальных, талантливых журналистских коллективов, для очень талантливых певцов и для всего того, что Алексей называет кодлой: откуда деньги?

Они на какие угодно готовы отвечать вопросы, кроме этого вопроса, потому что там либо гранты, либо господдержка в 90% случаев. Коммерчески успешных — я почему это подчеркну, то, что ты говоришь, Семен, то есть это медиа-олигарх, но именно олигарх в уже классическом, негативном смысле. Это не self-made man, это не бизнесмен, который сам пошел, сделал.

СУ. Кто-то завод хапнул, кто-то партию политическую, а кто-то — кусок эстрады. Тут каждый под себя выстраивал.

АЧ. Да, а кто-то — союзную республику.

СУ. Кто-то — союзную республику. Тут явление одно, по сути своей.

ПЩ. Но ты сказал очень интересное слово, это последний мой тезис заготовленный был, про социальную роль и про свободу, истину, правду всем дорогим друзьям, про личность. Давайте прямо скажем, вскрывая карты —

конечно, свобода и право говорить истину вообще-то является добродетелью. Одним из действительно актов предельной субъектности.

Это действительно так и есть.

Во все времена так было. На самом деле, во всех культурах, так или иначе, всегда за этим признавалась большая ценность. Мы можем вспомнить стоиков и Диогена, и в разных других культурах это все присутствует. В христианстве особая истина, правда, то есть Христос — правда. Все это действительно связано.

Но любая традиционная культура скажет тебе, что для того, чтобы говорить Правду с большой буквы, такой акт парресии, то есть акт говорения истины ради говорения истины, причем с элементом предельности, то есть в лицо начальству — заступаться за народ, претензия на это высказывание…

СУ. Правду-матку резать.

ПЩ. Правду матку резать в лицо королю.

Это всегда предполагало предельную жертву.

Другими словами,

право на такое обладали только две специфические категории. Одну Семен назвал — шут, другая – юродивый.

Вот эти две категории, которые на самом деле пошли на предельные жертвы, то есть, во-первых, его убить могут в любой момент, и они к этому внутренне готовы. Во-вторых, социальная сторона их жизни сильно отличается, от отсутствия максимизации наслаждений, как это презентует Семен.

Но именно за это за ними коллективно признается нормальное право, в том числе и обличать власть имеющих. За юродивым и шутом. Традиционно признается. А здесь происходит подмена. Я хочу сохранить право на эту предельную парресию, но, пожалуйста, чтобы мне за это ничего не было.

И это последняя моя заготовка, которая подчеркивает это особое странное состояние.

АЧ.

У нас на главной площади нашей страны кому главный храм посвящен?

СУ. Василию Блаженному.

ИК. Конечно.

СУ. А,

они хотят по форме быть шутом, а по факту — Карабасом-Барабасом.

ИК. Они по форме хотят.

СУ. Конечно, погоди. Они хотят в своём театре быть…

АЧ. Буратиной?

СУ. Не, Карабасом-Барабасом, чтобы буратин [за нитки] дергать. По форме он типа сказочник.

АЧ. Арлекино? Буквально. Там же тоже Арлекино.

СУ. Да, да. Это и есть, да.

АЧ. То есть типа Арлекино, а на самом деле это Карабас-Барабас.

СУ. Карабас-Барабас, да.

ИК. Да, на жертву не готовы. Кстати, Павел сейчас говорил про роль шута, юродивого. Помните прекрасный фильм «Царь», где роль шута исполнил Охлобыстин, а царя играл Пётр Мамонов. Там, правда, был ещё один человек, который сказал царю правду, митрополит Филипп его звали. Вот он как раз-таки был готов на жертву, и он её понёс.

ПЩ. Ну и шут там готов в каком-то [смысле]. Не, шут там тоже готов на жертву. Там шут тоже гибнет.

ИК. Ну да, да.

ПЩ. Если помнишь.

ИК. Сжигают его, да. Кстати, там интересный момент преображения шута. Интересно было наблюдать, как Охлобыстин эту роль исполнил. Ведь в какой-то момент персонаж Охлобыстина понял, что он слишком много говорит уже, но не остановился.

ПЩ. Потому что тогда это… Повторюсь, акт парресии предполагает тоже предельный акт служения истине.

Именно готовность на предельную жертву и создает тот моральный капитал, который можно использовать, чтобы в лицо царю правду говорить.

А без этого морального капитала работает, как описал Семен.

Очень странно, когда это пытается Карабас-Барабас делать. Ну правда, странно выглядит. И за ним правды не чувствуется, мягко говоря.

АЧ. Я бы здесь еще добавил, что

возможность свободно думать что угодно о ком угодно — это то, что мне дал Господь Бог. И никто не отнимет, потому что Он дал. Если я сам только душу дьяволу не продам, никто не отнимет.

В этом смысле вся эта их борьба за свободу личности мне кажется странной. Борьба же идёт точно не за то, чтобы думать то, что ты думаешь, памятуя фильм «Кин-Дза-Дза!» Борьба идёт за свободу говорить публично то, что кому-нибудь не нравится, какому-нибудь начальству. Или делать, в культурном смысле, в смысле производства контента, что-то, что кому-то не нравится.

ИК. Я бы по-другому сказал, Алексей — назидать. Вот они прям назидать хотят.

АЧ. А вот это то, что мы уже [обсуждали]. Давай вернёмся.

В 1972 году Бродский просит просто возможности служить языку, а не государству, а в 1987 в Нобелевской речи он уже учит всех жить как надо. Этот переход очень быстро происходит.

Сначала ты просишь себе пять минут в песенке, в фильме «Карнавальная ночь», а потом ты просишь себе 24/7, чтобы эти пять минут были с тобой всегда.

ПЩ. И просишь заморозить время, очень важно, эти пять минут, когда тебе хорошо. И тебе надо весь временной поток сделать этими пятью минутами.

И опять,

кто твой главный враг? Долбаная история.

«Что вы все лезете со своими историческими смыслами-то сюда? Какая разница, что было 30 лет назад? Если ваши 30 лет назад мешают мне жить сейчас, то какое право вы на это имеете?»

Примерно такой внутренний текст этот человек тебе искренне скажет.

АЧ. Да, да. И именно в этом, наверное… Я готов уже выходить в зону резюме.

ИК. Да, давайте уже потихонечку.

АЧ. Моя самая первая статья в жизни, еще в 14 лет написанная, для школьного журнала, называлась «Свобода выбора и свобода отказа». Для меня тема свободы вообще всегда была ключевой. Где она, свобода? В чём свобода? Где я найду свободу? Где я потеряю свободу? И так далее. Это то, с чего начинался путь.

Поэтому сейчас, когда мне говорят: «да вы просто враги свободы, мы тут за свободу, за личность, а вы тут», — дальше начинается что хочешь: ватный барак, государствобесие, служители чего-нибудь, кого-то — «хотите всех куда-то загнать и заставить строем ходить», — мне смешно.

Я-то как раз, как ни странно, из темы свободы, наоборот, пришёл в тему служения. И здесь повторяю паки, что

как только ты понимаешь, что жизнь твоя конечна и смерть неизбежна, в этот момент перед тобой встает самый главный вопрос. Чему ты посвятишь эту свою жизнь, единственную, которая у тебя одна и конечна?

Вот то, чему ты ее посвятишь, чему ты будешь служить, это и есть, собственно говоря, главный выбор, который в жизни делает человек.

И он дальше может быть разным, этот выбор. Не случайно у греков — ты служишь Асклепию не потому, что ему приносишь жертвы на жертвеннике, ты служишь Асклепию самим тем, что ты лечишь людей. Или ты служишь Марсу не потому, что ему приносишь жертвы и молишься, а ты служишь Марсу просто тем, что идёшь и воюешь как воин. Для тех это было понятно.

А дальше, на следующем этапе, когда всё это не просто отодвигается, а [происходит] снятие, Aufgeben на языке немецкой философии, просто остаётся один главный трансцендентный бог. Ты в конечном счёте служишь ему. Либо — не ему.

ИК. Очень важно.

АЧ. И извините, третьего не дано.

ИК. Это правда. Семен?

СУ. Я тогда не через службу, а через труд подойду.

Я четко в интеллигенции разделяю две большие группы, по функции. Они могут, эти множества, совпадать, это политизированное меньшинство и творческая прослойка.

Творческая прослойка — это те, кто что-то производит — тексты, смыслы, продукты ума. А политизированное меньшинство — это то, что называется агитаторы. Ажитация. Они общество ажитируют, в этом смысл интеллигенции.

Я отталкиваюсь от свободного времени, вообще времени как основной категории. Дело не только в образовании, есть огромное количество людей с образованием, и могли бы они быть интеллигенцией, но они просто загнаны в коридор времени, у них нет времени ни о чем подумать. Бизнес, служба та же или та же школа, у них времени нет подумать.

Как нас древние учили, философия – это удел свободных людей. Свободных в первую очередь с точки зрения времени. И вот интеллигенция – это те люди, которым дают свободное время – чтобы они могли заниматься трудом.

Не работой. Разделяем «работу» и «труд». Труд — свободная деятельность.

И тут перед каждым становится личный выбор.

Алексей [описал] это через служение, а я через деятельность, через свою [профдеформацию]. Если люди, которые настроены на уменьшение страданий – я готовился, процитирую «Никомахову этику» Аристотеля:

Мудрец должен искать не наслаждений, а отсутствия страданий. Нет худшего безумия, как желать превратить мир, эту юдоль горя, в увеселительное заведение и вместо свободы от страданий ставить себе целью наслаждения и радости. А очень многие так именно и поступают.

Когда любому интеллигенту — нам с вами, Иштар Борисовне — предоставляется свободное время, открывается вызов: что делать? Тут все зависит от того, [в окружении] кого ты оказался, от коллектива. Основа искусства – это подражание, в этом же смысл. Мы подпеваем этим песенкам.

Чему мы будем подпевать? «Мадам Брошкиной»? Или «Если друг оказался вдруг»? От нас зависит, кому мы будем подражать.

Вопрос людей, которые считаются представителями интеллигенции — это вопрос всегда выбора. На каком ты пути?

Ты либо объединяешься с теми, кто движется за уменьшение страданий, или с теми, кто производит увеличение наслаждений. Это выбор, который стоит каждый день.

Если в педагогическую логику уводить: либо развлекать, либо просвещать и воспитывать. И выбор за тобой.

АЧ. Семен, у меня только один комментарий, одной строкой.

В самом большом смысле, пока ты вообще жив, всё твоё время является свободным.

СУ. Ну, в общем-то да.

ИК. Павел.

ПЩ. Попытаюсь тоже просуммировать и ответить.

Первое, согласен с Алексеем, что ключевым словом действительно является «служение». Тут нужно понимать, что

той свободы, о которой часто говорят нелюбители «ватных бараков», просто не существует. Потому что, прежде всего, человек не свободен от самого себя.

И не свободен, как это говорится в VIII главе от Иоанна, раб греха не свободен.

Другими словами,

если нас как личности серьезно интересует проблема свободы, то это такой фронт борьбы, на котором никакой внешний государственный институт в строгом смысле роли не играет.

Да, конечно, можно сказать, что какие-то институты помогают — через задачу нормы, через задачу этики — но в строгом смысле, точно так же, как «все время свободно», оно действительно свободно, прежде всего с точки зрения совести и нравственного выбора.

Тогда

вопрос служения можно трансформировать. Это действительно путь к свободе или на самом деле от свободы, в зависимости от того, служишь ты вверх или служишь ты вниз.

Но чтобы оно было путём вверх по линии свободы, возникает та проблема, что ты должен искренне через свою совесть понимать, что служишь ты не ради себя самого, не ради твоей уникальной, неповторимой личности, а ради этого большего, в служении которому твоя уникальная, неповторимая личность только может проявляться.

Здесь главный критерий, важный — это внутренняя честность. Почему я так много говорил во время сегодняшнего эфира про мемы «Вы не понимаете, это другое», «Не смотрите сюда», «А вот этой стороне можно», «А вот это демократическая бомба» и так далее? Чтобы подчеркнуть, что чем выше ты идешь по линии борьбы и служения пафоса, тем больше тебе требуется внутренняя честность.

В противном случае

очень легко сказать себе: «я служу прогрессу». Хотя на самом деле я служу своему собственному удовольствию и праву на свое собственное удовольствие,

что на самом деле очень частая ошибка, в которую мы все падаем.

Это действительно трагичная судьба. Почти весь эфир я выступал с критической позиции к этой группе населения, но в личном общении это действительно чаще всего прекрасные образованные люди, с которыми очень интересно проводить время. И во многом состояние этой предельной непоследовательности является некоей, прежде всего, внутренней трагедией. Это точно так же, как призыв к внутренней честности есть определенный важный призыв.

Сегодня буквально прочитал интересную цитату, косвенно с этим связанную, про основы западников и славянофилов. В чем было ключевое отличие западников от славянофилов в XIX веке в России? То, что среди вторых гораздо больше было философов, а среди первых философов почти не было. Они были прикладными деятелями, часто историками, но тоже прикладными.

А что это говорит? Это говорит о том, что

навык удержания цельности в русской интеллигенции стал маргинальным.

Слишком долго она позволяла себе роскошь предельно — на мой взгляд, хоть Алексей не согласен — непоследовательного мышления. Я все равно считаю, что

путь к свободе лежит через внутреннюю последовательность и внутреннюю честность.

Хочешь служить свободе как парресии — пожалуйста, путь шута и юродивого для тебя никто не закрывал.

Хочешь служить через просвещение, как говорит Семен, а именно через культуру — тогда служи культуре, а не бабкам, которые ты в этой культуре зарабатываешь.

Хочешь служить бабкам — тогда не говори уже о том, что ты тут моральный авторитет.

Наверное, это было бы крайне важно для оздоровления нашей общей дискуссии, тем более времена-то ускоряются, и [исчезают] очень многие структурные, как мы выяснили сегодня, фундаменты, основания под то, что эта непоследовательность [может существовать].

Вообще очень интересная функция войны возникает, перелома.

Война — время, которое очень сильно мешает жить непоследовательно.

Это выражено во всех пресловутых поговорках про сильных мужчин, слабых мужчин, тяжелые времена, легкие времена, про luxury beliefs — социологи много это описывают.

В каком-то смысле карикатурная версия российской интеллигенции, которой она стала в последние 30 лет — это чистые luxury beliefs. Но время luxury заканчивается, причем глобально по всему миру. С точки зрения нашего эфира, в этом даже промыслительно есть что-то хорошее. Как-то так.

АЧ. Тут единственное, что хочется добавить про это «последовательные – непоследовательные». Я же не спорю. Просто всякий раз, когда мы кого-то ловим на противоречиях, необходимо — это чисто методическое — необходимо сделать на всякий случай такую проверку, для чистоты понимания. А точно ли там противоречие? А точно ли нет под этим неочевидной, но внутренне цельной, непротиворечивой, вполне себе стройной картины мира?

Эта картина мира, на самом деле, когда — и если — ты ее вдруг внезапно обнаруживаешь, может быть ужасающей, она может быть чудовищной, аморальной, бесчеловечной, но при этом вполне себе цельной.

Твой тезис к чему сводится? Он сводится к тому, что — ну да, можно, что называется, работать в борделе, можно учить людей нравственности. Но нельзя, едва получив деньги за соответствующую работу в борделе, выходить на паперть и читать людям мораль. Ты это пытаешься сказать.

ПЩ. Но, по сути, знаменитое: «вы либо трусы наденьте, либо крестик снимите».

АЧ. Типа да. А я-то пытаюсь сказать, что как раз есть такой образ мысли, такая картина мира, в которой: «Не, ну а чё такого-то?» В которой это как раз [уместно]. Понял, да?

ПЩ. Объясню, почему. В моем опыте, может быть, в твоем было по-другому… Но я с тобой согласен,

если ты видишь непоследовательность, чаще всего под ней есть картина мира, весьма часто ужасающая, в которой это весьма последовательно.

Но в моем опыте

эту-то картину мира носители этого же мышления в себе самих видеть в 90% случаев отказываются. Они свою собственную картину мира по-настоящему в зеркало видеть не хотят.

ИК. Они думают, что они хорошие и правые.

ПЩ. Условно говоря, на первом этапе большинство наших людоедов нечестные. У них этика людоедская, картина мира людоедская, но они искренне себя не то что не считают людоедами, они даже не видят своей собственной реальной этической картины мира, прячась за противоречивыми конструкциями про трусы и крестик, права человека и эта вся история.

АЧ.

А я просто напоминаю, кто вообще говоря, как известно, боится зеркал.

ИК. Это правда.

Братцы, спасибо вам огромное за эту интереснейшую, как мне кажется, очень важную беседу, очень важный разговор. Серьезную тему мы подняли сегодня. О многом нужно будет подумать и всем нам, и всем, кто смотрел наш сегодняшний подкаст.

Благодарю, конечно же, Павла Щелина, политического философа. Друзья, не забудьте подписаться на YouTube-канал Павла Щелина.

Конечно же, спасибо нашим ведущим: Алексею Чадаеву, политологу, журналисту, Семену Уралову, политологу, журналисту, писателю.

Друзья, найти «Чистоту понимания» можно в YouTube, RuTube и ВКонтакте. Подписывайтесь на наш канал, на все наши каналы.

Поставьте лайк этому выпуску, если он вам понравился. Конечно же, ждем ваших комментариев. Обязательно подписывайтесь на телеграм-каналы наших ведущих. Там есть анонсы всех наших выпусков.

Присоединяйтесь к стримам по вторникам. Ну, а в четверг очередной выпуск ЧП тоже выйдет. Всем спасибо, до встречи. Пока-пока.

Словарь когнитивных войн
Телеграм-канал Семена Уралова
КВойны и весь архив Уралова
Группа в ВКонтакте. КВойны. Семён Уралов и команда
Бот-измеритель КВойны
Правда Григория Кваснюка

Было ли это полезно?

ДаНет

11 / 0

#алексей чадаев #алла пугачева #иван князев #интеллигенция #история #иштар борисовна #ленин #павел щелин #политическая теология #политтеология #прогресс #семен уралов #чистота понимания