Стрим в Телеграм от 02.05.2023
Все части:
Семен Уралов. Добрый вечер, уважаемые слушатели. Второе мая на календаре. Мы продолжаем наш спецстрим, посвященный событиям в Одессе. Но это только точка входа в тему. Мы обсуждаем политические истории, политические технологии, идеологические перипетии политики, которая была закручена в Одессе.
Мы с Алексеем Албу разбирали события между майданами. А сейчас наш второй гость — это Андрей Яковенко.
Андрей, добрый вечер.
Андрей Яковенко. Да, добрый вечер. Добрый вечер всем.
СУ. Добрый вечер. Я сейчас вкратце правила игры, так как ты первый раз в эфире, расскажу. У нас это диалоги, то есть мы действуем как древние греки. Мы излагаем друг другу позиции, потом обмениваемся вопросами и мнениями. Но так как ты первый раз, надо немножко больше рассказать. Я расскажу вкратце. Для меня, Андрей, мы познакомились только очно в 2015 году в Донецке, как раз на одном из собраний землячеств, можно сказать.
Как-то собрались разные люди, связанные с Одессой. Но об Андрее я знал, когда мне еще было 20 или 21 год. Я только был начинающим политтехнологом, а в это время на Украине гремела история с делом одесских комсомольцев, которые собирались ликвидировать Леонида Кучму, создать Одесскую Советскую Республику. И это было дело Гонгадзе, это было из разряда событий, которые лично на меня очень сильно повлияли.
Я совсем по-другому начал смотреть на происходящее. Я понял, что точно Советский Союз закончился. Но если люди с оружием хотят восстановить Одесскую Советскую Республику, значит восстановление Советского Союза, — о чем мечтают еще какие-то там наивные люди, — точно невозможно, раз уже до такой степени дошло. Но в 20 лет совсем по-другому на все смотришь.
Поэтому, Андрей, вначале я хочу, чтобы ты картину маслом… Сложно о себе рассказывать, но ты – именно политическую составляющую своей биографии, — потому что ты вообще-то моряк дальнего плавания, правильно?
АЯ. Ну, да. В основном это моя основная профессия – моряк дальнего плавания, да. Но дело в том, что бытие сознание определяет, кто бы что ни говорил. Вот бытие и наблюдал я, начиная с 1993-го года. И в итоге увидел своими глазами, как было уничтожено Черноморское морское пароходство. Нас просто лишили работы. Как было уничтожено вообще все практически.
Одесса, она, вы сами знаете, был довольно-таки развитый экономический город – при Советском Союзе. Ну, а стал просто торгашеским городком. То есть, понятное было дело, когда видишь на рынке, как продают профессора какую-то ерундистику, какие-то помады женские, — это неправильно.
Это я был еще молодым, мне было 25-26 лет. То есть, я это все увидел своими глазами. Понятно, что я увидел все раньше чуть-чуть, но это просто уже была последняя капля. Я и примкнул, — будучи членом КПСС еще с 1988-го года, — восстановился в компартии Украины. И в принципе сразу увидел, что Компартия Украины не собирается ни бороться, ни восстанавливать Советский Союз и вообще ничего не собирается делать, кроме участия в выборах.
И в итоге, к началу 2000-х годов, создалась группа очень активных. Она интернациональная была, – были люди и из Молдавии, были люди из России, из разных политических организаций, все, понятно, левого толка, — которые поставили свою цель создания ядра, возможно будущего ядра партизанского движения.
В принципе, вопрос об отделении от Киева возник в 2002 году, после выборов в Верховную Раду, когда опубликовали данные, кто, какой регион как голосовал, и показали карту. Стало ясно, что единой Украины нет. Стало наглядно видно, что юго-восточные регионы и Крым голосуют совершенно по-другому. И в этот момент в листовках, которые распространяли в армии, было предложено создать не Одесскую Советскую Республику, а именно Причерноморскую Советскую Республику.
И в эту Причерноморскую Республику, которую мы сейчас называем Новороссией, должны были войти все области юго-востока, включая Крым и включая Донбасс весь, включая Днепропетровск, Харьков, Запорожье. То есть, историческая Новороссия, плюс Слобожанщина, — это должна была быть Причерноморская Советская Республика.
То есть мы официально объявили, что геноцид народа в целом — исходит из Киева, и это было в принципе очевидно, как и сейчас. И надо от него отделяться. Вот, собственно говоря, мое политическое развитие, прошло вот так. Понятно, что детально изучались труды и Маркса, и Ленина. Могу похвастаться, что Ленина я почти всего прочитал.
СУ. Все 55 томов, да?
АЯ. Да, 52 тома. Ну, правда, заканчивал уже дочитывать уже в тюрьме. Да, то есть именно буквально так.
СУ. Давай, пока мы не перешли к этапу… потому что про тюрьму я хотел поговорить отдельно, но именно политически. А вот я понял, Причерноморская. Видишь, у меня в памяти отложилось именно про Одесскую Советскую. А Причерноморская Республика, движение к этому, — ты говоришь, — будущее партизанское движение.
То есть вы закладывались на то, что надо десятилетия сначала работать в подполье и ждать исторического момента, или что? То есть, в чем была именно политическая, организационная ваша технология, стратегия, тактика?
АЯ. Именно создавалось вооруженное ядро. Вооруженное подпольное ядро, вокруг которого должны были собираться люди. Понимаете, то есть должны были люди втягиваться в борьбу. И, кстати, если бы тогда после нашего ареста от этого не отказались, я вам скажу, что и к 2005-му, и к 2014 году уже была бы сила, которая могла бы реально с оружием в руках сопротивляться националистическому движению, которое возникло, — ясно, что раньше, — оно сразу возникло с возникновением Украины, еще даже раньше, еще в позднем Советском Союзе.
Это была наша цель. То есть это должно было быть ядро, вокруг которого начали бы собираться люди. В организации было два крыла, то есть вооруженное крыло, скрытое, и легальное крыло, которое занималось абсолютно легальной агитацией, пропагандой, [люди] работали в трудовых коллективах, объясняли. То есть, это классическая форма очень многих организаций, которые ставят перед собой цель бороться с правящим режимом, а не имитировать.
СУ. Боевые крылья не создавались очень-очень давно. Так-то все идут только путем парламентской борьбы. Хорошо.
АЯ. Да, давно не создавались, но надо же было начинать когда-то, вот решили создать.
СУ. Я о чем и говорю, то есть это было почти как Иностранная коллегия с товарищем Ласточкиным. Для меня это всегда были такие аллюзии. Вот такой вопрос. Значит, боевое крыло, агитация в армии. Конец 1990-х — начало 2000-х, какие были настроения в том, что тогда было украинской армией, если работали с коллективом?
АЯ. Настроения украинской армии были упаднические. Потому что такого развала, такого недофинансирования, такого наплевательского отношения к армии, как это было в 1990-е годы и в начале 2000-х, наверное, не было никогда. Поэтому, в принципе, зерна-то упали на очень благодатную почву на тот момент. Потому что люди были растерянные.
И кстати, эти зерна мы увидели по большому счету и в Крыму, когда никто не оказал фактически сопротивления приходу России. Еще оставалось такое настроение в украинской армии. Полный развал. Тогда не было ни патриотизма. Когда ты нищий, когда ты голый, босый, не особо до патриотизма.
Националисты тогда еще были слабы, не настолько сильны, как сами понимаете, как сейчас.
СУ. В 1990-е годы, мне кажется, что Одесса больше жила в информационном пространстве российской политики. То есть, там либералы были, тот же Гурвиц был на волне таких либералов, – даже памятники Екатерине, заигрывание с имперской памятью.
То есть, в Одессе была особенная городская политика, которая в общем-то поглощала внимание одесситов. А в Одесской области, конечно, упадок наблюдался особо. Потому что все-таки рынки кормили город, с этого возникла мелкая буржуазия. А если понаблюдать, например, за Дунайским, как стоят заброшенные «ракеты» по Дунаю, было огромное пароходство Дунайское, оно же вообще просто пришло [в упадок], рухнуло.
Все эти порты, которые были, румыны же и русло перерыли. То есть, там произошло унижение полное.
АЯ. Да, это полная катастрофа.
СУ. Цветущий край, колхозы-миллионеры, Бессарабия, это ж рай на земле.
АЯ. Ну, кстати, я насчет Гурвица хочу сказать пару слов. Ты понимаешь, люди, как Кучма и Гурвиц, понятное дело, имитировали дружбу с Россией, и вся эта имперская повестка, — это было просто замыливание глаз. Вы же помните, что переулок, который возле СБУ, при Гурвице как стал называться, ты не помнишь?
СУ. Да, там же Липы, братьев Лип или как там, [улица] Юрия [и Ивана Лип].
АЯ. Да, это само собой. А переулок, если мне не изменяет память, он начал называться именно Шухевича.
АЯ. Надо посмотреть.
СУ. Да, это все происходило именно при Гурвице. И поэтому…
СУ. Гурвиц — это очень интересное явление. То есть, одновременно он типа либерал и околоеврейский,
АЯ. Еще и пророссийский вроде, проимперский.
СУ. Такой якобы пророссийский либеральный. То есть, они ориентировались на новодворских, что есть другая Россия. Они же говорили: мы ориентируемся на Россию, но на такие силы, которые хотят уничтожить Россию.
В этом смысле у них были союзники, поэтому и чеченцев он не зря завез, чтобы братву убить. Ты же, наверное, помнишь это, кстати. Расскажи этот момент, он очень интересный. Что это было? Я тогда же не жил в Одессе, ничего не помню.
АЯ. Что это было? Это была просто очередная ложь и очередное замыливание глаз российским политикам. Они заигрывали не только, они и с российской властью, и тогда Борис Николаевич еще очень хорошо себя чувствовал, и все было нормально. Но, когда началась чеченская кампания, и вообще война в Чечне, которая долго продолжалась, они, конечно, начали уже бороться и с Россией.
Тут сразу началось сотрудничество, ну, не зря же, что все боевики самые известные воевали на стороне чеченцев, в чеченские кампании разные, в первую, во вторую. Честно тебе скажу, мы тогда особо Гурвица, да и вообще и последующих всех, и мэров, вообще не воспринимали, даже не разбирались в их каких-то попытках, целях, которые они преследуют. Потому что, во-первых, самое главное, они все были ярые антикоммунисты, все, от начала до конца. Причем Гурвиц, ведь ты пойми, поставил памятник Екатерине, то есть восстановил его не для того, чтобы там стоял памятник Екатерине, а чтобы убрать оттуда памятник потемкинцам.
Вот какая задача была. Убрать памятник потемкинцам, и останется пустое место. Ну, вспомнили, что там стояла когда-то Екатерина, поставили Екатерину. Поверь мне, что сейчас был бы Гурвиц, он бы точно так же с удовольствием эту Екатерину снес, потому что, ну…
СУ. Вообще не сомневаюсь, для меня просто казус, как [для] политтехнолога, Гурвица, кажется очень важным для того, чтобы показывать, как можно вводить в заблуждение наивного избирателя. Вот мы вам памятник поставим, с Новодворской пообщаемся, которая в Москве, с либералами российскими, и одесская интеллигенщина, образованщина вся: ну да, нам нужно дружить с другой Россией.
Я помню этих людей, то есть они вообще, как бараны, реально бараны. Я не понимаю, что происходило с этими людьми.
АЯ. Ну, что происходило, представь себе. Во-первых, самое главное, что было в головах у этих людей. Им внушили с самого начала ярый антисоциализм, антикоммунизм. Им внушили, что коммунисты предали, что это именно коммунисты развалили Советский Союз. Ну и в принципе, я думаю, они особо и не волновались, что Советский Союз развален, потому что цель была именно эта.
Знаешь, насчет интеллигенщины, к сожалению, а может и к счастью, очень актуальна всегда характеристика Ленина – интеллигенции. Интеллигенция разная бывает, но основная масса интеллигенции, — как флюгер, она быстро поворачивается туда, куда поворачивает власть. Власть поменялась, и интеллигенция быстренько переметнулась. Понятно, что не вся, понятно, что есть здравомыслящие люди, но…
СУ. А вот в конце 1990-х, в начале 2000-х, давай возьмем этот переломный момент. Как ты считаешь, в Одессе настроения антисоветские, реваншистские в обществе, они были, довлели? Или уже все адаптировались к капитализму? Я не очень хорошо помню вот эти моменты, потому что мне было мало лет. Когда уже почувствовалось, что – все, Украина – это навсегда, в какие годы?
АЯ. Трудно сказать, честно говоря, именно в какие годы так стало. Да, знаешь, наверное, сразу, честно говоря. Наверное, сразу. По большому счету, в Украине не было никогда никаких движений. Не было 1993 года, как в Москве, не было особого сопротивления. То есть, вот решили. Я так думаю, что была сильна именно пропаганда местечковости. Я вспоминаю листовки, которые распространялись в 1989-м, в 1990-м году, в 1991-м, «Народным рухом» во главе с Черноволом, о том, что вот мы отсоединимся от России, все будет отлично, что будет у нас и сало, и все, и мы просто кормим всю Россию. И это было действительно сильно.
Поэтому распад и последующие события, были смазаны этим, этой агитацией. То есть, люди понимали, что они опускаются в очень, очень плохую жизнь. Понимали. Но они никак не связывали это с возвращением Советского Союза, никак это не связывали. Антикоммунизма в Одессе не было никогда, ярого, — очень лояльно. Ты же знаешь, одесситы всегда очень лояльно относились ко всему. Понятно, что мелкая буржуазия, которая «7-й километр» и это все, конечно, Советский Союз не особо приветствовали, потому что они якобы притеснялись.
СУ. А в этот же момент… Да, да, да, продолжай, извини, перебил.
АЯ. Я хочу сказать, что в этот же момент развивался национализм. Причем действительно, как правильно говорят, семимильными шагами. Эти люди организовывали учебные лагеря у себя в Карпатах, в лесу. Это реальность. Потому что я, когда уже был арестован, у нас был один следователь по фамилии… русская фамилия какая-то, Дроздов, по-моему. Он был оттуда, с Галичины, ярый националист.
Он был ярым националистом, и вот он мне, — это СБУшник, следователь, — рассказывал, какие там лагеря, как готовятся, как они учатся в лесу выживать, ориентироваться в лесу. То есть, это все было серьезно и фактически на государственном уровне. Потому что тот же Кучма — и вся остальная власть украинская — закрывали на это глаза. Я не имею фактов, что они помогали непосредственно, хотя не исключаю и такое, что возможно и помогали.
СУ. Я наблюдал за тем, как это разворачивалось. Там не надо было помогать, там была лояльная местная власть, достаточно было не мешать на центральном уровне. Что такое лагерь? Чтобы тебе не мешали работать в Карпатах. Ну вот, местная власть не мешает, она представлена «Народным рухом», и все. Государственная СБУ тоже получила команду не мешать дальше и ничего, денег найдут вообще без проблем. Так что тут делов-то.
АЯ. Да, да. Это абсолютно точно. Потому что, когда в 2002 году мы, уже, правда, на следующий год собирались лагерь открыть в Приднестровье, похожий… Причем мы прекрасно понимали, что на территории Украины нам не дадут сделать такой лагерь. Мы его пытались организовать в Приднестровье. Там вроде это вполне могло получиться. Тоже такой, то есть абсолютно мирный, просто молодежь бы обучали, именно азам: перемещение по лесу, обучение… самым азам борьбы партизанской. Ясно, что не получилось, потому что…
СУ. Сбили нас люди.
Я хочу задать вопрос по этой теме. Мой любимый фильм «Интервенция», действительно, политически любимый фильм «Интервенция», он как раз про подпольную организацию, которая проваливается. Расскажи, — если можно об этом говорить, если хочешь, — я же не знаю, что можно, что нужно.
Как провалилось, из-за чего? Это талантливая работа спецслужб была, украинских, или это был внутри предатель? Чтобы полезный опыт вынести нашим слушателям и всем нам.
АЯ. Это был предатель внутри организации. Некто Анатолий Плева, очень активный московский коммунист, который участвовал в защите Верховного Совета еще в 1993-м году. То есть, он был очень и очень. Но дело в том, что у него был маленький изъянчик. У него то ли дядя, — точно не помню, — то ли двоюродный дядя был в охране, причем в каком-то начальстве, не начальником охраны, у Березовского.
Причем, когда Березовский был еще в Совбезе. То есть я так понимаю, его скорее всего завербовали именно тогда. Он продолжал активничать, но это мы уже позже все узнали. Но тогда он очень активный был, он в Москве очень известный, он и с Губкиным был связан. Слышал же такого? В Москве Губкин.
СУ. Да, помню, помню. Но это совсем 1990-е, да.
АЯ. И вполне возможно, что и Губкина он тоже сдал. Не исключено. Доказательств нет, я не владею информацией. А мы после ареста проанализировали все. Почему так случилось. Что действительно они знали и про николаевскую квартиру, и про Херсон, что человек туда поехал, наш человек. То есть, они знали все. А знал об этом только Анатолий Плева.
И его причем как-то странно арестовали. Во-первых, непонятно почему он приехал, то есть, не было такой ему команды, вообще надобности. Он был в Москве, уехал, — то есть, когда началась такая опасность, почувствовали за собой наружное наблюдение, и так далее, — он уехал. Потом вдруг ни с того ни с сего взял и приехал. Приехал и практически сразу был арестован. На автовокзале.
И как только он был арестован, сразу начал давать показания, начал рассказывать, кто где, кто как, и в общем — все.
СУ. То есть, сдал московский коммунист.
АЯ. Да, да.
СУ. Из хорошей семьи.
АЯ. Из хорошей семьи, он очень из хорошей семьи. Потом он уже в тюрьме переобулся в батюшку, уверовал в бога, естественно, отрастил бороду. Это очень часто такое бывает.
СУ. Как интересно.
АЯ. Ну, и продолжал давать показания. Ему естественно за это и срок очень маленький дали. Очень маленький. То есть, ему дали, — по сравнению с нами со всеми, — 5 лет. Причем неизвестно, никто не знает, где он сидел. Если всем было известно, где сидит основная масса нас, арестованных по делу одесских комсомольцев, то никто не знал, где он сидел и когда он освободился и когда уехал в Россию.
То есть, возможно, он и не сидел. Такое тоже не исключено.
СУ. И после этого судьба этого человека потерялась. Понятно.
АЯ. Нет, не потерялась. Живет себе в Москве спокойно, при какой-то церкви какую-то должность занимает, что-то такое.
СУ. То есть того пути, который выбрал в тюрьме, придерживается. Ладно.
Интересно, уважаемые слушатели, это вам еще один акцент. Из-за чего проваливаются организации? Чаще всего из-за предателей. Поэтому всегда помните об этом.
АЯ. Конечно. Дело в том, что все всегда проваливаются из-за предателей. Даже если глубже копнуть наше одесское подполье времен Великой Отечественной войны: Молодцов, Бадаев, — тоже фактически все погибли из-за предателей. Причем порой даже, может быть, предатели не в том смысле, что они были идейные предатели.
Организации проваливаются из-за недисциплинированности. Организации проваливаются из-за халатности, из-за невнимательности, несоблюдения каких-то норм конспирации. Очень часто организации проваливаются из-за отсебятины. Это опять же недисциплинированность. Должно быть четко. Организация должна действовать четко по какому-то плану, должна выполнять какие-то конкретные задачи. То есть, четко.
Причем любая задача должна просчитываться, как войти, как выйти. Если начинается отсебятина, если начинается самодеятельность, значит обязательно жди провала.
СУ. Вот это меня больше всего пугает в общественной деятельности, ну а политическая — тоже общественная, как там добиться дисциплины? Потому что она основана на самоорганизации, и значительная часть людей, которые приходят в эту деятельность, — болтуны, они ради этого пришли, а какая от них дисциплина? Они пришли ради разговоров.
Вот как [их] вычленить из этого, — это сложнейшая задача, я не знаю, с какой стороны подходить. Тем более, если еще и тут зависишь от предателя, когда вопрос о создании боевой организации…
Вот теперь меня интересует такая социологическая вещь. Вот уже когда в тюрьме, осужденный по политическому делу. Вы же не сидели отдельно, политические?
АЯ. Нет, нет.
СУ. Как это воспринималось, именно политическая подоплека в местах заключения, – особое ли уважение, отношение, или вообще это не имеет значения? Тайну этого мира, политического заключенного, раскрой немного.
АЯ. Понимаешь, времена меняются. Я знаю, что тех, кого после 2014-го года арестовывали, – и сидели, и срока получали, – их держали отдельно от всех. Отдельно от всех. Нас они, наоборот, пытались… Пытались, наверное, воздействовать на нас через преступный мир, скажем так. Но они не поняли самого главного. Ты знаешь, я, когда арестовали, привезли в Николаев, в Одессе арестовали и привезли в Николаев. Я когда попал в тюрьму, меня спрашивают: а за что ты сидишь? Я говорю, да тут мои подельники тут ментов постреляли на улице. Они говорят, так это ж Ленинского райотдела менты, это что твои постреляли? Я говорю, да.
Так бросались и жали руки, понимаешь? Жали руки и говорили: какие молодцы. То есть, понимаешь, мы боролись против всей этой системы. Поэтому преступный мир не мог к нам относиться по-другому. Потому что они тоже, все, каждый преступник, — жертвы этой системы. Тем более, если учесть, что справедливости мало было всегда, и людей всегда пытали, за самые маленькие преступления все равно пытали.
Поэтому нас очень уважали. Были попытки, конечно, давить на нас. Были попытки. Были попытки нас обвинить в терроризме, как в чеченском, что мы как террористы, убивали мирное население. А потом, когда объясняешь человеку, — возьми мое обвинительное заключение и почитай, что у меня потерпевшие все либо СБУшники, либо сотрудники МВД. И сразу вопросы отпадали. Что, понимаешь, террор, он разный же бывает.
СУ. Понял. А скажи мне, коммунисты еще были среди заключенных, не в вашей организации, а, скажем, люди коммунистических [убеждений]. И были бы ли националисты, потому что потом-то мы увидели, какое большое количество завербовали из среды криминального уголовного мира. Как было это в 2000-м?
АЯ. В 2000-м году, я тебе хочу сказать, было очень интересно. Я как-то попал в одну камеру с мужиком уже в возрасте, он старше был гораздо. И он мне сказал честно: ты знаешь, говорит, я сидел еще с 1970-х годов, я не очень, говорит, люблю коммунистов и советскую власть, но после того, что произошло в 1991-м году, и я вижу, как моя мама живет, то я — за вас. Буквально вот так.
СУ. Интересно, через бытовые истории.
АЯ. Только через бытовые, ты же понимаешь, бытие определяет сознание.
СУ. Конечно.
АЯ. То есть люди видели, как оно. Очень импонировало всегда всем заключенным, что ты борешься с системой. А мы же все практически боролись именно с тюремной системой, и постоянно писались жалобы, постоянно обращались в прокуратуры, постоянно обращались к Карпачевой, по поводу всего. И, отбросив лишнюю скромность, я тебе скажу, мы очень много сделали и в Одесской тюрьме, и везде. В конце концов, людей начали в баню водить. Вот реально. Там бани не было, там люди в баню не ходили.
СУ. Это серьезнейшая победа.
АЯ. Это серьезно, да. То есть, просто добивались условий. Понимаешь, этим тюремщикам приходилось менять, потому что приезжают представители из генпрокуратуры… Мы же писали сразу в Киев, а дело громкое. Дело на контроле у самого Леонида Даниловича. То есть, им приходилось действительно улучшать условия.
Я тебе скажу, что я когда был на крытой в Сокирянах, уже в 2005 году, ко мне на свидание мама приехала. Так вот, в комнатах для свидания, — во-первых, это зима была с 2005 на 2006 год, — вообще не топилось. В тюрьме не топилось, в камере и в лагере, в колонии. То есть отопления вообще не было. Даже в комнатах для свиданий, для родственников заключенных вообще не было отопления. И тогда моя мама очень сильно заболела бронхитом.
Одетые, реально одетые спали. И тут уже даже не я, она приехала домой, села, написала в Генеральную прокуратуру, написала Карпачевой, все по старой схеме. И я тебе хочу сказать, что в следующий раз, когда начали приезжать туда люди, уже поставили там отопление, дуйчики поставили, начали топить и зеков начали хоть чуть-чуть обогревать. Выхода другого не было, вот так боролись с ними.
СУ. То есть вы показали своим примером, что можно добиваться, даже находясь в местах заключения.
АЯ. Да, да.
СУ. Слушай, Сокиряны — это где, на Буковине, правильно? Черновицкая область?
АЯ. Да, Сокиряны — это Черновицкая область.
СУ. А как тебя, получается, покидали? То есть сначала ты посидел, получается, в Одессе? Как в СИЗО, да?
АЯ. В Одессе, да. Осудили. Дали срок и дали максимальный уровень режима. То есть режим, максимальный уровень безопасности называется, камерная система. Среди заключенных это называется «крытая». Отвезли на крытую. Туда.
СУ. Это в Сокиряны туда?
АЯ. В Сокиряны, да. Я там пробыл очень немного, и мне быстро заменили режим, буквально уже на следующее лето. То есть меня, считай, в сентябре 2005 года вывезли из Одессы туда, а уже к лету 2006 года быстренько заменили режим на более мягкий, потому что им не нужен такой заключенный, который пишет жалобы, пишет заявления, пишет обращения, и в газетах появляются статьи про эти Сокиряны.
СУ. Ну, в общем, бесплатный гембель, короче, для них.
АЯ. Да, и они меня отправили. Причем, что самое интересное было, мама написала в Киев в центральный УИН начальству, что старенькие родители, что, пожалуйста, как-то поближе к Одессе, чтобы перевели его. Ответили: да, конечно, все по закону. Все, это ж был уже этот самый Ющенко, понимаешь. Сказали да, все по закону, конечно, мы переведем его поближе к Одессе, потому что мы идем навстречу стареньким родителям, мы гуманисты, мы же стремимся в Европу.
В «столыпине» мне сначала долго не говорили солдаты, они же знали, куда кого везут. Долго не говорили, куда меня везут, видно, их предупредили. Ну, а потом…
СУ. В «столыпине», — это в смысле в вагоне, когда вы ехали?
АЯ. Да, в «столыпине» – в вагоне. Когда нас уже загрузили в вагон, эти все дела у солдат, и вот начальник караула, я его спрашиваю, ну, куда-то меня везут? — Молчок, молчок. И повезли во Львов. Во Львове неделю где-то в тюрьме продержали.
СУ. А где во Львове сидел, не помнишь?
АЯ. А?
СУ. Где во Львове сидел, не помнишь, в какой?
АЯ. Что именно?
СУ. Ну, ладно, не суть.
АЯ. Номер камеры имеешь в виду?
СУ. Я имею в виду, какая именно зона, то есть на Стрыйской, которая в городе?
АЯ. Нет, нет, именно в следственном изоляторе в тюрьме.
СУ. А, в следственном изоляторе, я понял.
АЯ. Да, уже по этапу когда везут, это уже по следственным изоляторам. И когда загрузили в вагон во Львове, сказали, что везут меня в Донецк. Я посмеялся, что да, ближе к Одессе места не нашли. Ну, видишь, а как оно сложилось-то потом, интересно.
СУ. Это вообще сугубо судьба. То есть, они тебя сначала думали, куда бы засунуть подальше от родного дома, на Западенщину.
АЯ. Да.
СУ. Потому что в Сокирянах я работал, в Черновицкой области, это дыра дырой, прямо медвежий угол на границе с Молдавией.
АЯ. Это на границе с Молдавией, да.
СУ. Молдавия, Румыния, там вообще горы горные, малюсенький городок. Потом во Львов, подальше, но потом Донецк, далеко объективно от Одессы, если говорить про километражи.
АЯ. Он далеко, он действительно далеко, дальше только Луганск, наверное.
СУ. И даже прямые рейсы, в том числе были? Ну, действительно, удаленность не очень, разные железные дороги и так далее. И получается, в Донецке ты оказался в самом городе, в зоне, да?
АЯ. Нет, это же система такая: тебя привозят сначала в тюрьму, именно в Донецкую тюрьму. И ты там сидишь, пока твое дело не рассматривают, и тебя распределяют в колонию. Вот они рассматривали дело, и потом я узнал, что меня повезут именно в Торез, 28-я колония.
Вот так я попал в Торез и потом встретил 2014 год.
СУ. Мы подошли к самому интригующему, для меня, по крайней мере. Ты, получается, находился в колонии, бурлят события, телевизоры у вас все равно есть, уже интернет какой-то есть, наверное, и связь есть какая-то. Как это — изнутри? Тем более, ты же политический, как эти события изнутри воспринимались, что это, как это ощущалось?
Ты же не мог представить, что освободят, ты же уже рассчитывал, что досиживать будешь, наверное, до конца, правильно?
АЯ. Ну, да, конечно. Я думал, что… я вообще думал, что я попытаюсь освободиться условно-досрочно. И, в принципе, были все на это предпосылки, то есть, я перестал особо хулиганить, особо бороться с ними. Тем более, что я не скажу, что там был очень строгий режим, нормальный, понимаешь? И все-таки даже эти тюремщики отличались от западных и от черновицких, капитально отличались.
СУ. Тюремщики на Донбассе душевнее, чем западенские, правильно?
АЯ. Не то, что душевнее, но они — другие, понимаешь? Они именно другие.
СУ. А как это — другие? Лучше относятся, хуже или как?
АЯ. Лучше. Лучше относятся, но опять же от людей зависит, тоже разное. Так нельзя, всех под одну гребенку. Кто-то был лучше, кто-то был хуже. Я тебе скажу, что переворот 2014 года киевский националистический они восприняли очень плохо. Понятно, что они боялись, понятно, что они боялись службу потерять, понятно, что они до последнего жовто-блакитный флаг держали, понятное дело. Хотя я им говорил: снимайте, вешайте флаг ДНР, потому что не будет здесь уже Украины. Я им так объяснял.
СУ. То есть, ты консалтингом занимался политическим, начальников тюрьмы, правильно? Красавчик, красавчик.
АЯ. Да, я говорил, что не будет. Дело в том, что там вообще сложилась интересная ситуация. Короче говоря, меня должны были выпустить условно-досрочно. Но так как я человек особенный для этой системы, прокурор это все дело задробил. А если учесть, что это уже где-то май месяц, и все бурлит, и фактически власти Украины уже там не было, а наоборот начало формироваться ополчение, начали формироваться отряды, именно в самом Торезе.
И самое интересное, что со мной сидели люди, которые были связаны… То есть, они сидели в лагере, а были связаны с теми, которые организовывают это ополчение. И я их как-то консультировал, объяснял им, как лучше делать, подсказывал, что вот так, вот так, вот что-то.
Говорил им: давайте, вооружайтесь. То есть, там по-разному было разговоров. И тут мне прокурор, я правда не помню, торезский, по-моему, городской прокурор, отказывает в условно-досрочном.
То есть, написал, что нет, он не исправился, освобождать условно-досрочно его не следует. Ну, я — знаешь как, — ну нет так нет. Потом проходит какое-то время, дня четыре, я помню это очень хорошо, воскресенье. Приезжает этот прокурор, вообще в воскресенье они никогда не приезжали в колонию. Приезжает этот прокурор с бумагой о том, что все, Яковенко исправился, его можно выпускать, он вообще не против и он согласен, с его росписью и все, отдал.
Я так удивился, думаю, что же произошло. А тюремщики мне объяснили, говорят, там вообще что-то странное произошло. Его в машину затолкали, этого прокурора, вывезли и трое суток было непонятно, где он вообще. А потом его привезли, выкинули, и вот он пришел с этой бумагой.
И я так понял, что это…
СУ. …были проведены мотивационные мероприятия.
АЯ. Что это мои товарищи так провели, объяснили, короче говоря. Я все равно не успел освободиться легально, потому что буквально на следующий день этот прокурор сбежал в Мариуполь, судьи все сбежали в Мариуполь, в общем все, все посбегали, и все. На этом вся власть украинская закончилась.
СУ. То есть, получается, что твое дело завершилось вместе с Украиной в колонии, в которой ты сидел. Украина сбежала, в общем-то.
АЯ. Да, Украина сбежала. Украина фактически сбежала, а рядом с колонией находится Саур-могила, постоянно бои, постоянно бомбежки, авиация летает, ракеты летают. В общем, был еще один эпизод моей деятельности в Торезе. Эти же люди, которые там в Торезе работали. Как раз начал формироваться батальон «Восток». И мне говорят, может быть, кто-то хочет освободиться из досрочной, из колонии? В батальон.
А это еще было, кстати, до того момента, то есть я еще продолжал надеяться освободиться условно-досрочно. То есть, с прокурором история еще не закончена была. Я говорю, ну я поговорю тут с ребятами, а как вообще это все произойдет? Они говорят, это не твое дело, не твоя забота. Ты, говорят, узнай, кто хочет, узнай и составь список и нам передай.
Ну, я составил 10 человек тогда, действительно нашел 10 человек. И что ты думаешь? Приезжают ребята с автоматами, с оружием, приехали, положили всех наших, всю нашу охрану тюремную мордой в травку, зашли в лагерь с этим списком и всех по этому списку вывели, загрузили в машину и поехали они в Донецк.
Я тебе хочу сказать, конечно, к сожалению, многие уже из них погибли, но осталось еще 3 человека, точно я знаю, которые служат, продолжают служить и продолжают служить в народном ополчении ДНР. Так что вот так с моей подачи произошло такое. Меня начальник колонии вызвал, орал на меня: я знаю, это ты сделал. Я говорю, да я понятия не имею, о чем вы говорите. Все, до свидания. Понятно, что все всё поняли, и все.
Это было, конечно, видно уже, что все, украинская государственность рухнула. И тюремщики особо не сопротивлялись. Хотите выходить, идти воевать, — идите. Никаких вопросов вообще.
СУ. То есть на твоих глазах развивалась ситуация, — то, что у Ленина описано про двоевластие в отдельно взятом заведении, где вообще власть сверхконцентрированна, потому что тюрьма и армия — это самые… там [высокая] концентрация власти. Нет больше мест, я не знаю, что еще будет больше. На вахте, может быть, где-нибудь, на корабле, наверное? Тоже сверхконцентрация власти. Ты как моряк, наверное, знаешь.
АЯ. Ну, естественно, да.
СУ. И ты наблюдал эту ситуацию двоевластия изнутри. Я думаю, что это был вообще опыт уникальный в этом смысле, исторический.
АЯ. Ну, да, это был действительно опыт уникальный, потому что я это все увидел. И наши тюремщики. Я же потом, когда меня уже освободили, — было постановление Верховного Совета ДНР, что меня освободить как политзаключенного, и ко мне никаких претензий ДНР по поводу всего уже не предъявляла.
СУ. Ну, у тебя полная амнистия, то есть, не то, что тебя освободили, ты преступление искупил, ты просто его искупил.
АЯ. Нет, это даже была не амнистия.
СУ. Что это?
АЯ. Это даже не амнистия, понимаешь? С меня просто сняли все обвинения и восстановили в гражданских правах, и все.
СУ. То есть, тебя признали невинно обвиненным, правильно? Что ты как бы невиновен.
АЯ. Да, да.
СУ. То есть, справедливость в этом смысле юридическая восторжествовала?
АЯ. Да.
СУ. Потому что мы знаем, что на территории Украины, какая бы она ни была, возникло несколько протогосударств, и ДНР — было одно из таких государств, и как наследник той самой Украины… Юридический акт совершен, и я считаю, что несмотря на то, что годы уже не вернешь, тем не менее, хотя бы такая символическая справедливость — это очень-очень важно.
АЯ. Да, да, конечно. Ну, понятное дело, что на территории Украины на меня тут же возбудили уголовное дело за побег, потому что…
СУ. А, вот так. То есть, это не они убежали, не власть, не Украина убежала от тебя, а ты убежал.
АЯ. Да, не Украина убежала. То есть, я убежал, я должен был… Понимаешь, там получилось еще интересно, колонию обстреляли. Обстреляли из минометов, непонятно вообще, то ли просто промахнулись, то ли как… То есть, там реально погибли, и зэки погибли, и женщина из администрации погибла.
И буквально на следующий день и приехали из комендатуры с бумагой и меня забрали. Но дело в том, что флаг-то еще украинский висел. И они все еще подчинялись Киеву. И моему начальнику колонии позвонили из Киева и сказали, что, если ты Яковенко отпустишь, мы на тебя натравим Ляшко с его бригадой.
СУ. Ага, шантажировать начали даже.
АЯ. Да. Но он говорит, а как я его не отпущу, если приехали его ополченцы, говорит, с оружием, ну как я его не отпущу? Не могу я его не отпустить. В общем, он был, конечно, в шоке. Но дело в том, что я потом, когда уже приезжал в колонию, уже по своим делам, они все перешли на сторону ДНР преспокойненько, никуда не сбегали, [надо] отдать им должное, и все продолжали служить.
Так же, только поменяли флаг и шевроны.
СУ. В общем там я общался с теми, кто связан с пенитенциарной системой ДНР, то, что ты говоришь, — на стыке странном ополченцев бывших и новых силовиков. Там много рассказывали историй, иногда и курьезных. Наверное, про эту и рассказывали, что, когда было попадание, но народ не разбежался, там буквально 2 или 3 человека убежали, а все остались.
АЯ. Было, да. Да, это, кстати, в Торезе и было. Развалили забор, убежало несколько человек, но дело в том, что их, кстати, эта самая комендатура, ополченцы сами и вернули.
СУ. Вот точно, да.
АЯ. В любом случае, ты понимаешь, пытались по крайней мере соблюсти какую-то свою новую законность.
СУ. Но власть изначально себя вела как власть, потому что если бы целью были хотя бы погромы, то тюрьмы бы всех отпускали, вооружали и — вперед.
АЯ. Ну да.
СУ. То есть мы же понимаем, как это происходит. Отлично, Андрей. У меня еще последний аспект, который я хотел бы с тобой обсудить, уже в контексте будущего. Скажи, ты дошел в своей судьбе еще… понятно, Советский Союз рухнул, когда ты был молодым человеком, сразу увидел несправедливость действия: раз, два, три, новая реальность.
Скажи, очень много у нас молодежи, у меня особенно в чате, там по 20 лет и младше, кто на левых позициях стоит, не будем сейчас — коммунисты, социал-демократы, социалисты, — не будем разбираться. Ты же наблюдаешь активно, хоть и отошел от совсем активной политической деятельности, скорее больше общественной. Так сказать, для нового поколения, как им нужно понимать политику, с учетом твоего особого жизненного пути, каких рисков избегать, потому что многие приходят к таким радикальным выводам, как то, что ты рассказал, в рамках украинской политики.
Как в этом смысле самоопределяться? Мы сейчас не берем никакую боевую часть, оставляем сейчас это специально за скобками. Что бы ты подсказал молодым, в данном случае коммунистам, — ты же остаешься коммунистом, ты же даже компартию ДНР пытался организовать, насколько я помню, — молодежи, на что ориентироваться и что самое главное понимать в текущих условиях?
АЯ. Во-первых, самое главное надо понимать, что мир, который сейчас строится, действительно мир глобальный, уже стоит на пороге фактического разложения, и мы это видим. И как бы там ни пытались создать какую-то новую реальность, швабы, цифровизации и так далее, надо четко понимать, что нет в мире иного пути, кроме социализма, нету в мире иного пути.
Наука, общественная наука, политическая наука, политэкономическая наука, — ничего за эти последние 200 лет нового не изобрела, поэтому молодежи: изучайте классиков, читайте, разбирайтесь, и как говорил Ленин, в каждом событии, в каждом движении ищите и находите интересы того или иного класса.
Потому что как бы нам ни внушали, — а классы политические никуда не делись, они продолжают существовать, — как бы ни внушали нам с 1990-х годов, что нету уже никаких классов, нету уже ничего, а сейчас и тем более, сейчас, говорят, только нации, национальности, — нет, все равно, ищите везде интересы тех или иных классов. Вот что я хотел бы сказать.
СУ. Принято.
АЯ. И самое главное: холодная голова, горячее сердце. Самое главное — холодная голова. Перед тем как что-то делать, думайте очень хорошо.
СУ. Золотые слова. Мы всю нашу деятельность в рамках профилактики когнитивных войн, — это первое… Но я бы еще добавил, особенно в контексте твоей биографии: это инициатива и дисциплина, потому что в любых условиях, даже в тюремном заключении, можно многого добиваться. А как мы увидели, что ты стал в Торезе своим Макиавелли на «крытой»…
Ты консультировал прокуроров и начальников зон, так что ты сделал, можно сказать, политическую карьеру, насколько это было возможно сделать внутри этой организации, правильно?
АЯ. Ну да, да.
СУ. Вот. В общем-то, как шутили в «Формуле любви» про это: Маргадон достиг вершин лондонского дна.
АЯ. Да, да.
СУ. Это в плане дружеской шутки. На самом деле я очень благодарен, Андрей, я благодарен одновременно потому, что это был политический урок, рефлексия политическая, и одновременно для меня это была как книжка из серии ЖЗЛ, жизнь замечательных людей. Потому что — я еще раз тебе скажу, — несмотря на то что мы знакомы, недавно в Луганске общались, но твоя судьба разворачивалась, когда мне было 20 лет.
Я вообще был абсолютно начинающим политтехнологом, меня интересовало больше как листовки писать и расклеивать, я был заморочен на других вопросах. А для меня эта история развернулась и является очень поучительной, показательной, и я уверен, что для нашей молодежи, которой у меня достаточно много, она тоже будет очень важной.
Спасибо тебе большое, Андрей.
АЯ. Спасибо, что пригласил, было приятно с тобой пообщаться и со слушателями.
СУ. Так точно, я напоминаю, что это эфир ко второму мая, мы не забудем и не простим, а для того, чтобы не забыть, нужно понимать и нужно разбираться, и вырабатывать ту самую чистоту понимания.
Оставайтесь с Семеном Ураловым, мы на волне чистоты понимания, да пребудет она с вами, до новых встреч, пока!
Словарь когнитивных войн
Телеграм-канал Семена Уралова
КВойны и весь архив Уралова
Бот-измеритель КВойны
Правда Григория Кваснюка
Was this helpful?
1 / 0