Философский субботник-38 с Тимофеем Сергейцевым
Семен Уралов. Здравствуйте, уважаемые слушатели. Суббота, 28 сентября. Самое время философского субботника, наших просветительских бесед для мышления с Тимофеем Николаевичем Сергейцевым, русским философом и методологом.
Сегодня, так как музыка у нас и слова всегда имеют значение, мы настраивались на нашу тему беседы о ядерной доктрине и коррекции ее в России под великую композицию в исполнении великого Иосифа Давыдовича Кобзона «Хотят ли русские войны» вместе с легендарным ансамблем Александрова.
Тимофей Николаевич, приветствую. Кроме того, что песня знаковая в жизни каждого. Почему именно ее ты выбрал, с этой темой?
Тимофей Сергейцев. А в ней все уже есть, вся наша доктрина, по большому счету. Вместе с ее достоинствами и недостатками. Впрочем, ничего без недостатков и не бывает. Но давай сначала. Тут надо более подробно о песне, потому что она действительно содержательная очень.
Песня имеет предпосылки, предшествования в традиции. Песня 1961 года. Карибский кризис когда развернулся?
СУ. Вот как раз.
ТС. По-моему, в 1962, если ничего не путаю.
СУ. Накалялось в течение трех лет.
ТС. Да. Это все уже накалялось. И речь как раз идет об этом, с одной стороны. А в 1963 Кеннеди уже убили, который пошел навстречу русским. И тем самым кризис был разрешен. Ему этого не простили. И в этом доктрина Соединенных Штатов, кстати говоря, выразилась больше, чем в любом другом тексте.
У песни есть как бы идеологический предшественник. Это песня «Каховка», как ты помнишь тоже, наверное. На слова Михаила Светлова. Написана она была для фильма «Три товарища», который был снят в 1935 году, то есть до войны.
И там есть припев. Она в целом романтическая песня, о том, как товарищи воюют. А любят они одну девушку. А девушка из Каховки. А глаза у нее голубые. Там действительно было большое Каховское сражение в гражданскую войну.
Ну а что такое Каховское водохранилище и что с ним случилось, мы тоже знаем — это уже сейчас произошло — где это находится, где находится Каховка.
В припеве там поется:
Мы мирные люди,
Но наш бронепоезд
Стоит на запасном пути.
Хотели запретить. Собственно, ее и запрещали, песню эту, «хотят ли русские войны», стихи эти.
<…>
Эту песню запрещали – за пацифизм. Партийные наши власти тонко чувствовали, что — ну конечно, в целом все это является предупреждением. Что мы несмотря на огромные жертвы, которые понесли, мы все равно не хотим войны. Поэтому мы сделаем все, чтобы ее не было. Это чувство того, что от войны мы устали, как теперь бы говорили политкорректным языком.
Но ведь ты помнишь, что праздник Победы до 1965 года не праздновался. 20 лет выжидали, пока вот такая травма хоть чуть-чуть заживет. Хоть чуть-чуть притупится эта прямая боль от того, что было. От всех потерь.
СУ. Главный лозунг был: «Миру мир!»
ТС. «Миру мир», да. Мы к этому сейчас тоже придем. Это все еще остается нашей базой доктринальной. А удивительным образом хору Александрова запрещали или пытались запретить, я подробностей не знаю, исполнение этого всего за рубежом. В Англии, например, в том же Лондоне.
Почему? А музыка угрожающая. Слова они — не знаю, понимали, или нет. Ее же не в переводе передавали. А вот музыка — она всем понятна без перевода. И на мой вкус, не знаю писала ли об этом когда-то литературно-музыкальная критика, по-моему, по музыке это вообще вторая часть и продолжение «Священной войны».
СУ. Если говорить про современную культуру, то это то, что у американцев отражено как «Имперский марш» в «Звездных войнах». Вот они такие используют ноты, когда показывают угрозу.
ТС. Они это так понимают. Согласен. Но для нас все-таки, у нас — что такое «Священная война»? Это марш.
Честно говоря, я так думал, что нам бы как-то их заставить слушать «Священную войну» сейчас. Просто слушать. Их — это я имею в виду вообще всех этих замечательных людей, которые миром хотят управлять.
Или поддерживают эту идею.
Таким образом, диалектическое противоречие имеется, столь любимое нашими философами, в самой этой песне: текст об одном, а музыка — прямо напротив. Но мы, правда, понимаем слушая это, что несмотря на то, что конечно мы не хотим войны, и конечно это стоило нам очень дорого, во всех смыслах — но по всей видимости песня-то пронизана пафосом того, что — а что делать, если придется?
Мы, конечно, не хотим. Мы не хотим, чтобы опять. Но в этом «мы не хотим» ясно звучит другой посыл, благодаря чему песня все-таки преодолела все запреты и вышла в широкое употребление тогда же, в 60-е годы. В дальнейшем будет понятна связь этого и содержания нашего сегодняшнего обсуждения.
Мы еще к теме миролюбия вернемся. Причем непосредственно когда будем читать текст руководящих документов.
Давай теперь про доктрину. Во-первых, это никакая не доктрина. Если мы откроем документ и вообще все упоминания о нем, то документ там называется вот как — это существенно, между прочим – «Основы государственной политики Российской Федерации в области ядерного сдерживания».
А вот доктриной называется совсем другой документ, который, кстати говоря, в эти дни последние-то и не обсуждается. Думаю, что это еще впереди. Который называется Военная доктрина Российской Федерации.
Очень существенно. «Основы государственной политики в области ядерного сдерживания» наши. Они утверждены когда? Те, в которые будут вноситься изменения, которые, правда, еще не внесены, как я понимаю. Речь только идет о том, что они будут внесены, и какие именно.
СУ. Сейчас как раз, я так понимаю, весь комплекс изменений готовится. Будут инициативы и от правительства.
ТС. Правильно. Потому что это системный документ. Так как он трактует комплекс мер, всех на свете. Военных, экономических, дипломатических, военно-технических, информационных и иных мер. Которые осуществляются с опорой на силы и средства ядерного сдерживания. Это статья 3 этих «Основ».
Конечно. Это комплексный политический документ, который в принципе дает нам основания заниматься сдерживанием. Обращаем внимание: не применением ядерного оружия, а сдерживанием. И он принят 2 июня 2020 года. Действует с момента подписания. Указом Президента Российской Федерации утвержден этот документ.
О чем он говорит? Он говорит о том, что ядерное сдерживание — это то, что по большому счету предшествует применению ядерного оружия. И оно направлено на то, чтобы его не пришлось применять. Такой в нем парадокс заложен. Ровно тот, который в песне читается.
«Хотят ли русские войны?» Не хотят. Хотим ли мы ядерной войны? Нет, мы не хотим. И для этого мы будем применять ядерное сдерживание. Вот это прямо там зафиксировано, в разделе 2, 11-я статья: «Ядерное сдерживание осуществляется непрерывно. В мирное время, в период непосредственной угрозы агрессии и в военное время вплоть до начала применения ядерного оружия».
Иными словами, если начнется применение ядерного оружия, то этот документ к этому уже не имеет никакого отношения. Это значит — все, ядерное сдерживание закончилось. Началось использование ядерного оружия.
Поэтому этот документ о том, как не использовать ядерное оружие, как не дойти до его применения, но при этом всячески повышать его потенциал, повышать его боеготовность, применимость. И всякие другие его функциональные характеристики развивать.
Кстати говоря, там же говорится о принципах ядерного сдерживания. Это статья 15. Пунктов несколько. Главный, который нам сейчас необходим для обсуждения, это пункт «г» статьи 15.
«Неопределенность для потенциального противника масштаба, времени и места возможного применения сил и средств ядерного сдерживания».
Понятно, да? То есть то, что будет нанесен удар, это основная идея ядерного сдерживания. Потому что также она говорит о том, что это основа государственной политики, что возмездие является основным инструментом ядерного сдерживания.
«Понимание», — и там такие слова тоже есть, — «понимание противника». Того, что возмездие неизбежно, неотвратимо.
А если этот удар будет нанесен, то куда, как, когда? Это, собственно говоря, военная тайна. И сам фактор неопределенности этого удара — по масштабу, целям, времени и другим таким обстоятельствам — это как раз элемент самого ядерного сдерживания.
Что сюда, как я понял из публичных сообщений, собираются донести? Критерии применения ядерного оружия, точно это называется так: «Условия перехода», — это раздел 3 документа, — «условия перехода Российской Федерации к применению ядерного оружия». В 19 статье самый первый пункт «а» — это: «Поступление достоверной информации о старте баллистических ракет, атакующих территорию Российской Федерации или ее союзников».
Как я понял, этот пункт подвергнется точно расширению, потому что речь пошла о том, что критерием для применения ядерного оружия будет не только старт баллистических ракет, но также и любых других потенциально пригодных средств доставки ядерного оружия, а может быть и не ядерного, может быть и ракет или бомб, или беспилотных летательных аппаратов, которые не являются заряженными ядерными зарядами, но тем не менее, они могут донести существенный урон, такой, с которым мы примириться не можем.
Например, повредить ту же самую систему ядерного оружия нашу, командный пункт, или места хранения, или боевые позиции, или иные. Например, если Москву захотят разрушить. Вообще все, что мы сочтем достаточной для этого угрозой. То технический критерий будет, видимо, изменен в сторону очень существенного ослабления.
И потом, что считать массовым стартом? Что такое массовый старт? Как, знаешь, раньше говорили, некоторые племена якобы имеют такую систему исчисления: один, два и много. Больше двух, да?
СУ. Объективно и в логике с трех начинается множество.
ТС. Массовый, да, массовый. Ну, да, конечно. Как мы будем интерпретировать? Ну, как нам надо, так и будем интерпретировать.
СУ. Это же у нас тоже – «больше трех не собираться».
ТС. Больше трех не собираться. Совершенно верно. У нас уже сейчас были такие эпизоды, когда за ночь было сбито над Россией свыше ста беспилотных летательных аппаратов. Было такое? Не так давно.
СУ. Да, бывает больше тридцати, сорока.
ТС. Недавно было больше ста. Была такая ночь, когда сбили сто с чем-то. Точно не помню.
Скажем так, из соображений здравого смысла и обычной практики, я считаю, что больше ста — это массовый пуск. Правда? Массовый.
СУ. Безусловно. Опять же, с точки зрения логики — больше десятка. Потому что десяткой открывается новый счет. Это массовый.
ТС. Например, есть планы запустить по Крымскому мосту два десятка ракет американских, или французских, или английских. Запустить их, чтобы пробить систему обороны. Это массовый пуск планируется? Массовый.
Это, наверное, самое существенное.
Да, но тут возникает вопрос. А как же быть? Это же Украина запускает. Запускает Украина.
Но еще до объявления о конкретных изменениях в этих «Основах государственной политики по применению ядерного оружия», точнее, по политике ядерного сдерживания, Владимир Владимирович что сказал? А не может Украина сама запускать такие ракеты. Это крылатые ракеты, насколько я понимаю. Это не баллистические ракеты. Она не может вести полетные задания. У нее ничего для этого нет.
То есть, этот пуск однозначно будет означать, что это сделали те, кто эти ракеты предоставил. Поскольку только они это могут сделать. И это мы будем считать их действием. Это он сформулировал в Санкт-Петербурге, стоя, по-моему, чуть ли не в Арке Генерального штаба. В этом месте. А за ней виднелся Александрийский столп и Эрмитаж, Зимний дворец.
А теперь это дополнено другой позицией, чуть более общей. Что любое нападение неядерной страны, но которой помогает ядерная страна, мы будем считать нападением ядерной страны.
Можно теперь это просто соединить вместе. Получается такая жесткая формула, что — если полетела ракета дальнего действия, та самая, которую то ли разрешат, то ли не разрешат. А мы понимаем, что дело не в разрешении. А дело в том, что — разрешат ли Соединенные Штаты самим себе так поступить, стрелять в нас дальнобойными ракетами в глубь нашей территории. Мы однозначно будем считать, что это действие Соединенных Штатов, хотя и прикрываться будут Украиной.
И вообще, это общее правило. Какие у нас есть неядерные страны, которые очень хотят поучаствовать? Даже одна из них объявила, что они готовы превентивно напасть на Россию. Это Эстония такое заявила в лице своего какого-то там начальника.
Они прям жаждут. Страны Прибалтики. Польша для себя это обдумывает. Почему мы точно знаем, что она это обдумывает. Потому что один из польских начальников, желая остудить польские же горячие головы, сообщил, что: не-не-не, Польша этого точно делать не будет. Это абсолютно красная линия для Польши. Кого он пытался в этом убедить? Вот такой аутотренинг. По принципу: «Я не писаюсь, я не писаюсь. Это не я, это не я».
СУ. Если говорить про общественные настроения, порядка 20-25% такого радикального украинизированного [населения] в Польше. И отдельно PiS, которые сейчас потеряли власть немного вокруг Качиньского. Но они все равно очень сильны.
ТС. В общем, достаточно, чтобы их набрать в армию и отправить.
Агрессивное меньшинство в таких демократиях всегда побеждает пассивное, пацифицированное большинство. И втянуть страну в войну — это вообще дело нехитрое. Выйти как потом?
Соответственно, если полезет Польша, если полезет Прибалтика, если Швеция или какая-то еще воинственная страна типа Финляндии, которая мечтает закрыть нам выход в Балтийское море, ни много ни мало — это общепризнанный повод к войне, casus belli, блокада.
Особенно учитывая, что у нас вообще-то есть анклавная территория, которая снабжается и коммуницирует с основной территорией страны по Балтийскому морю. Конечно, провозглашение такого принципа воинственного, что — мы сейчас вам закроем Балтийское море. Ну, хорошо. И мы будем считать, типа это Финляндия сделала, да? Не будем. Не будем.
Кстати, этот пункт, который озвучил Владимир Владимирович, что нападение неядерной страны при поддержке ядерной мы будем считать нападением ядерной страны и — даже более широко — агрессией, это термин, который охватывает гораздо более широкий круг явлений. В самих основах политики ядерного сдерживания — конечно, его туда можно включить, но тут я думаю, что это больше пункт к военной доктрине, которая действительно доктрина.
И давайте зададимся вопросом, что такое доктрина? Это, кстати, в самой военной доктрине сказано. Это теория, к которой мы вынуждены прибегать, когда у нас нет других оснований для действия. Такое часто бывает, потому что эмпирических знаний, как правило, не хватает для обоснования действия и приходится идти на риск. И что может как-то обеспечивать нас в такой ситуации? Теория.
Существует не только военная доктрина. Существует, например, медицинская или врачебная доктрина. Существует юридическая, правовая доктрина. Это те общепринятые сообществом либо медиков, либо, например, тех же самых юристов теоретические положения, которые применяются при отсутствии других оснований.
А если нет возможности опереться на нечто, на факты, например, и приходится прибегать к теории, то какую теорию мы будем применять?
Чтобы тоже было понятно практическое значение этого. Допустим, судят кого-нибудь за убийство. Хорошо, если есть прямые улики. Кстати, что такое улика? В английском процессе, по большому счету, доказательство и улика не различаются. Это называется evidence. То, на что можно посмотреть, что можно потрогать руками. То есть то, что можно предъявить суду и присяжным.
А если нет прямых улик, а есть лишь косвенные, то тут выходит на сцену доказательство. А доказательство — это теоретическая конструкция. И то доказательство, которое уже не есть это evidence. И очень многие люди либо лишены жизни, казнены, либо сидят пожизненно или на тысячу лет осуждены — на основании теории.
Так что теория — это вещь очень и очень существенная, потому что она выступает в качестве обоснования действия. Тогда, когда мы не знаем, как поступить. Исходя из некоторых evidence, исходя из очевидных фактов. Нет этих фактов. Ну ничего, тогда приходит на помощь теория.
Когда у нас принята военная доктрина? Как ты думаешь?
СУ. Когда принята?
ТС. Да, когда принята действующая доктрина? Основы, о которых мы говорим, в государственной политике в области ядерного сдерживания, приняты в 2020 году. То есть это прямо перед специальной военной операцией. Когда уже горизонт событий был понятен.
А военная доктрина у нас когда принята?
СУ. Первые редакции — еще нулевые, насколько я помню, а потом вносились [изменения], и в 2019-м что-то вносилось?
ТС. Нет, нет, нет. Вносилось 5 февраля 2010 года системно.
СУ. А, 2010 год?
ТС. А до этого — 2000, да. Совершенно верно. При приходе, при смене президента.
СУ. Я тоже помню, что в нулевые.
ТС. Да. То есть, она принята еще в мирное время. Конечно, уже после путинской речи в Мюнхене. И после пятидневной войны в Грузии. Которая не война, а операция принуждения к миру. О чем мы тоже сейчас особо поговорим. Но это — середина президентства Дмитрия Анатольевича Медведева.
И вот тогда принята эта военная доктрина. И это действительно доктрина, потому что она начинается с изложения теоретических понятий, с помощью которых мы должны обустраивать свое военное мышление. Опираясь на которые, мы должны отвечать на вопросы, применять нам или не применять военную силу, и как ее применять. Кому, к чему, как готовиться к этому применению.
Я бы задал такой фундаментальный вопрос, по-своему. А военная доктрина отражает ту реальность, с которой мы сейчас имеем дело? И дает ли она нам все необходимые инструменты для такого рода доказательств и построения оснований для наших действий?
Я очень рекомендую ее прочитать. Она длиннее, конечно, как документ, чем «Основы государственной политики в области ядерного сдерживания». Но это тоже обозримый, вполне поддающийся чтению документ. Он написан понятным языком.
И вот у меня сложилось впечатление, что там такие конструкции, которые уже не совсем соответствуют нашей реальности. Не совсем. Например, давай начнем с чего?
Начнем с типологии военных конфликтов, который может быть либо вооруженным конфликтом, военный конфликт (военный конфликт — это родовая категория), либо локальной войной, либо региональной войной, либо крупномасштабной войной.
А что такое та же самая специальная военная операция с этой точки зрения? Что это такое? Что такое вооруженный конфликт с точки зрения военной доктрины нашей? Это столкновение вооруженное. Надо понимать так, что то, что происходит если и не случайно, то против воли сторон. Они столкнулись.
Два автомобиля ехали друг другу навстречу. В общем, они не планировали лобовое столкновение. Но так получилось, что столкнулись. Всё. Тут ничего не говорится о том, зачем происходит этот конфликт. То есть, предполагается, что это нечто естественное. Ну, поссорились. Поссорились. Внезапно вспыхнувшие неприемлемые отношения возникли.
СУ. Тут ключевое слово – ограниченного масштаба, да?
ТС. И — ограниченного масштаба, да.
Теперь — что такое локальная война? «Война между двумя и более государствами, преследующая», — вот тут уже появляется понятие цели, – «ограниченные военно-политические цели. В которых военные действия ведутся в границах противоборствующих государств и которые затрагивают преимущество интересов только этих государств». Самые разные. Территориальные, экономические, политические, другие.
Что такое региональная война? «Это война с участием двух и более государств одного региона», — хотелось бы знать, что такое регион, но неважно, — «ведущаяся национальными или коалиционными вооруженными силами с применением», — внимание! – «как обычных, так и ядерных средств поражения на территории региона с прилегающими к нему акваториями в воздушно-космическом пространстве, в ходе которой стороны будут преследовать важные военно-политические цели».
Важные военно-политические цели. Вот — внимание, там ограниченные, в локальной войне, а здесь — важные.
Что такое крупномасштабная война?
Здесь сразу давай заметим одну вещь, очень интересную. Получается, что у нас ядерные вооружения — кстати, не написано, что тактические, не написано это, но любые ядерные средства поражения — могут применяться в региональной войне. То есть наша военная доктрина, вообще говоря, предполагает — это очень продвинутое предположение, она вся такая неровная, эта доктрина — она предполагает то, чего нет в «Основах политики по ядерному сдерживанию».
Это, в принципе, логично. Политика ядерного сдерживания, как я уже сказал, предполагает не применение ядерного оружия, а прямо наоборот, его неприменение. А вот тут написано фактически: может происходить применение ядерного оружия в региональной войне. То есть наша военная доктрина не считает, что применение ядерного оружия приведет обязательно к войне мировой.
Ну, мировая война всяко не региональная, правда? Кстати, понятия «мировая война» в нашей доктрине нет, в военной. Есть только крупномасштабная. И чем же она, интересно, отличается от региональной и локальной? А вот чем.
«Это война между коалициями государств или крупнейшими государствами мирового сообщества, в которой стороны будут преследовать радикальные военно-политические цели». Радикальные.
И тут сказано, что такая война…
СУ. Про радикальность давай поймем. Это, наверно, самое важное.
ТС. Мне бы вообще хотелось понять, а что такое ограниченные цели, а что такое важные цели, а что такое радикальные. Этот понятийный аппарат — это самое начало этой доктрины. Все дальнейшее строится на этом конструкторе понятийном.
Вот военный конфликт на Украине. Есть военный конфликт, сомнения не вызывает. Тем более, что родовая категория должна включать в себя любое вооруженное — с применением военной силы — разрешение межгосударственных противоречий. Имеется такое или не имеется? И что это тогда такое? Давайте спросим себя. Прослеживается точная логика в документе военной доктрины по критерию наличия целей.
То есть, военный конфликт, который считается просто вооруженным конфликтом — самая слабая форма военного конфликта, это когда таких целей нет вообще. Вот, получилось столкновение. Неурядица. То, что в принципе можно урегулировать.
В локальной войне — ограниченные цели военно-политические. В региональной войне — важные, а в крупномасштабной войне — радикальные.
Вот линейка такая. Она вся по критерию целей строится. Четыре точки, не две даже, через которые можно провести прямую. А четыре. Значит, это точная шкала. Это шкала измерения масштабов войны.
Так военный конфликт на Украине, он тогда, получается, к какому относится? К какой категории? Работает военная доктрина как средство измерения этого конфликта, или нет? Можно ли сказать, что нет целей никаких?
СУ. Есть, конечно.
ТС. С очевидностью есть.
Можно ли сказать, что это цели ограниченные? Чем ограниченные? Давай наши цели возьмем. Они объявлены. Мы хотим ликвидировать нацистский режим. Как минимум, я бы относил это к категории важных целей. Это точно ограниченной целью не является.
СУ. Демилитаризация и денацификация, да?
ТС. Да, учитывая историю Европы за XX век.
И есть цель прекратить распространение и приближение к нашим границам альянса НАТО в условиях, когда они — не носки вяжут, так сказать, вечерами, долгими зимами. Они готовятся к войне с нами. Они этого не скрывают. А в документе, который предшествовал началу специальной военной операции, мы прямо сказали, что мы хотим, чтобы вы отошли как минимум на линию 1997 года.
Даже одно только невключение в НАТО Украины и прекращение движения НАТО к нашим границам — это цель важная или радикальная? Это же определяется не только нами. Это определяется и другой стороной, правда? А они эту цель радикализуют. Они же предсказали, что так нет. Мы должны нанести стратегическое поражение России. Это какая цель, важная или радикальная? Я бы сказал, что радикальная.
СУ. Радикальная — она не имеет возможности [отыграть] назад. Ну, я так [определю] «радикальный» — это то, что не подлежит пересмотру.
ТС. Правильно. В конце концов, язык все равно к нашим услугам. Даже если нет определений, мы можем пользоваться словами, понимая их смысл. Конечно, более расплывчатая структура рассуждения получается, но можем. Даны нам средства анализа, мы ими пользуемся.
Конечно, не может быть цель — с одной стороны остановить продвижение НАТО, а с другой стороны – цель нанести стратегическое поражение России. Эта пара целей, противостоящих друг другу, никак не может не быть радикальной.
Давай еще посмотрим, что сверху идет. Это рамка геополитическая, глобальная. Мы заявили, что мы будем сами двигаться и помогать всем другим, к многополярному миру. Что мы против однополярного мира, против власти Соединенных Штатов над миром. Это уже заявленная цель.
Эта цель какая? Важная или радикальная?
СУ. Радикальная.
ТС. Радикальная. В то же время военные действия пока ведутся на территории двух государств, и все. Делается все, чтобы они не перешли даже на какой-нибудь, скажем, кусочек Польши, через который поставляются западные вооружения. А это критерии либо локальной войны, либо вообще просто вооруженного конфликта. Но никак не крупномасштабной войны.
СУ. Но это если мы [рассматриваем] только один театр военных действий, а Сирия-то никуда не девалась.
ТС. Правильно. Но объединен ли этот эпизод? Мы же доктрину обсуждаем.
СУ. Я имею в виду, что если рассматривать это как два театра военных действий, то и в доктрине получается…
ТС. А почему бы не рассматривать это как две локальных войны?
СУ. Или так, да. Можно и так.
ТС. Это означает, что мне этот аппарат не дает ответа на то, с чем мы имеем дело. В рамках самого этого аппарата не получается найти ответ.
СУ. Очень умозрительно, да.
ТС. Нет. Умозрительно-то это и будет. Это же — еще раз — это доктрина. Она и должна быть умозрительной. Это теория, применяемая для разрешения ситуации, которую ты не можешь на основании эмпирических аргументов разрешить. Так и должно быть.
СУ. То есть, она очень умозрительная, то есть, она дает пищу для ума очень широкую.
ТС. Да. Но получается, что я этими понятийными средствами, доктринальными, не могу квалифицировать внятно, что происходит с Украиной.
И дальше — я не могу весь документ рассматривать, он все-таки достаточно большой для наших полутора часов. Но вот здесь есть еще такой пункт, уже из другой части, где рассматриваются критерии военных угроз.
Сразу, не буду я томить, что называется. Создание специальных контингентов террористических, например, которые действуют против нас, там есть в качестве такой квалификации как военная угроза. А то, что можно, оказывается, целую страну зарядить на войну с нами, и так воевать — вот этого феномена и его критериев теоретических в военной доктрине нет.
Что там есть? Очень любопытно. Там, например, есть такое положение, что в целом мы находимся на этапе снижения идеологических противоречий в мире. Снижения, оказывается.
Вот интересно. Нет больше борьбы коммунизма и капитализма. Да, наверное. Этого больше нет. Но зато есть борьба между сетевыми структурами, которые говорят о том, что существовать должно только общество, а государство на существование права не имеет. И с другой стороны выступаем мы, как сторонники государства. Но не только мы одни. На этой базе стоит и Китай, и еще целый ряд других стран. Что все-таки государство есть основная форма организации человеческого общежития. И мир должен быть миром государств. Это и есть, кстати, многополярный мир. Кстати говоря, понятие мирового…
СУ. Это же и консерватизм. То есть, мир государств и суверенитет у государства.
ТС. Ну, конечно. А это не идеологическое противостояние, которое обостряется и накал которого растет?
А у нас, например, военная доктрина в самом начале своем исходит из того, что этих противоречий больше нет, что они снижаются, в нисходящем тренде находятся.
Ровно с этого начинается второй раздел. «Военные опасности и военные угрозы Российской Федерации». Статья 7. Это сразу после введения понятий теоретических. То есть, это первое утверждение о ситуации, с которого начинается как бы применение теории.
«Мировое развитие на современном этапе характеризуется ослаблением идеологической конфронтации», — вот так это сформулировано, — «снижением уровня экономического и политического военного влияния одних государств, их групп и союзов и ростом влияния других государств, претендующих на всеобъемлющее доминирование, многополярностью и глобализацией разнообразных процессов».
Вот оказывается, какая формула лежит в основе. Я прямо вижу, как ее согласовывали. Понятно, что она является результатом компромисса разных групп, которые пытались сформировать общий текст. Тут в одном флаконе содержатся противоречащие друг другу утверждения.
Так если есть те, кто воюет за всеобъемлющее доминирование, а есть те, кто за многополярность, то как же может ослабляться идеологическая конфронтация?
И, кстати, а какие государства, тут не сказано же, а ведь это известно, какие государства утрачивают влияние, а какие претендуют? Тут вообще путаница, потому что на мой-то взгляд США утрачивает экономическое и политическое военное влияние вместе со своими сателлитами. И они же претендуют на всеобъемлющее доминирование, тем не менее.
А тут сказано, что это другие государства, не те, которые утрачивают. Согласись, что для доктринального документа, доктринального, то есть представляющего себя системную основу, на которой можно строить военное мышление, это как-то невнятно, как минимум. Противоречиво.
СУ. Можно очень по-либеральному интерпретировать вообще в глобализме и в логике, как хочешь.
ТС. Если это надо интерпретировать, то это уже, значит, непонятно. Доктринальное утверждение должно быть ясным и однозначным. Либо мировое развитие на современном этапе характеризуется ослаблением идеологической конфронтации, как тут сказано, либо идет борьба за доминирование или многополярность. Одни государства утрачивают влияние, а другие претендуют на доминирование. Или это одни и те же государства на самом деле утрачивают и в то же время претендуют на доминирование.
Я считаю, что этот пункт, а с него начинается раздел «Военные опасности и военные угрозы» просто невнятный. Что можно построить на такой теоретической базе? Ничего.
Теперь еще один момент. Конечно, если оценивать документ в целом, он весь проникнут по большому счету пацифизмом, который мы восприняли в период разрядки. А уж потом, после горбачевских радикальных шагов навстречу Западу и добровольному разоружению нашему и отходу с занятых во время Второй мировой войны позиций, мы окончательно эту концепцию для себя в практическом отношении приняли, что мы воевать не будем, и – типа мы не дадим другим воевать.
Но вот с этой точки зрения, эпизод в Грузии что означает? Он — как назывался? Он назывался «принуждение к миру». Я, кстати, не могу найти в военной доктрине 2010 года — а война была в 2008, то есть после войны за принуждение Грузии к миру принималась военная доктрина — и вот я не могу в ней найти такого рода инструмент достижения мира или предотвращения военного конфликта, как военное принуждение. Я не нашел. Может быть, я невнимательно читал.
А весь в целом документ пронизан этой логикой, что — мы не допустим, мы не допустим, мы не допустим.
Я хочу сказать одну вещь.
Это все-таки танец для двоих, это как минимум па-де-де, а иногда и па-де-труа — вопрос войны и мира. Мы, допустим, не хотим. А они хотят. Они хотят до такой степени, что только этим и занимаются, больше ничем. Как начать новую войну.
И мотивы у них понятны, зачем ее начинать. Потому что это уже решение их внутренних противоречий. Может быть, это вообще причина любой агрессивной войны, когда внутренние противоречия разрешаются за счет внешней войны. Но безотносительно того, так ли это в общем, в частном случае с Соединенными Штатами это точно так. Это уже сказано прямо. Уже тысячу раз обсуждено.
Ну хорошо. Мы не хотим войны. А они хотят. Каким образом мы должны действовать? Что будет, если нам не удастся предотвратить войну, которую хотят они? Мы что, имеем такую власть над миром, что можем это сделать? Мы себя на место Господа Бога ставим?
В конце концов, это не в нашей власти. То есть, есть некоторая граница, до которой можно дойти в миротворчестве, но она, к сожалению, очень быстро достижима. А дальше за ней идут уже совсем другие сюжеты.
В целом военная доктрина все еще — с 2010 года — все еще лежит в русле этой, можно сказать, уже традиции разрядки напряженности, которая началась с кризиса Карибского, стоила жизни президенту Кеннеди, а потом превратилась в переговоры, в детант, потом в Хельсинкский акт в 1975 году, потом в 1989-1991 году вывод войск из Германии, одностороннее наше разоружение и предложение вечного мира действием и даже осознанным отказом подписания каких-либо договоров или документов.
Это и называлось новым мышлением, которое провозглашал Горбачев, что – вот, смотрите, мы даже не хотим ничего подписывать, мы вам верим, поверьте и вы нам, что мы не хотим войны. Мы в знак того, что мы не хотим, производим фактически стратегическое отступление фундаментальное, разоружение, фактически ликвидируем свои вооруженные силы в том виде, в котором они сформировались после победы в Великой Отечественной войне, как первая армия мира, которая может сокрушить врага на континенте, по крайней мере. Дойти и до Берлина, а если надо, то и дальше. Мы от всего этого отказываемся.
На сегодняшний день мы знаем, каков был исторический ответ. То есть не то, что заключено в каких-то формулировках договоров, в обещаниях, в каких-то отдельных действиях, нет, а в чем заключался процесс за все это время. Прошло 30 лет. И за 30 лет уже сменились и целые поколения политиков, и военных, и поколения избирателей сменились.
И вот в песне сказано, что народы всей земли поймут, что — хотят ли русские войны. Ну и что, они поняли? Что они сейчас, эти народы, понимают, с промытыми мозгами? Ни черта они не понимают. Они верят в то, что русские, конечно же, войны хотят. Больше даже, чем они.
Давай жестче скажем — без теории войны и мира, без теории того, куда можно дойти в миротворчестве, а куда в миротворчестве дойти нельзя, и при каких критериях мы не можем дальше рассматривать стратегию предотвращения конфликта, как основную, базовую.
А если его нельзя предотвратить? А что на этот счет сказано в военной доктрине? По идее, там должна быть обсуждена эта — терминатор, как граница между светом и тенью. Докуда мы можем дойти в миротворческих усилиях, а при каких условиях мы должны их прекратить, понимая, что они не только бесполезны, но и начинают уже вредить задачам обеспечения безопасности и обороноспособности.
По идее, надо бы действительно заняться доктринальными вопросами, потому что явно этот документ — я не говорю, что он плохой, такой, какой он есть, но это документ 2010 года. То есть до Крыма, после Грузии, которая не нашла там никакого отражения. До Крыма и до начала СВО. Кстати, и до Сирии. Ты прав, до Сирии, до вхождения в Сирию.
А ядерной доктрины-то нет у нас, понимаешь. Это в том же смысле, в котором нет у нас премьер-министра, у нас председатель правительства, нет у нас парламента, у нас Государственная Дума. Так же, кстати, как и в США, никакого парламента нет. Там есть Дом представителей, так он называется. Они сами всегда его называют: House of representatives.
Ну и не может быть у нас и ядерной доктрины, потому что нет теории ядерной войны. Её не удалось пока построить. А поэтому и доктрины никакой быть не может. Может быть, потом получится.
СУ. Так вот, вопрос, может быть, как раз стоит, раз мы подошли к этой черте, чтобы у России появилась теория ядерной войны, чтобы было понятно, как и что.
ТС. Думаю, что да. Но это не упрёк кому-то. Потому что, извини меня, можно, конечно, в эпоху теории теплорода говорить, что — нет, нужна термодинамика. Да, нужна, но она появится в своё время, когда она может появиться.
СУ. Нет, но есть просто требования времени.
ТС. Но, по всей видимости, теория ядерной войны всё-таки нужна, потому что, обращаю внимание, даже эта военная доктрина, не ядерная, трактует возможность региональной войны — не мировой, не крупномасштабной, с применением всех средств ядерного оружия, не только тактических.
Удивительным образом внутри весьма миролюбивой доктрины нашей, на тему того, что русские не хотят войны, в этом наша военная доктрина, что мы войны не хотим. Но это не от нас только зависит, будет ли война.
Не только от нас. Мы, может быть, и не хотим.
Да, нужна. Нужна такая теория. А также нужна теоретическая проработка военной доктрины, приведение ее в соответствие с требованиями, как минимум, этого момента. Не говоря уже о том, что она должна обеспечивать и некоторое будущее. Что будет. Не только, что происходит уже сегодня.
Кстати говоря, я уже говорил в нашем каком-то обсуждении. Нынешний начальник Генерального штаба, который сейчас занят специальной военной операцией, в 2013 году, то есть перед путчем на Украине, перед началом фактически этого конфликта, написал большую статью, обращенную к военным ученым, к мыслителям военным, в которой он довольно подробно, на тот момент имеющиеся обстоятельства и факты изложил, свидетельствующие о том, что военная деятельность сильно изменилась.
И новая война будет, так сказать, сильно не похожа на старую. А какой она будет, задает вопрос Валерий Герасимов. Какой она будет? Кого он спрашивает — академиков наших, военных и всех других. Не — какими будут отдельные вооружения, не — какими будут отдельные действующие лица, средства, применяемые в этой войне. А — сама война какой будет, как она будет структурирована, что это такое будет?
Он задает такой вопрос, и с тех пор он ответа не получил. Можно сколько угодно буйствовать, критикуя или просто ругая наших военных, Министерство обороны, кого угодно. Но военная наука не дала ответа на этот вопрос. И мы видим это по состоянию военной доктрины. Что теоретического ответа на структуру военной деятельности, войны у нас нет. Пока.
И мы идем в этом смысле путем проб и ошибок. Может быть, это в принципе основной путь. Теория лишь потом прикрывает зады, то есть то, что не удалось достигнуть в опыте, лакуны закрывает. Может быть, и так. Я не готов сейчас обсуждать в принципе соотношение теории и практики, или теории и эксперимента, теории и опыта. Наверное, следовало бы. Просто это отдельная тогда попытка должна быть.
Но то, что у нас сегодня военная теория и ее индоктринация в доктрине военной, как минимум, не описывает того, что нам приходится делать на Украине и в связи с Украиной во всем мире и в противостоянии с Соединенными Штатами — это точно.
То, что принуждение к миру военными средствами как особый вид миротворческой деятельности и предотвращение военных конфликтов, там тоже не описан и не задан. Мы не можем определить по базовым критериям, которые там есть, что такое военный конфликт на Украине. Потому что он содержит в себе признаки из разных типов. И он — как в математике, это не сходящийся ряд, расходящийся. Мы не можем понять, к чему ведет эта последовательность применения разных признаков. К чему она сходится. Она ни к чему не сходится. В рамках этой системы аксиом.
Прошу еще раз не рассматривать это как некую оценку. У нас та военная доктрина, которая у нас есть. Лучше такая, чем никакой. Или чем такая, в которой вообще содержатся концепции периода Горбачева и Брежнева о том, что мы идем к конвергенции систем. Что мы, в конце концов, придем в одну точку, а поэтому — зачем нам воевать. Что войны не будет, и будут только отдельные локальные конфликты где-то там, где неразумные люди живут. А мы совместными усилиями будем вместе в Совете Безопасности ООН принимать усилия к их погашению и урегулированию. Вот этого ничего не будет. Это утопия.
Поэтому хорошо, что есть такая военная доктрина. Но раз уж она есть, то надо дальше с ней работать. И надо устранять из нее противоречия очевидные, которые там есть. Очевидные неверные утверждения. Например, что снижается идеологическая конфронтация. А чего это она снижается-то? Ничего она не снижается, наоборот. Она обостряется.
Идеологическая конфронтация избавилась от различных превращенных форм, как сказал бы Маркс, своего выражения. Нет нужды опосредовать главные противоречия такими формальными обстоятельствами как коммунизм и капитализм. Не в них дело, как выяснилось.
Совсем. Совсем не в них дело.
А тот мировой конфликт, который есть, непримирим. Это значит, что будет война. С неизбежностью.
Я все вспоминаю про чеховское ружье, которое, если уж оно висит на стене, то непременно во время спектакля выстрелит, иначе — зачем его вешать. Это и законы кино тоже. Если что-то показано в первые 20 минут, значит, смотрите за развитием того, что будет. Не случайно там показано что-то.
Если висит ядерная берданка на стене, она однажды выстрелит. Собственно, из нее уже стреляли, а как быть с Хиросимой и с Нагасаки?
Меня поражает еще другое. Все время про это говорят, как про однократное применение ядерного оружия. Ну, какое же оно однократное, если это два города в разное время. Да, небольшое расстояние во времени, одна неделя, по-моему. Есть люди, которые попали под ядерную бомбардировку в Хиросиме, а потом в Нагасаки. Такой человек, по крайней мере, один точно известен. Но это же как минимум двукратное применение. Какое же оно однократное? По нынешним меркам это тактическое ядерное оружие, не стратегическое.
Стратегическое — да, не применялось пока. Кроме как на испытаниях мы не знаем, как оно работает.
Поэтому, на мой взгляд, действительно доктринальные вопросы у нас есть. Президент не может себя ограничивать доктринальными положениями. Потому что все-таки доктрина — это средство, а не предельная конструкция.
Поэтому президент выдвинул политические тезисы в отношении того, как мы будем применять или не применять ядерное оружие. И, кстати говоря, он выдвинул и тезис общевоенного характера, которому место в военной доктрине. В той или иной обработке.
Мы сейчас пока что находимся в состоянии такого негласного соглашения. Вот такое немасляное масло. Внутреннее противоречие. Оксюморон такой. Запад поддерживает Украину, поддерживает в кавычках. На самом деле он воюет с ее помощью.
Но на словах он ее лишь поддерживает.
Что это означает? Это означает, что Запад открыто заявил, что отвечать за все будет Украина. Он за это отвечать не будет.
Это на совести Украины и на ее ответственности во всех смыслах. В том числе в смысле последующих репараций, оккупации и всяких прочих разных вещей, которыми заканчивается война для проигравшего.
Ответственность будет только на Украине. Это Украина хотела этой войны. Но мы ей помогали. Мы считали, что она права. Но мы сами не воевали.
Что фактически сделала Российская Федерация? Она ничего не провозглашала. Так сказать, она действиями пока соглашается. Да, за все ответит Украина. Тут тоже им надо, конечно, не обольщаться, потому что прежних отношений у нас не будет. Мы с них тоже взыщем.
Но некая политическая конструкция, внутри которой разворачивается конфликт, заключается в этом. Они сказали — за все ответит Украина. Мы сказали — хорошо, ладно, за все ответит Украина. Поэтому это — специальная военная операция. Мы с Украиной разберемся, и она перед нами за все ответит. Вот в этом согласие у нас с Западом. Это, собственно, и есть пока что единственный инструмент локализации этого конфликта, нерасползания. За все ответит Украина.
Понимает это Украина или нет, я не знаю. Собственно говоря, может, там и понимать некому, потому что так называемый режим не является национальным режимом. Это просто предприятие коммерческое, созданное несколькими людьми, по эксплуатации этой территории в личных интересах.
А продают они эту услугу Соединенным Штатам, на этом зарабатывают. К ним обращаться с вопросом, что будет с Украиной, довольно странно, потому что они в гробу ее видели. В белых тапочках.
Население? Не знаю. Население, наверное, ничего не понимает. Но отвечать им придется, потому что они там живут. Это как бы форма…
СУ. Понятие постУкраина шире, чем просто Украина. Отвечать придется многому населению, и по периметру тоже.
ТС. Ты прав. Но я сейчас говорю о политической конструкции. Политика ведь дело грубое. Она не учитывает нюансы. Ты или за, или против. Ты с нами или против нас. Так устроены политические конструкции. Я сейчас обсуждаю ту политическую конструкцию, в которой участвуют все стороны. Она является результатом если не явного соглашения в дипломатической форме, то, по крайней мере, деятельного согласия: «За все ответит Украина». Что бы это ни значило.
Это будет значить в том числе и то, о чем ты говоришь. И это и есть граница локуса, в котором происходит конфликт. Вот так он локализуется.
Здесь эту конструкцию политическую или ее применение во всяком случае ограничил и взломал Владимир Владимирович, на днях сказав, что в общем виде мы теперь будем считать, что агрессия неядерного государства, в случае если ему помогает ядерное, это агрессия и ядерного государства.
То есть — ответит не только Украина. А ответят все те, кто ей помогал. Как минимум ядерное государство ответит.
Но ты понимаешь, что, если из альянса, который поддерживает Украину, изъять США, какие там ядерные государства? Франция, да? И Великобритания, да? То я не уверен, что оставшиеся как-то будут сами действовать.
Налицо военно-политический тезис, который говорит о том, что больше это предприятие с ограниченной ответственностью, когда отвечает только уставной капитал акционерного общества Украина, так не будет.
Если мы зафиксируем то, что мы будем считать агрессией, а пуск дальнобойных ракет мы будем считать агрессией, вот за это ответит не только Украина.
И еще раз подчеркиваю, это не совсем ядерная доктрина, которая не доктрина, а просто основы политики. Но это точно военно-доктринальный принцип, который ведет далеко за пределы нынешней ситуации.
И он точно ведет за пределы того локального контура политического, в котором до этого разворачивался украинский конфликт. А именно, что ответит за все только Украина. Не только Украина. Вот на этом я бы поставил точку.
СУ. Принято.
То есть мы имеем дело с коллективной ответственностью, правильно?
ТС. Нет, нет, нет, коллективная ответственность — это не это. Коллективная ответственность — это типа децимации в римской армии, когда каждого десятого казнили. Или целое подразделение за то, что оно не удержало что-то. Или за проступок одного из его членов.
Ответственность почему коллективная? Она конкретная. Соединенные Штаты поддерживают Украину, значит они будут отвечать за это. Они ядерное государство? Ядерное. Вот и все. Почему она коллективная?
Отдельно встанет вопрос о НАТО. Потому что НАТО — это союз, и это союз ядерный, потому что в нем есть ядерные страны, в которых размещено ядерное оружие, хотя сами они вроде как не ядерные.
Если мы зафиксируем активность НАТО, значит это будет тогда ответственность НАТО и всех, кто в него входит. Это не коллективная ответственность. Это ответственность абсолютно персонализированная. Да, ответчиков будет не один, это правда.
СУ. Интересно получается в этом контексте. Заквасят, уже заквасили конфликт одни – те же США, а отвечать придется другим, возможно.
ТС. Отвечать придется тем, кто в этом участвует, кто это поддерживает. Потому что до этого ведь не все понимали смысл этой политической конструкции, что — ответит только Украина. Почему она нас устраивала? Потому что взыскивать со всего мира западного — это дорого и сложно. По большому счету, без применения стратегического ядерного оружия не получится.
А если нам открывают путь на то, что мы взыщем с Украины, ну так мы же взыщем, какая проблема? Это мы точно можем. Это в каком-то смысле даже было формулой для завершения конфликта на наших условиях. Там тоже не дураки, с той стороны.
А для управления Украиной к этому просто приделывается тезис тактический, не стратегический. Россия же проиграет, чего переживать. Вам отвечать не придется. Хочу отметить, что это первый критерий криминального мышления, что — отвечать не придется.
Мы все это сделаем.
Я ларек почему ограбил ночью? Я думал: кто меня поймает. А я выпил, заснул в ларьке. Меня утром прямо в ларьке они взяли. Ну я ж думал, что мне ничего не будет.
Начиная с ларька до крупнейших преступлений в принципе криминальное мышление строится на этом, что ответственности не будет. Или в крайнем случае ее можно будет на кого-то переложить.
А политология вокруг украинского конфликта этого не предполагала. Будет отвечать Украина. Но чтобы они не дергались, им прививают это любимое ими криминальное мышление. Так ничего же не будет, отвечать же не придется. Какая разница, что все договорились, что отвечать будете вы. Но отвечать же не придется, вы же победите.
Если на уровне руководителей этого акционерного общества, которые в общем себя с территорией никак не связывают. Они себя связывают только с Соединенными Штатами. Они там будут жить, как они думают. Там будут держать свои заработанные прибыли, как они думают. То для населения это работает. А, ну мы же победим, поэтому нам ничего не будет.
Они знают, что то, что они делают, заслуживает самой суровой кары. Это они знают. Но они считают, что они этого смогут избежать, уклониться. Потому что Россия проиграет. Вопрос о том, что они будут делать, если Россия выиграет, лучше не задавать. На этом строится заговор молчания.
Внутренняя цензура строится не только на том, что нельзя говорить. Это само собой. Говорить нельзя. Есть Телемарафон, есть цензура, есть преследования за любые высказывания. Но одного этого мало, чтобы зажать рефлексию. Должна быть еще самоцензура, самоостановка. Я об этом думать не буду, потому что, если об этом начать думать, так можно и с ума сойти. А что будет, если Россия победит? Боже мой, не, не, не. Ну, этого точно не будет. Поэтому отвечать не придется.
Но это круг политики, политическая граница конфликта, которая… Если бы мы Пятигорского покойного спросили, где она проходит, он бы сказал: в политической рефлексии.
Что такое политическая рефлексия? Политическая рефлексия — это когда мы задаем вопрос по отношению к конфликтному событию или действию, каковы его политические последствия. Поэтому вот это — граница политическая.
Но она, эта граница, уже преодолена, потому что сказал наш президент, что отвечать будет не только Украина. Она будет отвечать, само собой, вопросов нет. С нее ничего не снимается. Но любое ядерное государство, которое ей помогает, будет отвечать, может, даже перед ней. И это новая политическая конструкция, по-другому проводящая границы конфликта.
То, что эти границы не очень понятно, как описываются нашей военной доктриной, я об этом весь час и рассуждал. Поскольку она, эта доктрина наша, военная доктрина, не ядерная, не ухватывает даже и предыдущих границ, тем более она не ухватывает новых границ.
Думаю, что с этим сейчас будут работать активно. Вообще это и есть предмет, вот эта доктринальная часть и часть, которая «Основы государственной политики в области ядерного сдерживания» называется, это непосредственный предмет работы Совета Безопасности.
СУ. Я тоже ожидаю новых редакций либо изменений. Очень интересно.
ТС. Будет трудно, потому что, я уже повторюсь, еще 10 лет назад задавал Герасимов этот вопрос военно-научному сообществу нашему. С чем нам придется иметь дело. И в ответ была только «тишина и мертвые с косами вдоль дороги».
Поэтому военным приходится действовать методом проб и ошибок. А это стоит. Думаю, что будет подвижка и здесь.
СУ. Отлично.
Глядишь, как выкатят редакцию, и разберем. Будет интересно посмотреть.
ТС. В любом случае, это же не последняя редакция, которую выкатили, правильно?
СУ. Принято. Спасибо за чистоту понимания, Тимофей Николаевич. Есть о чем подумать. И за чем следить в дальнейшем.
ТС. Окей. Спасибо вам.
СУ. Да. Спасибо.
Уважаемые слушатели, напоминаю, это наш философский субботник. Беседы с русским философом и методологом Тимофеем Сергейцевым.
А в течение пары дней еще выходят всегда расшифровки на https://2050.su
Кто еще любит почитать или перечитать, делайте это обязательно.
До новых встреч, и да пребудет со всеми нами чистота понимания.
Пока.
Словарь когнитивных войн
Телеграм-канал Семена Уралова
КВойны и весь архив Уралова
Группа в ВКонтакте. КВойны. Семён Уралов и команда
Бот-измеритель КВойны
Правда Григория Кваснюка
Was this helpful?
3 / 0
Спасибо за статью. Вообще Ваша “деятельность” расширяет сознание.