Хроники Путина

Тимофей Сергейцев

Статья, опубликованная в альманахе «Однако»

Дневник политических наблюдений 2012–2013 годов: о природе власти в России, о сущности политики, об идеологии действующего президента, о персонифицированной ответственности власти как исторической реальности и особенности русской демократии.

Это не апология Путина. Это его хроники. Предпосылка истории и обязательное условие рефлексии, а значит — и критики. Остановленные моменты времени, заслуживающие пристального рассмотрения.

В качестве верховного правителя России Путин с нами с последних минут 1999 года. Без перерыва. Мы трижды его выбирали, и один раз — выбирали его выбор. Он правил и без должности. Может быть, мы заблуждаемся, мы неправы в своём постоянстве? Впрочем, для нас не ново выбирать царя — мы это сделали 400 лет назад. Именно дом избранного монарха положил конец Смуте, именно этот дом создал империю, продолжением которой мы живы в буквальном смысле.

Зачем нам Путин? И зачем нам вообще монарх, как бы ни назывался этот пост на современном языке? За что его так ненавидят поборники довести распад СССР до логического конца — до распада России на «нормальные демократии» (а у демократизации нет другой цели). Можем ли мы строить своё отношение к Путину как явлению на основании того лишь, «нравится» он нам или нет, как требуют «демократы»?

История уже показала, что Путин — первая политическая реальность России, и на отношении к этой реальности в его лице воспитываются политическая грамотность и политическая зрелость как таковые.

К какому рубежу должна выйти Россия в 2024 году — к окончанию предполагаемого четвёртого формального и пятого реального срока Путина? Что мы все должны сделать, чтобы всё это было не зря? Или должен работать только он?

Хроники, предлагаемые вниманию читателя, не охватывают всего периода путинского правления. Здесь представлен только весьма драматичный период в полтора года: до выборов 2012-го и после них. «Коридорная» интрига теперь абсолютно ясна: «ельцинская семья» собиралась исправить ошибку 1999 года и вернуться к власти с действительно ручным президентом, которым должен был тогда стать, но не стал «тов. Путин В.В.».

Интрига историческая гораздо глубже. И в ней нужно разбираться. Предлагаемые вниманию материалы написаны и опубликованы в еженедельнике «Однако» в соответствующие основным событиям моменты времени — и представляют собой дневник политической рефлексии гражданина.

Февраль 12-го. Путин и революция: в лидера целятся, чтобы попасть в Россию

Когда многотысячные митинги в центре столицы призывают к свержению власти как в институциональном плане, отвергая реальную систему выборов и суд, так и в персональном, требуя ухода единственной личности, реальной государственной властью обладающей, требуется сделать две вещи.

Во-первых, провести политический анализ. Именно политический, без всякой примеси экономических и иных соображений, какими бы прагматичными и ценными они ни казались. Поскольку в такие моменты политика заявляет о собственной самостоятельности как определяющий фактор истории.

Во-вторых, необходимо политически самоопределиться, отбросив симпатии и антипатии к лидеру, оставив в стороне учёт его заслуг и ошибок (поскольку в будущем и те и другие могут вовсе не повториться). И поскольку собравшиеся требуют ухода именно Путина, стоит разобраться в структуре политической ситуации, выбрав его точкой отсчёта, а также прояснить его роль, место, функцию, назначение.

Либеральная политическая позиция и либеральная идеология

«Протестанты» демонстрируют тип поведения и высказывания, который мы должны, по их намерению, воспринимать как либеральную политическую позицию. Её фразеология хорошо известна, не будем здесь её воспроизводить. Тем более что для выявления политического содержания она как раз не важна.

Следует обратить внимание на главное. Такой реальной политической позиции (либеральной) в нашей исторической ситуации просто не может быть. Ведь общественное действие и высказывание только тогда становятся полноправной политической позицией, когда выражают и защищают действительный образ жизни и способ деятельности, коренные жизненные интересы и деятельностные ресурсы людей.

Людей, и вправду ведущих самозанятый образ жизни, действующих в своих интересах под свою ответственность, в нашей истории и до 1917 года было совсем не густо, чтобы представлять собой общественную и тем более политическую силу (не нужно отождествлять рост числа таких людей в социуме с темпами промышленной революции и развития капитализма). После же построения реального социализма их не осталось вообще — в трёх поколениях. Единицы встречаются, но не представляют никакой политически значимой общности, существуя в «порах» общества. Все мы люди государственные, действовать хотим по заданию, под ответственность и риск начальства. Хотим, чтобы о нас заботились, чтобы нам что-то дали (неважно — «пенсии» или «права человека»).

А вот либеральная идеология есть и даже является на сегодняшний день господствующей. Ею заражены (ещё с перестройки) широкие слои трудового народа и тем более интеллигенции. Но политическое содержание эта идеология приобретает вовсе не в их устах, а в устах тех, кто проповедовал её ещё в советский период, начиная с 60-х. Либеральная идеология в нашей стране традиционно (то есть как минимум с предыдущей исторической эпохи) является политическим оружием антисоветчиков и их прямых предшественников и наследников — русофобов. Ненависть к СССР — по сути то же самое, что и ненависть к России. Желание, чтобы другие страны (страна) разобрались уже наконец с Россией, как они разобрались до этого с СССР, — главное политическое содержание этой позиции. Оно вполне укладывается в мировую политику ликвидации России, политику, имеющую богатую историю.

Господствующий характер либеральной идеологии (сменившей коммунистическую) резко усиливает политическое влияние антисоветско-русофобского «подавляющего» меньшинства до масштабов всего общества. Этот вполне осознающий свою политическую общность антисоветский (русофобский) народ живёт на территории своего врага и потому обладает «пассионарностью» партизанского движения, которую ни в коем случае не стоит недооценивать (Рим стал христианским, когда христиан в нём было от силы несколько процентов). Именно благодаря политической активности этих «пассионариев» возник — рефлексивно — в нашем политическом сознании пресловутый «русский вопрос», а вовсе не благодаря мигрантам и Кавказу.

Подавляющее большинство населения России всё ещё представляет собой вполне советский народ с коммунальной политической позицией, противоречащей «прихваченной» им же либеральной идеологии. Этот народ, также вполне осознающий свою политическую общность, живёт без своей страны, к которой он привык и которую он не может забыть. Он глубоко травмирован её крахом. Он не может свободно изъяснять и осознавать эту травму.

Именно этому народу Путин физически заменяет собой сознание, поступая нелиберально при любых либеральных словесных реверансах в адрес хозяев мира. Именно ностальгию по СССР Путин удовлетворяет мероприятиями контрреволюционного (по отношению к 1991 году) и реставрационного характера. Поэтому Путин и является действительным политическим лидером современного советского народа (без СССР) и держит в своих руках реальную политическую власть. А все остальные не являются и не держат. Поскольку политическая позиция не позволяет.

Ясно, что со временем этот политический ресурс будет убывать, деградировать. Поэтому воспроизвести власть можно, лишь выращивая народ постсоветский, который будет ясно осознавать, что прошлое не вернуть (и не нужно), что от либеральной идеологии нужно излечиться, а заодно и советские привычки оставить в прошлом.

Означает ли это в будущем опору на самозанятых людей или только на них? Вовсе нет. Современный человек всё сильнее включён в системы деятельности, «вмонтирован» в них. Так что самозанятые люди — при всей их важности как социального «катализатора» некоторых процессов развития — политической опорой государства не станут, серьёзной политической роли играть не будут. Государство просто предоставит им защиту.

Но вот на серьёзное идеологическое лечение необходимо решиться.

Для этого, во-первых, нужно перестать оглядываться на Запад. «Им» всё равно, какие мы. Лишь бы мы слушались и подчинялись. Во-вторых, следует избавиться от мифов, которые объединяют коммунистическую идеологию и либеральную и которые ответственны за дыру в иммунитете нашего политического сознания. Это, прежде всего, представление о справедливости как о равенстве (материальном ли — при коммунизме, формальном ли — при «либерализме»). Подлинная справедливость (без неё государство невозможно, и понимание этого — наша безусловная ценность) предполагает неравенство: каждому по заслугам и от каждого — по грехам (вине).

Кроме того, что не менее важно, надо расстаться со сказкой об освобождении труда. Труд не может быть свободен по определению. Это отчуждённая активность, работа человека, осуществляемая по приказу. Её справедливая оплата, социальные условия существа дела не меняют. Трудовая жизнь человека не принадлежит ему самому, и никогда не будет принадлежать. Идея освободить труд тождественна идее вовсе не работать. Что у нас и происходит. Что нас тянет в пропасть. И является обманом. Только ясно осознавая, что труд по своей социальной природе несвободен, неизбежен, тяжёл и при этом массово необходим, можно вернуть ему его действительное достоинство, а вместе с достоинством и трудовую мотивацию. Ведь и воинский долг, и его исполнение тоже несвободны и тоже определяются приказом. Но он почётен. И без него государство невозможно. Труд культурно ничем не отличается. Но для реализации трудом своего культурного значения приказ должен осуществляться не только в частном, но и в общем, государственном, цивилизационном интересе.

Трудовая жизнь должна иметь смысл.

Поэтому, требуя от Путина (и от кого угодно) экономических мероприятий, неизбежно основанных на труде, хорошо бы потребовать от него и идеологической делиберализации как условия нашего экономического чуда (при либеральном порядке самих экономических отношений).

Природа путинской власти и пределы её эффективности

Главный раздражающий общество фактор — несомненный единоличный характер путинской власти. Не признать его нельзя. И даже, несмотря на то, что как раз именно он нравится путинскому большинству, он же, безусловно, требует критического отношения. Но не в рамках либеральной идеологии, а в рамках реальной российской исторической перспективы.

Путин получил власть в соответствии с признанной исторической традицией — из рук предыдущего правителя. Он получил её легитимно — был дважды поддержан убедительным большинством граждан. Он получил её легально, соблюдая существующие законы и даже не меняя их. Он в 2008–2012 годах обладал своей единоличной властью даже без должности президента.

Что же плохого в том, что эта власть снова оформлена и определена, а также опубликована должностью президента? Что мы получаем благодаря этой власти, а что теряем? И если верно, что он должен уйти, то что и кто должны прийти ему на смену? Должен ли он готовить эту смену сам? И что под этим понимать конкретно?

Чтобы создать возможность рассуждения на эту тему, мы должны обратиться к анализу природы российской власти, а также проблемы её воспроизводства.

Если говорить очень кратко, то за 100 лет власть в России прошла следующие трансформации:

— от власти царей, основанной на православной вере, — к безвластию Временного правительства;

— от власти большевиков, Сталина и генеральных секретарей ЦК КПСС, основанной на страхе, — к безвластию Горбачёва и периода перестройки;

— от власти Ельцина и его «семьи» (включая и Березовского), основанной на подкупе и коррупции, — к единоличной власти Путина, основанной на…

А на чём она основана?

Путин, кстати, не скрывает единоличного характера своей власти, честно демонстрирует его как публичный факт («тандем», «рокировка», но не только). Характерно, что Путин открыто говорит о своих государственных решениях как основанных на внутреннем убеждении. Это метод работы судьи, который ни от кого не зависит.

Значит, и общество должно открыто обсудить характер такой власти и выработать к нему политическое отношение. Это отношение не должно быть основано на личной и коллективной зависти, требованиях абстрактного равенства и общедемократических предрассудках. Прежде всего, нужно понять, в наших ли это интересах? Во-вторых, к чему это обязывает Путина? И в-третьих, как долго должно сохраняться такое положение вещей?

Мог ли Путин изменить социальный механизм власти, полученный по наследству?

Представляется, что нет. Но он сократил число лиц, пользующихся политической властью, до одного — самого себя. И тем самым устранил прямое влияние подкупа и коррупции на политические решения.

Это культурная антикризисная мера. Но она делает человека, её предпринявшего, заложником ситуации. Отказаться от этой роли безопасно для себя уже невозможно. Однако пока этот человек жив и способен продолжать начатое, он вполне эффективно может осуществлять такую единоличную власть как публичную. Это когда власть открыто объявляет свои действительные цели и действительно их преследует. Это делает его и его власть весьма эффективным институтом — в соответствии с самыми продвинутыми римскими правовыми представлениями на эту тему. Он куда эффективнее представительного коллективного органа в условиях кризиса — не Путин именно, а любой, кто так может и делает. К слову, наш парламент неоднократно доказывал в новейшей истории свою представительскую неэффективность.

При этом носитель единоличной власти, безусловно, уязвим, как любой одиночка. Он вынужден брать на себя всё возрастающую ответственность, ведущую к росту потенциала возможной критики. Как герой, поддержанный толпой, он также является для толпы потенциальной жертвой, ради которой в конечном счёте толпа его и выдвигает. Поскольку конечной целью толпы всегда является убийство одиночки — если и не физическое, то хотя бы символическое.

Но, к сожалению, наши традиции не предполагают массового политического самоопределения с принятием на себя политической ответственности. Гораздо удобнее, когда ответственность берёт на себя один человек. Он за всё и ответит. Кстати, этот трюк получился в ХХ веке у немецкого народа: он за свои действия не ответил, всё списали на действие по приказу лидера и его подчинённых.

Должен ли Путин, кроме обслуживания и поддержания своей единоличной власти (которая вызывает ярую ненависть антисоветчиков-русофобов, поскольку поддерживает также текущее существование страны), не просто подбирать себе преемника, а сознательно и целенаправленно создавать институт коллегиального распределения власти и ответственности, желательно и в территориальном разрезе? Ведь такая власть и вправду вызывает сомнения и требует рефлексии в исторической перспективе. Но тогда это предполагает ещё большее — на порядок — усиление и рост «уровня», «ранга» этой единоличной власти по сравнению с текущим моментом.

Заметим, что сегодня вполне публичный, легитимный, хотя и нелегализованный институт личной власти Путина никак не использует хорошо известные ресурсы «культа личности».

А вот если мы хотим, чтобы руководитель государства занимался не только внешней политикой и решением неотложных вопросов «по хозяйству», но ещё и власть реформировал, то стоит вспомнить, что в нашей истории подобное делал только один человек — Сталин. И инструментарий тут тоже только один — репрессии. В смысле действительно посадить всех, кто этого заслужил. Будут, естественно, и издержки.

Значит, это должны делать другие политические силы, а Путин не должен им мешать. Если не принимать во внимание исторически несостоятельные аргументы, что «Путин не даёт», пока таких сил не видно. Проблема тут в одном: ответственность не дают — её берут. А очередь из желающих «положить жизнь на алтарь Отечества» пока не выстроилась.

Что Путин действительно мог бы — а значит, и должен — сделать в плане создания исторических условий для появления таких сил, так это создать предпосылки возникновения у нас независимого суда. Судебная власть неактивна, она сама по своей инициативе ничего не создаёт и не делает. И потому может быть первой отделена от «узла» единоличного правления как самостоятельная ветвь власти. Для начала неплохо было бы, чтобы заработал Конституционный суд, в который президент сам может обжаловать многочисленные нарушения конституционного правопорядка (пусть попробуют отказать), причём в той последовательности, которая будет представляться политически наиболее реализуемой и целесообразной.

Итак, представляется, что сегодня политическое требование «Долой Путина!» как минимум непрагматично (а что и кого взамен? Временное правительство с Учредительным собранием?), а как максимум — деструктивно и на руку врагам, поскольку ведёт к анархии. А вот что действительно необходимо, так это формулировать проектно подкреплённые политические требования по поводу смены либеральной идеологии, развития института единоличной власти в коллегиальный, а также искать принципиальный ответ на вопрос о способе воспроизводства власти в России. Именно это должно стать основой политической линии оппозиции, которой у нас пока нет по бедности, а вовсе не из-за козней ушедшего Суркова.

Не даст нам ничего сменяемость президента, о которой мечтают те, кто ещё не нажился как следует (то есть за государственный счёт), парламентская республика (вспомните, за что расстреляли парламент в 1993-м и почему он стал «не местом для дискуссий») и прочая административная механика. Она политически мертва, пока не используется по назначению политически самоопределёнными людьми. Те, кто хочет ликвидировать власть Путина, ничего не создадут взамен: меньшинство — сознательно, большинство — по недомыслию и неспособности. Стране же нужны ответственные (то есть взявшие на себя ответственность) политики, тогда и Путин подвинется. Может быть, с облегчением.

Февраль 12-го. Миссия Путина: аннулировать реванш сверхбогачей

Сегодня мы находимся в эпицентре третьей за последнее столетие февральской (в широком смысле этого слова) попытки российского класса сверхбогачей подмять страну под себя и нажиться на ней ещё раз — хотя бы напоследок.

«Февраль! Достать чернил и плакать, писать о феврале навзрыд…» — писал недоучившийся марбургский философ, ставший прекрасным русским поэтом. Вот так всегда: нам не хватает философии и социального знания, и этот дефицит мы восполняем литературой. Придётся ли нам опять впоследствии «писать навзрыд» о третьем подряд в нашей истории феврале, когда власть в очередной раз «обнулится», а страна в очередной раз уменьшится в размерах, возвращаясь к границам уже Московского царства? После этого вопрос о власти и её кризисе можно будет не ставить ввиду полного отсутствия таковой, философия нам больше не понадобится, и можно будет спокойно заниматься литературой и поэзией в рамках культурной автономии.

Февраль-1: предательство сверхбогачей

Очень интересная книжка Е.П. Карновича «Замечательные богатства частных лиц в России», увидевшая свет в последней трети XIX века, подробно описывает русские состояния, их происхождение и конец. Текст полностью посвящён конкретным именам и деталям. Это, как сейчас говорят, данные.

Обобщений всего два. В абсолютном подавляющем большинстве случаев выдающиеся (и не только) богатства российских частников составлялись исключительно за счёт государства. И второе. Русские богачи в массе своей не могли сделать свои состояния наследственными. Многие разорялись сами, и не только благодаря азартной игре и кутежам. Вкладывали и в «бизнес» (что вовсе не из «бизнеса» получено было) — и всё на ветер. Кто не растранжирил сам, тому наследники уже первого поколения помогли. Имения делились, дворянство мельчало. Причём всё сказанное верно и для купцов, и для промышленников.

Короче, не повезло нам в позапрошлом веке с буржуазией. Как-то не сформировалась в качестве исторической силы, имеющей собственные долгосрочные цели, связывающие многие поколения со своей страной и друг с другом.

А вот сверхбогатая элита, стремительно обогатившаяся за счёт государства и потому правдами и неправдами это государство стремившаяся к рукам прибрать, была, сформировалась. И за время Первой мировой эта элита обогатилась ещё больше — на военных поставках. Власть же шла на поводу и у этой элиты, и у импортной западной идеологии, которой тогда был социализм. От создания представительного органа до двойного отречения Романовых. В принципе всё, что именно нам, русским, может дать представительная демократия в руках олигархии, мы тогда уже видели и пережили на собственном историческом опыте. Казалось бы, этого уже должно быть достаточно, чтобы такую ошибку не повторять.

В феврале 1917-го никакая действительная власть учреждена не была. Поскольку власть исторически ответственна. Такое тогдашним демократическим деятелям и в страшном сне не снилось. Война не прекращена. Кто же будет резать курицу, несущую золотые яйца? Никакого решения земельного вопроса… Сверхбогатые наконец-то получили возможность пользоваться государством так, как им хочется, и чтобы само государство при этом не мешало.

В ходе последовавшей Гражданской войны «демократы», нацепившие на рукава триколоры русского торгового флага, готовы были отдать Россию любому западному интервенту, разделить её на любое число «республик», лишь бы вернуть то, чему положили конец красные: безвластие, формальный статус государства, возможность неограниченного личного обогащения. Война с одной лишь Германией сменилась войной со «всем цивилизованным миром», поскольку этот «весь цивилизованный мир» увидел наконец-то реальную возможность уничтожения России и не мог такой шанс упустить.

Февраль-2: реванш сверхбогачей

Чем февраль 1990-го отличался от этой картины?

Названием идеологии, поскольку реальный социализм был построен как в одной отдельно взятой стране (за счёт внутренних ресурсов), так и в Европе (за счёт всего мира). Нужно было чем-то заменить «недостижимый» коммунизм. Замена подоспела в виде мифа о рае либеральной всеобщей демократии и рынка, тождественных всеобщему изобилию, отказу от труда и полной безнаказанности.

Второе. Февраль 1990-го отличался от февраля 1917-го исходным статусом олигархической элиты. На этот раз она выросла исключительно внутри самого государства, осознав возможности сверхобогащения, сделав его своей единственной целью и сдав страну сначала на демонтаж, а потом — во внешнее управление.

Основой внутренней политики снова сильно уменьшенной (как и в 1917-м) России стала приватизация и остаётся ею до сих пор. Приватизация как идеология и политическая программа (а не только юридическое мероприятие) — это легитимация и легализация скачкообразного, исторически «мгновенного» перехода государственных богатств в частные руки. То есть реального сверхобогащения.

Идеологически этот переход якобы возмезден, является средством чего-то большего и происходит через передачу имущества. На деле, как оно и должно быть, он фактически безвозмезден (цена создания богатства не уплачивается никогда), является окончательной целью, то есть самодостаточен, и происходит не только через имущество, но и через контроль над финансовыми потоками и государственными издержками.

Февраль-3: Путин — чужак среди сверхбогачей

Сегодня сверхбогатая элита сформирована фактически и ненавязчиво контролирует правительство и Федеральное собрание, контролировала бы и президента Медведева, не будь он в «тандеме» с национальным лидером. Если бы не последнее обстоятельство, мы бы уже сейчас готовились к мягкому демонтажу России через какое-нибудь «развитие федерализма» сначала до конфедерации, а потом и до «союза независимых государств-2». Поскольку «разукрупнение» государства есть не только воля геополитического оппонента, но обязательный ресурс приватизации как политической программы сверхбогатых.

Современная сверхбогатая элита России заслуживает социально-политической характеристики. Она совсем не буржуазия в старом добром жюльверновском смысле, хотя всё время пытается мимикрировать под неё, изображая из себя «модернизаторов», «инноваторов» и прочих «нанодеятелей». В том числе в лице своих избранных представителей. Сверхбогатая элита в принципе деятельностно бездарна, но винить её в этом нет смысла, так как у неё другие цели.

Сверхбогатая элита вся не видна — она как айсберг. К её умелой идеологической маскировке относится как миф о «государстве, которое мешает бизнесу», так и миф о «коррупции, которая мешает государству». Государство, которое находится в руках сверхбогатой элиты, никак не может ей мешать. А так называемые коррупционеры — отдельные внесистемные дураки. Их дом — тюрьма. Системное большинство администраторов просто принимает правильные решения в своих и своих партнёров интересах.

В систему, выстроенную сверхбогатой элитой и исключительно для неё, не укладывается только один элемент: Путин. Хитростью — по отношению к элите — завладел он этим положением. Ведь его сначала тщательно подбирали, а потом отбирали. И всех он устраивал. Но что-то пошло не так. И это «что-то» заключено в самом устройстве власти и государства как конструкции, позволяющей и одному человеку — если он личность — влиять на ход истории.

Представляется, что и Путин не сразу стал тем, кем он является сегодня. Просто в каждой ситуации он принимал решения исходя из себя, а не из элиты. И элита терпела, поскольку неотложные государственные нужды не сразу затронули сформированные механизмы сверхобогащения. Путин неукоснительно соблюдал неприкосновенность клана Ельцина. Ему простили суверенную внешнеполитическую риторику: это даже полезно для маскировки, если слабая Россия всё равно ничего из этой риторики не реализует. «Дело ЮКОСа» осталось единичным, чем бы оно ни объяснялось.

И наконец, третий срок. Этого срока не было (сравни с Белоруссией, Казахстаном). Казалось, Путин ушёл! Во всяком случае, обозначил, что будет держаться в рамках. А значит, можно исправить все отклонения от политической траектории, являющейся для правящей олигархии «оптимальной», вызванные личностью «суверенного» президента.

И вот выясняется, что никуда он не ушёл. Что собирается продолжать начатое. Что внешнеполитическая риторика оказалась стратегически оправданной, поскольку мировой хозяин всё ближе к банкротству, а вожделенному для россиян и других советских людей из бывших советских республик евросоциализму приходит очевидный конец. И, что ещё важнее, внутриполитическое развитие подошло вплотную и остановилось непосредственно перед перезревшей уже необходимостью свёртывания государственно-олигархического «капитализма» (или «феодализма» — чем хуже?).

То есть речь идёт об угрозе жизненным коренным интересам сверхбогатой элиты. Здесь мы упираемся непосредственно в структуру сложившейся «революционной» ситуации.

Структура момента

Многое становится понятным в парадоксах нашей внутренней политики за последние 12 лет, если посмотреть на её динамику с точки зрения нарастающего и становящегося всё более публичным конфликта Путина и правящей олигархии ельцинского типа.

Всё для сверхприбыли! Поэтому не было нового строительства и инвестиций. Отсюда сырьевой крен. Отсюда компромиссы и договорённости типа «суверенной демократии»: вы мне не мешаете во внешней политике (тем более что вы в неё не верите), я вам — во внутренней, бюджет только сводите. Пока. Отсюда — подлинное значение социальных гарантий пенсионерам и бюджетникам. Эти гарантии — то, что удалось вырвать у сверхбогатых, путинские условия сделки с олигархией, то есть со всеми остальными, кроме него. Отсюда — другой президент, который захотел остаться. Точнее, которого захотели. И друзья «извне», и свои, доморощенные «демократы», а вместе с ними и вся сверхбогатая элита.

Пришлось вопрос решать заранее, не дожидаясь «второй» кампании. И ситуация эта принципиальна для сверхбогатой элиты, которая опасность Путина в полной мере оценила, ждать более не намерена, а потому собирается дать наконец решительный бой возвращающемуся в лице Путина русскому государству.

При этом совершенно неважно, является ли сам Путин сверхбогатым де-факто или нет. Пусть даже да, и это покажет сброс какого-нибудь компромата, освящённый Ассанжем и всеми западными разведками.

Важно, что он объективно, исторически не только не разделил их групповые, клановые, классовые интересы, но и прямо выступил против них. Он планомерно и хитроумно расширял базу своей власти, не давая втянуть себя до поры до времени в открытую конфронтацию.

Однако вечно так продолжаться не может. И встанет (уже встал) вопрос о том, на кого должны работать экономика и хозяйство страны. В условиях кризиса пряников на всех не хватит. Что работает на Путина?

Доктрина суверенной России. Его происхождение — одновременно из социальных низов и из разведки. Обеспеченный им минимум жизненных гарантий большинству населения на фоне олигархического бесчинства. Обеспеченная всем этим поддержка населения, которое начало постепенно всё трезвее относиться к «общечеловеческим демократическим ценностям» и постепенно избавляется от влияния западной пропаганды.

Одним словом, после 12 лет борьбы Путин — точно никак не Николай II и не Михаил Горбачёв. Его боятся. Он дееспособен, то есть может реально использовать права президента России сам, своей волей и своими действиями.

Но, с другой стороны, это лишь означает, что атака на носителя власти должна быть соразмерной его мощности. И обязательно будет. Дело не в том, чтобы вывести людей на улицу. Для этого, как в известном анекдоте (о том, что нужно, чтобы купить обувь), нужны только люди и улицы (ноги и деньги).

Пресловутые «рассерженные горожане» — это, в сущности, те, кому перепадает кусочек от доли сверхбогатых, говоря по-римски, — их клиентела, зависимые. К улице нужно относиться спокойно. Афины горят уже который месяц. Англичане спокойно дождались, пока погромщики устанут, а после начали массовые посадки. Американцы игнорируют улицу со спокойствием развитой демократии. А мы разволновались. Наверное, потому что только ещё развиваемся. Не в улице дело.

Дело в том, что суверенная российская власть в принципе должна быть ликвидирована, а она по своей сути всегда опирается на поддержку большинства, которому, впрочем, можно и не дать проявить свою волю. Так решила сверхбогатая элита, а в её руках — правительство (а будет — ну «совсем» в её руках) и в значительной мере парламент. И с этим придётся как-то работать уже без скидок на «тандем».

В современном мире формальное наличие государства вовсе не предполагает фактической власти. Напротив, власть, скорее всего, за пределами государства — европейского или африканского — всё равно. И России никто не позволял восстанавливать собственную суверенную власть, разрушенную в 1990–1991 годах. Значит, давление будет нарастать, будут использованы самые разные средства. Улица в этом деле важна скорее как декорация и оправдание, политическая реклама и пиар, нежели как самостоятельный инструмент политики.

Выбор Путина

Так что Путину придётся строить институт суверенной власти, не сводящийся к посту президента, занятому им самим. И этот институт должен выдержать двойную атаку — внешнюю со стороны мирового центра власти и внутреннюю со стороны сверхбогатой элиты. Физическое уничтожение последней — вряд ли современный метод. Её нужно отстранить от влияния на политическую систему, а как следствие — и на экономику. Поскольку именно сверхбогатая элита — основной субъект всякого монополизма и картельного сговора, основной враг конкуренции и экономического развития, что бы она там ни плела про модернизацию и инновации.

Нужно суверенизировать идеологию, освободиться от диктата либеральной пропаганды. И одновременно предельно освободить экономическую практику, дать работать производительным силам. Вряд ли всего этого можно будет добиться, в очередной раз раздав ключевые посты всё той же либерально-олигархической команде, при этом даже и усыпляя, как раньше, её бдительность квазилиберальными высказываниями, уступками и привилегиями.

Придётся впервые найти способ призвать на государственные должности людей с принципиально иным самоопределением, нежели у сверхбогатых. Существование таковых подтверждается существованием самого Путина. Хотелось бы увидеть теперь первый действительно путинский призыв в политике вместо «друзей и знакомых Кролика». И ещё придётся создать механизм воспроизводства всего этого. Тогда сопротивление нарастающему давлению имеет шанс на стратегический успех, а не оборвётся вместе с исчерпанием личного ресурса лидера.

Сейчас Путин выходит из тени, публикуя (впервые) своё политическое мировоззрение. Оно конфликтно по отношению к интересам сверхбогатых. Им и без этого уже было ясно, что главу государства надо менять (точнее — что не надо). Вряд ли Путин станет использовать свой собственный политический дискурс на манер обычного демократически избранного болтуна. Скорее всего, сказанное будет проводиться в жизнь. Следовательно, придётся вводить в политическую практику дополнительные средства, кроме тактического манёвра, основанного на введении противника в заблуждение и достижении с ним «взаимовыгодного» компромисса.

В конце концов, государственная служба в тех условиях внешнего и внутреннего давления, в которых находится Россия, мало чем должна отличаться от военной в условиях войны. К ней должны быть применимы понятия героизма и предательства, понятия долга и чести. Пора выкурить с государственных должностей и с государственной службы людей, которые чувствуют себя на службе, только когда находятся на экскурсии в Госдепартаменте США. Кстати, это значит, что члены нового политического призыва должны-таки любить свою страну и власть больше, чем деньги и… деньги. Как бы они ни были противны при этом «рассерженным горожанам», которые хотят, чтобы их обслуживали.

Сегодняшняя политическая система, а точнее — политический рынок, её заменяющий, таких людей не только не притягивает, но принципиально не допускает к политической деятельности. И Путину придётся не просто «предложить проект» политической реорганизации, а провести такую реорганизацию фактически, и особо не откладывая. Возможно, кстати, и без проекта или без его широкого обсуждения, учитывая обстановку, хотя при определённом подходе само проектирование и дискуссия вокруг него могли бы стать самостоятельным ресурсом власти. Но это не догма.

А вот что представляется ясным — так это то, что ресурс «прогиба» под «демократов» практически себя исчерпал. Они пошли в атаку. Так что Путин стоит перед реальным выбором: лечь под незаметных, но вездесущих в нашей политике либерал-демократов, чтобы избежать конфликта, но при этом утратить реальную власть и поддержку большинства, либо побеждать политически в начавшемся открытом конфликте. Представляется, что он выбор сделал.

Март 12-го. Путин и пустота

Закончились полгода политической ярмарки. Как и всякая ярмарка, она нужна, чтобы показать товар лицом и продать его.

Как и любая ярмарка, ярмарка политическая — это царство очевидности. Чтобы ориентироваться на этом базаре, не нужны глубокие теории и профессиональный опыт. Нужна трезвая голова и здравый смысл. И элементарная грамотность. Политическая. И всё будет ясно. Поэтому итоги может подвести любой, было бы желание.

Мы снова «купили» «Единую Россию» и Путина. Теперь нам с ними жить. И хотя это нравится не всем, хотя товар не новый и качеством явно не блещет, всё остальное — чудовищный контрафакт, ни к какому употреблению не пригодный и даже вредный.

Итог коллективный

На кой ляд нам сдалась «Единая Россия», когда совершенно очевидно, что сама она не является механизмом воспроизводства власти, лидеров региональных и общенациональных не рождает? То есть, вообще говоря, не является политической партией. Ну что тут поделать?! Так и другие «партии» тем более таковыми в действительности не являются. Но «Единая Россия» хотя бы приводной ремень власти, способ контроля над региональными и отраслевыми элитами.

Да, это партия коррупционеров, каковые у нас все чиновники и бизнесмены. Так что подобное от подобного. Но партийные коррупционеры, по крайней мере, находятся под политическим контролем, как бы слаб и неэффективен он ни был. Им труднее изменять Родине в процессе обогащения за государственный счёт.

А ведь есть и другая часть «экономической элиты», у которой такого ограничения нет. И она спит и видит продолжение банкета в хаосе как можно большей десуверенизации России. И если вплоть до избирательной кампании открыто говорить об этом было неприлично, то уже в её ходе ложная стеснительность была окончательно отброшена. Не охваченные единороссами «промышленники и предприниматели» (например, В. Иноземцев) прямо называют «излишний» суверенитет России основным препятствием на пути её «экономического развития», в результате которого страна, скорее всего, сократится до размеров столичного региона.

Становится понятным, почему «Единая Россия» — всё ещё «Единая Россия». Потому что это до сих пор актуально. И как один из итогов этой кампании начал впервые публично проступать контур действительной политической позиции её оппонентов. Думается, мы ещё увидим развитие этой позиции в ренессансе либеральной брехни разворачивающегося антипутинского фронта.

Говоря о самой кампании «Единой России», нельзя не отметить милой политической наивности и старательности её новых политтехнологов. Старые были отправлены в отставку ещё до кампании (как Павловский). Или же фактически отстранены сразу, а формально отставлены позднее (как Сурков), в конце марафона. Вместе с ними ушла политтехнология чистых, никак не связанных с действительностью фальш-панелей и политического сознания, понимаемого как заведомый бред.

Слава богу, мы не услышали ни о каком мифическом «плане Путина», как в 2007-м. На этот раз манипуляции были чисто организационными. То есть здравомысленными, хоть и бессодержательными. Конечно, Народный фронт — это не народ. Но послание было понятным: Путин с народом, а не с «Единой Россией». Не Путин для «Единой России», а «Единая Россия» для Путина. Она его инструмент и в этом качестве ему нужна. Впрочем, это и так было понятно, без Народного фронта. Так что голосуйте за «Единую», если вам нужен Путин.

Приобретение нами Путина началось до собственно президентского этапа кампании, авансом. И никакого другого смысла в голосовании за единороссов просто не было.

Если оставить в стороне политтехнологические декорации, то «партийная» (коллективная) часть кампании свелась ровно к одному, но важному событию — политическому действию. Которое состояло в политическом обещании Путина вернуться, данном на съезде ЕР. Путин гарантировал, что Медведев не станет ему альтернативой и никаких политических «игр» не будет. Всё по-честному, в соответствии с действительной расстановкой сил и ролей участников.

Впоследствии многие сторонники Путина пеняли ему, что он не благословил Медведева на роль лидера оппозиции, на роль «второй» силы. Вот выиграл бы в «демократической» борьбе, никто бы ничего не сказал! Легкомысленно рассуждаете, товарищи. Это не игрушки. Это реальная дестабилизация политической ситуации, политические поддавки, которые в таком серьёзном деле совершенно недопустимы.

Либеральная сверхбогатая элита уже осознала, что поле компромисса с Путиным в следующем политическом цикле будет неумолимо и, возможно, стремительно сужаться. И что его пора убирать. И начала собираться вокруг Медведева, сжимая «дружеское кольцо» объятий, из которых не должно быть возможности вырваться. Кстати, будь Медведев действительно самостоятельным самоопределённым политиком, желай он предаться реальным амбициям, ничто и никто не мешали ему предложений Путина не принимать и выдвигаться на второй срок. Но одно дело позиция и собственные цели, и совсем другое — мечты…

А вот новое президентское окружение и вправду хотело сыграть в Медведева, как играет короля свита, даже партию ему стало готовить, которая бы его выдвинула. В среде, продвигавшей «Правое дело», вполне отчётливо проглядывали контуры ельцинского клана и его единомышленников. Правда, приглашённый лидер отказался быть полностью подчинённым инструментом-болванчиком, а на другое либеральные политтехнологи не рассчитаны. В результате политстажёр Прохоров ушёл, набрав свои первые политические очки. Всё, что он получил на президентском этапе гонки, — результат только этого события. Правда, и «Правое дело» уже было почти никому не нужно, поскольку к этому моменту Дмитрий Анатольевич со слезами на глазах в прямом эфире единороссовского съезда уже неделю как согласился на место председателя правительства.

Итог персональный

В конечном счёте избирательная кампания нужна для того, чтобы поставить перед всеми нами действительно практический, судьбоносный вопрос, ответ на который представляет собой трудный, но необходимый выбор. Если это сделано, если такой вопрос поставлен, дошёл до сознания граждан и понят ими, то средства, потраченные на кампанию обществом в целом — и государственные, и частные, и «белые», и «чёрные», не пропали даром. Эта кампания своё предназначение выполнила и такой вопрос поставила.

Так нужен нам Путин или нет? Мы за Путина или против? Никакого другого вопроса ни поставить, ни тем более обсудить не удалось, и это тоже важнейший итог кампании.

То, что ненависть к Путину покинула «клубное пространство» и была вынесена на площадь, — следствие возникшего понимания, что он не только не уйдёт, но и продолжит начатое им дело, сокращая жизненное пространство паразитического богатства, которое язык не поворачивается назвать даже капиталом. Представители этого богатства почувствовали необходимость сплочения и необходимость «решения вопроса». Лозунг «Путин — вон!» — единственный действительный политический лозунг Болотной. Больше ничего не нужно. Но и меньше тоже. Так что можно даже сказать спасибо так называемой оппозиции за работу на дело избирательной кампании, на постановку основного вопроса.

Инициаторы «болота» не выдвинули и не могли выдвинуть единого кандидата. Точнее, сначала ими негласно и не до конца согласованно предполагался Медведев, но вышел вполне понятный конфуз. К чести Дмитрия Анатольевича — становиться очередным Керенским он отказался. Человек он искренний, переживающий, а значит — честный. А другого «единого кандидата», то есть не марионетку, вокруг которого можно было бы развести придворные интриги, эта публика в принципе себе не мыслит.

С другой стороны, кто личностно мог бы сам сыграть такую роль, сам объединить недовольных олигархов и недоолигархов, маскирующихся под «рассерженных горожан»? Ответ очевиден: никто. Все, кого мы видим в этой «толпе», — это полная политическая бездарность, скудоумная и недалёкая. Все они — незаконнорождённые политические дети Горбачёва, который отправил в крестовый поход за «демократией» и «общечеловеческими ценностями» всех советских людей. Советские люди туда уже сходили, вернулись и теперь составляют электорат Путина. А вот те немногие, кто на самом походе «наварил», жаждут его повторения. И у них уже подросли наследники, которым нужна своя доля.

Честно и правильно было бы единым кандидатом «оппозиции» сделать именно Горбачёва, поскольку именно он эту кашу заварил. Он, собственно, всё сформулировал (и даже про модернизацию с инновацией). И он на порядок культурнее и умнее всех этих гламурных господ, для которых главным законом публичного поведения стала мода. Правда, Горбачёв и при власти не понимал ничего про социальную и политическую реальность страны. Что простительно — ему биография не позволяла. И «восхождение» его было реализовано по той схеме, которую готовили Медведеву: в качестве недалёкого управляемого персонажа. Что вышло, мы знаем.

«Болото», уповающее на «модность революции», не понимает одного. Во всех странах «цветных революций» улица играла роль декорации, массовки для телевизора и раздражителя для населения столиц. На фоне «майдана» реальная смена первого лица (или его устранение) всегда происходила силовыми методами, методами международного и теневого политического нажима. Так было на Украине, так было в Египте и Ливии, так происходит в Сирии. Так происходит везде. «Мода» на белые (или оранжевые) ленточки, как и любой вирус, может распространяться быстро. Но, как и любой вирус, она не способна поразить большую часть популяции. Эпидемия всегда выбраковывает неполноценных особей. И это всегда заведомое меньшинство. Любая вирусная инфекция держится недолго, поскольку пожирает своего носителя. Информационный вирус ничем принципиально не отличается. Так что «социальные сети», конечно, являются каналами передачи заразы, но поражающую силу её не определяют. «Лишние люди» общества — как сытые, так и голодные — легко её подхватывают, но довольно быстро от неё устают. Последующее их разочарование и абстиненция оборачиваются уже неприязнью и даже ненавистью по отношению к самим лидерам «майдана»/«болота».

Применить сегодня в России силовой нажим на президента Путина, основанный на спецоперациях на территории России, скоординированных с внешнеполитическим давлением, будет весьма затруднительно. Конечно, не все каналы перекрыты, но многое для укрепления реального суверенитета сделано. Кроме того, вполне можно представить себе, что при определённом обострении народ может начать и ловить провокаторов сам, своим разумением. Это мы умеем.

Итак, быть или не быть?

С Путиным или без Путина?

Данная статья заведомо не агитация, поскольку хотя она и пишется до дня голосования, но выйдет на следующий день. И вы, читатель, уже знаете ответ. Но, мне кажется, мы знаем его уже сегодня и знали все эти шесть месяцев большой избирательной кампании. Во всяком случае, теперь это уже очевидно. И это тоже один из главных итогов кампании.

Государство — это он

Давайте сразу честно скажем: это мы так решили. Не без эксцессов, но вполне определённо. Его людям мы без него не доверяем. Это он за них поручился. Это ему они нужны. Мы согласны. Пока. До поры до времени. Пока уже не «оппозиция», не «голоса», а мы сами не решим, что хватит. Что всё не так, как надо. И что взамен? Или кто?

Вот ведь какая штука: если обсуждать персональную альтернативу как основной вопрос русской политики, то при этом мы де-факто признаем, что политическая система, состоящая из одного института власти — президентского, нас устраивает. Но тогда следует признать и то, что человек, реально президентский пост не занявший, себя по существу проявить не может. Возникает неопределённость, которая, кстати, и позволила Путину стать общенациональным лидером и настоящим президентом. Его продвигали как управляемого и преданного интересам клана, а он повёл себя политически самостоятельно и в интересах страны. Выясниться это могло только на посту президента и никак иначе.

Если президентский институт остаётся единственным или даже главным институтом власти, то решать задачу её воспроизводства он не сможет без публичного субинститута преемника (или преемников). Если мы понимаем сменяемость как естественный исторический процесс, а не как необходимость дать всем группам сверхбогатых урвать свой кусок, то преемники должны вполне публично отбираться, готовиться на ответственных государственных постах, состязаться в эффективности государственной деятельности, а не в обещаниях.

Кстати, вес президентского института власти в России был определён Ельциным с помощью артиллерии и закреплён в действующей Конституции: не только в номинальном её тексте, но и в том, как он работает. А что, не нужно было расстреливать парламент Хасбулатова и Руцкого? Та ещё была «оппозиция». Фактически Ельцин вернул «на место» традиционный механизм российской имперской власти. И на Путине он заработал. И продолжает работать.

Путина в ходе кампании упрекали в высокомерии. Путин, видите ли, «оскорбил» демократию и других кандидатов тем, что не вышел на дебаты. А с кем и о чём он там должен был дискутировать? Уважаемые соперники Путина имели избыточную возможность публично сообщить свои соображения о том, что следует делать. И что мы услышали? На что были потрачены многочисленные теле- и радиоэфиры, квадратные километры газетных полос и журналов? Что мы узнали? Что «власть должна принадлежать народу»? Что нам нужна «конкуренция»? Что власть должна работать «для человека»? (И многие из нас даже видели того человека.) Всё это говорилось ещё 30 лет назад, в перестройку. И даже тогда звучало подозрительно, хотя и заманчиво. Теперь же так рассуждать публично и тратить на это общественное время просто неприлично.

Худо-бедно, но Путин опубликовал содержательную программу на один — местами на два срока, а в некоторых пунктах и дальше. Эта программа — самостоятельный результат кампании, никак не сводящийся к благоглупостям и обещаниям. Там, собственно, вообще нет обещаний. Это скорее задание. Да, эта программа неровная, в ней много пробелов. И сам Путин неидеальный. Живой человек, нервничает, напрягается. Работает.

Поэтому дело не в том, чтобы его убрать, заменив неизвестно кем, и назвать это демократией. Дело в том, как и за счёт чего Путин будет проводить реорганизацию национальной элиты. Потому что без такой реорганизации программа, им самим намеченная, вряд ли реализуема. Эта реорганизация не может быть упрощена до общих репрессий. Поскольку тогда бунт неизбежен. Ведь эти люди де-факто держат в руках финансовые потоки страны. Нужно пространство политического манёвра.

Возможен ли этот манёвр лишь в рамках развития президентского института власти? Если развивать и другие институты, то какова реальная последовательность шагов такого развития? Может ли и должно ли что-то делаться параллельно с развитием президентской организации власти? Когда это развитие должно найти отражение и закрепление в Конституции?

Вот какая общенациональная дискуссия нам нужна по результатам прошедшей избирательной кампании. Потому что государство из одного человека хоть и жизненно необходимо, когда нет ничего другого, но крайне уязвимо и слабо, что весьма выгодно нашим противникам. Которые ждут, что у нас не будет и этого.

Октябрь 12-го. Царское дело

На вопрос Who is mister Putin?, задаваемый уже более десятка лет, как кажется, уже дан внятный исторический ответ. А именно: «Мистер Путин из рашен цар». Такой же по социальной природе, как цари «красные» — Сталин, Хрущёв, Брежнев, Горбачёв. Такой же, как цари «белые», — все Александры и Николаи, Екатерины и Пётры.

Какого цвета в нём больше? И как нам вообще относиться к этому явлению? Как соотносить с так называемой демократией? Прежде всего, нужно понять, что такова историческая реальность, и относиться к ней нужно именно как к реальности и историческому факту.

Об отличии царя от президентов и прочих недоразумений

Одно из самых жёстких замечаний, которые английская (она же шотландская, австралийская, канадская и пр.) королева в принципе может сделать британскому премьер-министру по поводу его поведения, это приблизительно следующее: «Вы ведёте себя как президент!» То есть нагло, вызывающе, суверенно. Как государство. Как тот, у кого на голове корона.

Разумеется, Её Величество имеет в виду при этом не какого-то президента вообще, а президента ненавистных британской короне Соединённых Штатов Америки, бывшей колонии, далёкого поселения человеческих отбросов Британских островов и прочей Европы. Конечно, теперь эти самые отбросы опекают (то есть используют в своих интересах) цивилизационных «родителей». Им бы надо сказать за это спасибо. Но двести лет с небольшим — слишком малый срок, чтобы забыть и простить. Во всяком случае, для короны. Если она настоящая.

То есть президент — это пародия на короля, царя, императора. На Государя. Президент — это узурпатор, который рядится в одежды государя, обладает его властью, но не ответственностью, и государем на деле не является. Почему?

Прежде всего, потому что, возможно, будет переизбран всего лишь через четыре года и точно уйдёт через восемь лет. Или через чуть иной срок, если мы не в США, на которые должны равняться все демократии мира. Его судьба не является залогом судьбы страны, государства. Он всего лишь пришёл и ушёл, и ничего ему за это не будет. Он жизнь за державу не кладёт. Его не казнят революционеры, если государство рухнет или даже до того — как Александра Второго. В крайнем случае он может стать разве что жертвой бандитской разборки, как Джон Кеннеди, смерть которого как раз тем и отличается от гибели Авраама Линкольна, что её причины и мотивы убийц, их личности — всё это было тщательно скрыто.

Что может быть сделано в государстве за четыре года или восемь лет? Да почти ничего.

Общество держится на актуальной связи трёх поколений — детей, отцов и дедов. Это временной лаг в 50 лет. Государство же содержит в себе ещё и культурно значимое прошлое, и утопически обозримое будущее. Минимально приличное прошлое — это на сто-двести лет назад. Нам Пушкин значим до сих пор, и война 1812 года пока дана в живых узнаваемых образах. Минимально смехотворное будущее — это на несколько десятилетий вперед. На такую глубину строятся вполне реализуемые планы и проекты современной деятельности.

Вместе выходит до трехсот лет. Государь в таком временном отрезке должен чувствовать себя на своём месте, у себя дома.

А почему так быстро должен уйти президент? Катехизис светской демократической веры содержит ответ на этот вопрос. И этот ответ не нейтрален. Так должно быть, иного быть не должно. Должна быть «сменяемость», «ротация» элит, нужно уступать власть время от времени, делиться ею. Это якобы предотвращает борьбу в обществе до смертного конца, якобы приучает разные стороны общественного конфликта создавать друг для друга общие гарантии. Заодно «ротация» и «сменяемость» якобы поддерживают политическую конкуренцию. А политическая конкуренция как воздух необходима для «прогресса» и «развития» общества.

На мой взгляд, уже второе противоречит первому, но не в этом суть. Всё это белиберда для отвода глаз. Её повторяет каждый русский либерал как «Отче наш», а потом скромно потупляет глазки. Ведь это с ним нужно поделиться властью — за просто так, в порядке очереди, а потом ещё и дать гарантии, что ему за это ничего не будет.

Дело совсем в другом. Будучи одним из центральных элементов современной массовой управляемой демократии, системы политического театра и декораций, сменяемость обеспечивает главный механизм имитации политической деятельности — иллюзию перемен. Не тех неумолимых исторических перемен, за которые никогда не проголосовали бы господа избиратели и о согласии на которые их никто и не спрашивает и никогда при управляемой демократии не спросит — страшно. Речь идёт о переменах, обещанных во время избирательной кампании. А вот этих обещанных политическими актёрами перемен за пару лет обычно никогда не случается, поскольку они, как правило, и невозможны, и не нужны. Зритель (избиратель) неизбежно устаёт от зрелища и перестаёт ему верить. Нужно объявлять антракт (новый президент) или даже конец спектакля (переход власти к оппозиции). И верить нужно уже новому исполнителю главной роли.

Неклассические «красные» цари — Сталин, Хрущёв, Брежнев — по этому главному формальному признаку ничем не отличаются от царей классических, белых, дореволюционных. Их правление не было заранее ограничено несколькими годами и фактически продлилось время, соразмерное времени их жизни, а двое вообще умерли на этом посту. То, что звались они Генеральными секретарями, — лишь дань первому из них, который показал, что царский статус можно создать даже из секретарской должности. Так же, как «красный» император Китая Мао сделал его из должности председательской.

Путин правит уже двенадцать лет и будет, скорее всего, ещё двенадцать. Это нормальный монарший срок. За него можно многое успеть сделать для страны. Путин в отличие от английской королевы, которая «царствует, но не правит», показал, что он может править, не царствуя. А поскольку мы говорим о царствовании как об общественной реальности, то будет правильнее сказать, что Путин показал, что настоящий царь может царствовать и с должности председателя правительства. Путин первым в мире показал, что можно быть реальным монархом и на посту президента. При всей исторической комичности такой должности, как заметила королева.

О ненависти «русской интеллигенции» к царям

Монарх — это не должность, не формальный статус. Это самоопределение человека власти, оказавшегося в нужное время в нужном месте. Тот, кому трон достался по наследству, может оказаться и полным ничтожеством — что ж, тогда править будет другой. Скрыть это невозможно, все будут знать, кто правит. Кардинал Ришелье был во сто крат большим монархом Франции, хотя и не был её королём, нежели его подопечный Людовик XIII. Именно Ришелье объединил Францию и создал мощное французское государство. Без Ришелье никакой Людовик XIV не смог бы сказать: «Государство — это я!»

Сегодняшняя белая «оппозиция», родом из февраля 1917-го, мечет в Путина стрелы гнева только на том основании, что он, гад, таки царь и скрывает это. Действительно, открыто об этом говорить не принято, таков уж демократический обиход. Но главное не в том, что скрывает, а в том, что царь. То есть враг и народа, и элиты, проклятый самодержец, диктатор, тиран и узурпатор.

Оставим на совести лидеров «белых ленточек» смешение понятий. В конце концов, они не обязаны точно концептуализировать свою животную ненависть, за которой стоит узнаваемый образ террориста-революционера Нечаева: главное — разрушить и убить. При всей «европейскости» их «взглядов» люди они русские, то есть дикие — так же, как и американцы (сравнение принадлежит Карлу Ясперсу). А значит, если предательства окажется мало, вопрос о физическом устранении встанет всерьёз. Не терпеть же и вправду ещё двенадцать лет. Исполнители, конечно, будут другие — хомячки уличного протеста для этого не годятся. Зато и нужно их гораздо меньше.

Итак, главное в том, что именно царь нам не нужен или нужен лишь как «конституционный монарх», который бесплатно прилагается к реальному правительству, способному действовать без высочайшего одобрения. Вот и вся мысль, мысль не новая и повторяемая снова и снова — так настойчиво, что даже царское достоинство скрывать приходится. Разберёмся в её происхождении.

Собственно, до Николая II никто из русских царей никогда не сталкивался с точкой зрения, что царь плох именно потому, что он царь, то есть император, обладающий высшим титулом, исторически происходящим от цезаря, положившего конец Римской республике, — Юлия Цезаря. Победа над узурпатором — Наполеоном, позволившая русским военным и аристократам увидеть революционную и постреволюционную Францию, внесла смуту в их исторически и философски необразованные умы.

С одной стороны, Наполеон — прогрессист и демиург Гражданского кодекса (который после реставрации отменён не был), вполне себе император нового типа, который был распят императорами типа старого, — вполне годился в качестве упрёка любому из этих императоров. С другой стороны, французская элита (а как ещё назвать буржуазию вместе с примкнувшей к ней революционной аристократией?) короля не просто в правах ограничила — она его казнила для полной ясности, следуя английскому прототипу.

Так далеко товарищи декабристы заходить не собирались (по крайней мере, не все). Вырисовывалась концепция «общественного договора». Чтобы монарх подвинулся и дал элите больше места. По английскому и французскому образцу, как у цивилизованных людей. Одно декабристы упустили. В своём желании вольностей — в первую очередь для себя, но заодно уж чуть-чуть и для «народа» — они не обратили внимания на то, что мотором как английской, так и французской элиты была буржуазия, в общем-то давно взявшая страну — что ту, что другую — в свои руки и добившаяся оформления этого факта в институте власти. Чтобы король мог быть объявлен банкротом и смещён — как все. Какой же экономической, промышленной или торговой деятельностью занимались сами декабристы? Для чего им, собственно, нужна была свобода? И чем должен был заняться освобождённый народ? Нет ответа.

Зато это и есть корень чисто «духовного», мифопоэтического обоснования русского либерализма, хорошо заметный в соплях любого русского интеллигента, «мечтающего о свободе». Которому «омерзительна» власть как таковая. Который хочет быть свободным, чтобы ничего не делать.

Отсюда же растёт и современная лживая порода либеральных идеологов от приватизации, которые никакой своей настоящей жизненной идеологии ни в коем случае не провозглашают — так как она в том, чтобы украсть и сбежать, но с радостью служат «цивилизованному» хозяину, который поможет сделать и то и другое.

Казнь террористами Александра II Освободителя является логическим продолжением драмы на тему «царь тем уж плох, что он есть царь». Ирония в том, что наследники декабристов казнили его как раз за то, что требовали от русского царя их предшественники. К этому моменту элита сообразила, что промышленная революция и действительный рост экономики оставляют их на обочине процесса и станут причиной их разорения. Исполнители лишь выразили всеобщую элитарную ненависть. Ведь революционеры-профессионалы уже тогда осознавали себя частью этой элиты. Чего только стоит в этом отношении кодекс Нечаева. «Общественное мнение» было целиком на стороне бомбистов. Достоевский всё это описал и проанализировал. Но разве интеллигенты и либералы любят Достоевского? Обструкцию ему устроили сразу, как только заикнулся.

Всеобщая радость от отречения Николая II, красные банты, в том числе и на груди его ближайшего родственника, — вершина этого эмоционального «антицарского» процесса.

Нынешняя формальная идеологическая неприязнь к Путину как царю — явление явно вторичное и в историческом сравнении весьма вялое. Потому как здравый смысл явно подсказывает: оставшись без царя, можно остаться и без отечества. История убедительно показывает, что таким огромным государством, включающим в себя такое огромное разнообразие людей, историй, народов и обществ, управлять без царя невозможно. Римская республика не смогла управлять тем, чем она стала в результате расширения завоеваний. Не может так управляться и Россия. И если кто-то утверждает, что поэтому её, России, не должно быть, а должна быть колбасная нарезка помельче из демократических самоуправлений, то он неправ.

Царь как институт народовластия: требования и задачи

Итак, надо сказать прямо: дело не в том, что Путин — царь (а кем ему ещё быть?). Вопрос в другом: какой он царь? Каким должен быть царь? И каким в связи с этим должен быть Путин? С чем он справляется, а с чем нет? И что он должен сделать, чтобы его преемник (а у царя должен быть преемник) не провалил дело Путина?

Царь есть реальный институт народовластия. Это страшно всякой демократии, которая при любом её варианте явно или тайно является интересом избранных как в прямом, так и в переносном смысле. Сущность монархии — в осуществлении власти от лица народа. Это то, что так жаждет присвоить себе демократия на исключительных началах, но не может даже на общих. То, чего действительно желает народ, может испугать «элиты», но царь находит в себе мужество это сделать. Царь говорит народу правду, и это почти единственный путь сделать правду общеизвестной и, следовательно, действенной в политическом и правовом смысле. Никакой президент при всей его наглости и показной «суверенности» на это никогда не осмелится, будучи зажат группами влияния и политтехнологами, а также заботой о своей собственной жизни, которая вовсе не становится собственностью государства.

Исторические цели царя (а они исторические) открыты и публичны, ему скрывать нечего. Царь защищает свой народ от явной и скрытой агрессии других государств, в том числе не давая возможности морочить людям голову иностранной пропагандой. Для начала он сам не должен быть ею обморочен.

Что ж, Путина обмороченным не назовёшь. Если российские граждане что-то и знают о нашем реальном геополитическом положении, то только из его уст и по его требованию. Вся остальная властная элита говорит только о конкуренции, экономическом росте и пресловутой «модернизации», как будто кто-то в мире позволит нам ею всерьёз заниматься. И о загранице, которая нам поможет. О борьбе, выживании и рискованности нашей ситуации говорит только Путин.

Ему, конечно, не хватает актуальной теоретической базы, которая была у Сталина, и даже ещё у Брежнева, он ползучий эмпирик — а это не синоним реалиста, но пропаганде по Геббельсу он противостоит. Потому что не боится пользоваться здравым смыслом, обеспечивая его наличием и всех остальных.

Чего Путин не делает — скорее всего, потому, что не может, — так это не создаёт пока нового служилого сословия. На всех государственных постах у нас коммерсанты разных мастей, как заведено ещё Ельциным. Да, в политику они «как бы» не лезут. И олигархи равноудалены. Но вот так называемая экономика — а на деле государственное управление — этим коммерсантам отдана в пользование. В обмен на то, чтобы не лезли. Народ ждёт не то чтобы репрессий, но определённо чистки государственного аппарата. Потому что то, что происходит в экономике на стыке с возможностями государственного бюджета и государственного регулирования, — это не коррупция. Это развёрнутая и широкомасштабная приватизация, остающаяся реальной политэкономией власти.

Либеральные экономические спикеры пугают нас тем, что коррупция — неотъемлемое свойство государственного капитализма. Однако, господа, до коррупции нам нужно ещё дойти. Сегодняшние масштабы присвоения государственных ресурсов не снились никакой коррумпированной администрации. И действительно: ведь если было можно за бесценок забрать государственное имущество, созданное поколениями трудящихся, то почему нельзя забирать, так сказать, «свежие» государственные деньги или доходные возможности? Тем более что советские запасы государственного добра подходят к концу.

И кто сказал, что мы строим государственный капитализм, а не рыночный социализм, что гораздо более логично и в плане нашей истории, и в плане разворачивающегося мирового банкротства финансового неоколониализма? Рыночный социализм — это когда денежный интерес и государственная служба не пересекаются в силу их устройства, богатство отделено от власти, ссудный процент запрещён, а сверхкрупные денежные состояния невозможны. И так далее. Впрочем, надо отдать должное, кое-какие репрессивные тенденции наконец-то наметились. Но до результата пока ещё очень далеко.

Нам нужно давать решительный ответ по национальному вопросу. И путь тут только один: пора сворачивать федерализм, являющийся побочным продуктом советского проекта. Проекта больше нет, а федерализм остался. Да, Российскую империю можно было условно считать федерацией, состоящей из собственно России, Польши и Финляндии. Но это и всё. Никакая «вертикаль» тут ничего не решит. И призывы уважать культуру друг друга — тоже. Не говоря уже о бессмысленности существования субъектов Федерации в регионах доминирования русского населения. Советский проект склеивался за счёт идеологии, светской религии коммунизма. Если мы предоставляем возможность существовать всем традиционным религиозным конфессиям, мы должны лишить их какой-либо возможности влиять на государствообразующие процессы.

Это возможно только в унитарном государстве. Без обид. Такова плата за религиозную свободу. А если это верно для народов, идентичность которых «работает» через конфессию — во всяком случае, при её обязательном использовании, то и для всех остальных правило то же. Все в одной лодке. Эта работа — исключительно царская, её никто другой не сделает. Нечего тут апеллировать к «демократической общественности». И эта работа является рамкой, основой требований к развитию и укреплению всех силовых структур — от разведки и армии до правоохранительных органов.

Нам не надо вымучивать из себя двухпартийную систему. Пойти по этому пути сегодня — значит поддаться на провокацию, предоставить отодвинутому от власти ельцинскому клану возможности восстановления своих позиций. Но в нашей истории нет никаких двух партий как выражения исторически сложившихся различных сил, как это имеет место в США, Великобритании или, скажем, в Италии. У нас любая политическая конструкция будет иметь определяющее искусственное происхождение. В этом нет изъяна или слабости, исторического отставания или ошибки. Дело не в том, что у нас другая культура — она как раз та же, европейская, с региональными особенностями. У нас другая история. Нам поэтому не годятся аналоги и западные лекала. Напротив, мы должны максимум выжать именно из того, что наши новые политические институты будут искусственными. С учётом этого обстоятельства нам не законодательную власть надо в первую очередь развивать и реформировать, а применить всю царскую волю к созданию работающей на основе права судебной власти, которая позволит в полной мере усилить царя правоохранительными структурами и учредить справедливость при решении любого конфликта, там, где её сегодня нет.

…Это вовсе не всё, что должен и может сделать за свою жизнь русский царь сегодня. Но это то, чего от него ждёт народ — за пределами любых избирательных кампаний и PR-недоразумений.

Декабрь 12-го. Идеология Путина и пределы компромисса

Говоря об идеологии, мы говорим о власти — то есть о реальности. Идеология выражается в тексте, но сама является выражением политической практики власти, без которой она не существует. Её нужно отличать от пожеланий и обещаний, которые никогда не будут выполнены. Русские исторически готовы голосовать за идеологию, что позволяет говорить о её развитии и, соответственно, развитии власти.

Идеология, утопия и демократия по-русски

Карл Мангейм определял идеологию как действительное социальное знание, позволяющее править. В противоположность утопии, которая служит — как тоже вполне себе действительное социальное знание — умению подчиняться и терпеть, прежде всего, ради «лучшего будущего». Пусть не нам, так нашим детям. Или детям детей. Или… Такая принципиальная расщеплённость, двойственность социального знания соответствует способу организации власти в развитом буржуазно-демократическом обществе. Чем выше степень его олигархизации, тем уже круг тех, кому доступна собственно идеология, тем более «тайное» это знание, хотя самих «формулировок» никто может и не скрывать — по крайней мере, некоторых, если они достаточно защищены от понимания.

Всеобщая представительная демократия соответствует полностью олигархическому строю (он хорошо описан в последней публикации Владимира Якунина «Новый мировой класс — вызов для человечества»), когда решения в принципе принимают несколько человек за сценой, а правительство и парламент просто на них работают. Эта форма организации власти построена исключительно на создании видимости участия во власти, т.е. тотальном обмане и введении в заблуждение целых поколений людей.

Именно такую социальную технологию мы пытаемся заимствовать, думая, что она решит проблему воспроизводства нашей власти и наших революций. Дело идёт туго, поскольку надуть рядового русского с его всё ещё историческим личным, семейным и национальным опытом и даже (пока) некоторыми историческими знаниями (в функции социальных) куда труднее, чем глупого, аисторичного американца. Русского нужно специально оглуплять, целенаправленно разрушая исторические основы образования и культуры, искусственно создавая проблемы (невозможность) понимания человеком судеб своей страны, своей большой семьи (от дедов до внуков) и своей собственной. И всё равно выходит плохо.

В принципе русские, наверное, согласились бы решать предельно конкретные вопросы на референдумах. То есть в самой демократии — как технике согласования и соорганизации жизни и деятельности конкретных живых людей — онтологического зла нет. Как и в Советах депутатов — от «рабоче-крестьянских» до просто «народных». Тут у нас есть даже кое-какая традиция (не английская, конечно). Вот только современная всеобщая демократия, при которой идеология полностью социально невидима, а утопия превращается в светскую веру, имеет мало общего с реальной демократией как механизмом баланса интересов в реальных социальных коллективах.

Светскую веру (она же — социальная массовая утопия) мы уже проходили — в виде коммунизма. Так что происходящее нам что-то очень напоминает. Поэтому русскому невозможно «продать» кандидата, как учат нас американские политтехнологи, чтобы избиратель «заплатил» своим голосом. Русский избиратель — не дурак. И «впарить» ему мёртвого осла уши, неизвестно откуда и как взявшегося хапугу (вот она где, история!) — невозможно. И что сделает русский? Да он лучше сам продаст свой голос хоть за что-нибудь осязаемое. Да-да, как тот самый ваучер (вот тут начинается политтехнология по-русски). И участвовать во всеобщем обмане в качестве лоха не станет. Он предпочёл бы сам обманывать — раз обманывают его.

Но в принципе разница между русской и американской всеобщей демократиями невелика. Американцы рады обманываться, а русских обманывают с их вынужденного согласия и при их соучастии. Исключение составляют как раз выборы президента Путина, поскольку вот тут включились механизмы реального референдума по поводу некоей конкретно-исторической властной реалии. О ней и пойдёт речь. А также о том, может ли она быть представлена идеологически, зачем и как, можно ли без этого обойтись, а если нет, то в чём, собственно, заключается эта идеология.

Революция Путина

Первое, что следует зафиксировать: само намерение президента выдвинуть идеологию своего правления — или наше желание её услышать, или хотя бы вычитать между строк Послания, выспросить на пресс-конференции — само по себе радикально конфликтно по отношению к типовому устройству олигархической власти, установленной и в России. В здравом уме и твёрдой памяти никогда элита (даже не правящий класс, элита на порядки уже и компактнее) не станет рассказывать всему остальному быдлу, которым она правит через механизмы всеобщей демократии, как устроена реальная власть и реальная деятельность власти, её реальные цели и интересы, как реально устроено правление. Только утопия, утопия и ещё раз утопия, в которую быдло обязано верить. Только так.

Этот принцип органично связан с либеральным требованием полностью деидеологизировать государство. Государство реально, и утопия к нему «не клеится», только идеология. Государство не только реально, но ещё и видимо — в отличие от олигархической власти, которая реальна, но всеми силами стремится оставаться невидимой. Государство, манифестирующее идеологию, обнаруживало бы и реальную власть. Это недопустимо, да и не годится олигархическая идеология для публикации.

Так что заявив — или намекнув — об идеологическом характере своих тезисов, президент, хочет он того или нет, начинает войну против олигархического правления, которое у нас сосуществует и сожительствует с правлением президентским. Они, как сиамские близнецы, используют одни и те же органы, как говорится, «один пьёт — другой хмелеет» и так далее. Такое состояние не может быть стабильным, оно сугубо временное.

Тщательно скрываемая, по существу, тайная идеология олигархического правления уже из-за самого этого статуса глубоко нечестна и аморальна. Поэтому олигархическое правление пытается навязать утопическое представление о том, что мораль (правда, честность) не может и не будет в утопическом будущем характеристикой власти, что закон выше морали. Системный приём утопической манипуляции в том и состоит, чтобы объявить нечто реально существующее утопией, и наоборот. Если белое — это чёрное, то чёрное — это белое.

В любом обществе власть, так или иначе, формирует закон, меняет его или обходит, опираясь на оставленные в нём зазоры. Поэтому любая власть выше закона. Это идеология. Обратное — утопическое представление. Но это не значит, что нет ничего реального, «посюстороннего», как говорил Маркс, что выше власти. Мораль и культура вообще — выше власти, позволяют трансформировать власть. В этом и состоит история и подлинное значение так называемых «ценностей».

О неизбежности апелляции к «красному проекту»

Идеология, которая манифестирует себя, честная и моральная идеология, которая не боится тех, кто должен подчиняться, дающая основания власти и одновременно достоверно предъявляющая каждому действительное устройство этой самой власти, не оставляющая места утопии, во всяком случае, исторически свёртывающая утопию, сужающая пространство её существования, — это страшная сила. Собственно, это новая и ещё не сложившаяся в истории сила.

Исторически власть сначала основана на прямом насилии и военной функции. Потом на нужде и нищете — и экономически принудительном труде. По мере создания сытого социума — на заблуждениях и утопии для потребителей. Власть, которая не скрывает своего истинного лица, которой подчиняются не из-за репрессий, не из-за нужды, не из-за светской веры, — это новый шаг развития, историческое будущее человечества. Которое, возможно, наступит — если мы его создадим своими усилиями.

Первым таким усилием был советский проект. Или красный имперский, как угодно, — это синонимы. Основания власти предъявлены всем. Войти во власть может каждый. Но нужно принять её основания и заплатить за них жизнью. Принцип неограниченной ответственности обязателен. Власть осуществляется открыто открытым же политическим сословием, войти в которое может каждый, хотя не каждый захочет.

Советский проект — как наш, русский проект — возникает как трансформация, перерождение и отрицание заимствованного западного левого проекта. Левый проект — это идея анархии, идея коммунизма, идея революции, идея уничтожения государства. Своим утопическим содержанием он мало отличается от либерального проекта. Они близнецы-братья. Коммунистический проект как реальность не пережил Гражданской войны — вместе с практической общностью жён и имущества.

Красный проект есть последовательное сворачивание левой, революционной практики вместе с её гигантской утопической составляющей в пользу реального социализма и строительства народной империи. Однако избавиться от светской веры красный проект не смог. Что его в конечном счёте и убило.

Тот, кто ненавидит советскую власть, должен ненавидеть и Путина. И на деле так оно и есть. Перемирие носит вынужденный характер. То, что заведомо относится в дискурсе Путина к идеологии по понятию, к её ядру, — принцип единства суверенитета России и её лидерства, то, что является публичным основанием его личной власти, — именно это ненавистно олигархическому правлению ровно в той же степени, что и существование СССР, советской империи России. Антисоветизм и русофобия — одно и то же явление.

Танцы с волками

Находясь в вынужденном компромиссе с олигархическим правлением, президентское правление просто не может развернуть идеологию полного цикла государственного строительства. Даже если бы имело её. К идеологическому посылу щедро добавлена утопическая мишура. Для скрытности спецоперации. Но утопия маскирует неизбежно не только тактику правителя, но и саму идеологию президентского правления, создаёт в ней разрывы и дырки.

Так что дело не в том, что из нужного и благого в Послании (и других текстах Путина, на которые он сам ссылается) будет сделано, а что нет, что реализуемо, а что нет. Такой вопрос вторичен и имеет смысл по отношению уже к действительному плану деятельности.

Первый же вопрос совсем другого рода: что у Путина действительно есть в плане идеологии, а чего нет, и какова его собственная техническая утопия. В чём Путин вынужден идти на утопические уступки олигархическому правлению — и что мы увидим, если удалить эти слои неправды. И когда этот противоестественный союз лопнет, не выдержав противоречий. Поскольку утопия эта — не от той идеологии.

Вообще идеология — не план и не обещание. Всё это уже «нижележащие», подчинённые слои мышления и деятельности. Идеология, тем более ещё пока «недосозданная» историей публичная идеология власти, за которую мы и уважаем Путина, выражает уже действующую волю, формирующую и трансформирующую власть. Обещаниям и надеждам, равно как и ожиданиям, тут не место.

Идеология суверенитета у Путина есть. Поскольку есть деятельность по его защите. Идеологии лидерства пока нет, поскольку она невозможна без идеологии экономического развития и создания нового жизненного уклада. И здесь проходит невидимая и хорошо укреплённая линия олигархической обороны.

Путин в собственном посыле вынужден довольствоваться пока собственной утопией лидерства, апеллируя к хорошо известным абстракциям прогресса, которые обещают лидерство в обмен на что-то «новое», «эффективное», «научное», «технологичное». Естественно, что утопия не отвечает на вопрос, откуда всё это возьмётся, сколько будет стоить, кто нам это позволит. Не потому ответа нет, что это проблема, а потому что отвечать нельзя — нет соответствующей деятельности. Идеология лидерства возможна, но это революция для сложившегося распределения власти. Появление экономической и подлинно лидерской идеологии у Путина недопустимо для олигархического правления.

Миф о капитале: «…лёг у истории на пути»

Нет у нас экономической деятельности, направленной на лидерство, — по политическим причинам. Причём внешние причины в этом вопросе смыкаются с внутренними. Поскольку мир мы пока не грабим — и не дают, и не в традициях это как-то. А экономика при этом обязана генерировать появление новых олигархов. Так что длинные инвестиции с рисками реальной деятельности, да ещё и с распределением реальной отдачи между широкими слоями населения, которые в эту деятельность должны быть вовлечены, просто не позволят получать олигархические сверхдоходы от экономики.

Поэтому такие инвестиции в инфраструктуру и новый производственный капитал, создающие жизненные условия для растущего населения, то есть собственно национальное накопление, просто невозможны при олигархическом правлении. Как говорил герой О’Генри, «Боливар не вынесет двоих». И неважно, будут ли эти инвестиции государственными, частными или в частно-государственном партнёрстве. Или в государственно-частном. Это вопрос уже управленческий, а не политический. Всё будут решать реальные отношения власти, их содержание, а не форма осуществления.

Где остановилось хозяйственное (инвестиционное) развитие СССР, чего советское государство не сделало такого, что вывело бы людей на улицы, чтобы защитить его как единственно пригодное место своей жизни? Какие программы (теперь их называют «дорожными картами») он не реализовал? Если отбросить конъюнктуру рухнувших цен на нефть и военно-мобилизационную нагрузку как факторы сдерживания, чего не смог СССР сделать структурно, пусть и дефицитно? По большому счёту это две программы — продовольственная и жилищная. Возможно, что следует двигаться с того места, где мы остановились в «прошлый раз». Возможно, к этому нужно добавить лекарственную программу, восстановление изношенных городских коммуникаций и других старых технологических инфраструктур. Если мы и вправду собираемся строить дороги, то необходим и свой автопром полного цикла. Управленческих проблем здесь нет, только задачи — то, что в принципе имеет решение.

А вот политическая проблема есть. Сегодня наша экономика системно настроена на выживание только сверхприбыльных предприятий. Которые к тому же находятся в частных руках. Эти предприятия черпают свою сверхприбыль из национального хозяйственного тела, которое неизбежно худеет. Успех отдельных предприятий вовсе не равен успеху страны, тем более не означает её лидерства. Может получиться как раз наоборот — двадцать успешных предприятий угробят страну в целом. И будут себя комфортно чувствовать в новом глобальном мире без России.

Да, чтобы развить любую хозяйственно значимую деятельность, нужно сконцентрировать ресурсы. Эта функция у нас теперь поручена капиталу, раньше её выполняло государство. Эффективнее ли это? Допустим. Однако чтобы после акта развития (если это вообще был он, а не банальное присвоение ресурсов) обеспечить воспроизводство деятельности, необходимо распределить эффект, вновь созданные ресурсы. Эту функцию капитал сам исполнять не способен, а олигархический не будет способен в принципе.

Капитал как способ концентрации ресурсов должен быть уравновешен не менее мощными механизмами распределения и вовлечения в деятельность. Об этом пока нет и речи. Утопические рассуждения о «социальной ответственности бизнеса» не в счёт. Распределяться должны не только материальные, потребительские блага, но и деятельность. А капитал целенаправленно формирует членов социальной распределительной системы как иждивенцев. Иначе он не может. Он не может допустить деятельного соучастия этих массовых социальных агентов в своей деятельности — тогда бы он стал зависеть от них. Поэтому схема конвейера (тейлоровского расщепления труда на элементарные операции) остаётся главным принципом отношения капитала к труду, способом его властного контроля и снижения его стоимости.

Как справедливо указал Джованни Арриги, ссылаясь на Адама Смита, для страны в целом к росту богатства народа ведёт развитие специализации деятельности самих предприятий, но не человеческого труда внутри них. Специализированный рабочий, доведённый в пределе до абсолютно заменимого исполнителя одной операции, — это моральный и социальный урод, не заслуживающий того, чтобы ему платили. Капитал склонен развивать деятельность за счёт деградации труда, чтобы исключить необходимость распределения. Как же быть при этом с инвестициями в человека? Ведь они — вовсе не утопия, а крайне необходимая для реального лидерства политика. Как мы собираемся развивать труд, а не только капитал, чтобы совершить экономический и хозяйственный скачок? Нет ответа. Ответ не будет найден, пока мы не признаем, что рыночная экономика может быть и некапиталистической, то есть не подчинённой как основной цели самовозрастанию капитала, а подчинённой процессу долговременного накопления жизненных и деятельностных условий и инфраструктур, то есть развитию территории. Именно противоречие между реальным накоплением как основным хозяйственным процессом и самовозрастанием капитала — фикцией, которая пытается подменить собой реальность накопления, — лежит в основе глобального кризиса. Это противоречие неразрешимо, пока мы станем рассматривать (и создавать) капитал исключительно как инструмент социальной инженерии. Но это будет уже не капитализм. Но разве идеологический капитализм-лидер ещё жив? Разве всё ещё побеждает сильнейший капитал, а проигравшие подвергаются безжалостному банкротству? Как-то не очень убедительно это звучит на фоне североамериканской и европейской эмиссий, общемировой финансовой пирамиды, национализации проторговавшихся банков…

Все заклинания об экономическом росте ничего не дают для разрешения этого противоречия. В основе концепции экономического роста лежит идея создания фиктивных потребительских циклов (а значит, и фиктивных, сверхизбыточных финансов). Либо за счёт сокращения их цикла во времени — у предметов сознательно сокращается срок службы на порядок, либо путём создания предметов, без которых вполне можно обойтись, например, таких, которые «тают во рту, а не в руках», при всех симпатиях к этим братишкам из рекламы. Кроме того, в экономический рост входит всевозможный навязчивый и дорогостоящий сервис, вообще не оставляющий после себя материального следа.

В любом случае интенсификация и мультипликация потребления, даже если исключить его фиктивную и нерациональную составляющую, никак не организуют накопление. В целом фиктивный объём валового национального продукта нужен, чтобы изъять фиктивную же денежную массу, свободную от ограничения каким-либо эквивалентом (от обеспечения), и передать её в точки концентрации — олигархическому правлению. Идея экономического роста — это та же идея самовозрастания капитала, когда вся национальная экономика объявляется капиталом. Нетрудно догадаться, кто его политически представляет — сверхкрупные собственники.

Задание на сегодня

Здесь мы можем остановиться. Безусловно, у Путина есть экономические «задумки». И даже заделы: «Северный» и «Южный» потоки — это реальность накопления. Возможно, ею станет осуществляемый проект Сочи. Однако в целом экономической власти у Путина пока нет. И соответственно, нет пока экономической идеологии. Её место в общественном сознании вопреки собственной путинской утопии лидерства занято политически чуждой Путину утопией приватизации (экономической самодостаточности собственности), принадлежащей олигархическому правлению. Что соответствует логике компромисса при неизбежном сожительстве.

Компромисс власти воплощён и в структуре пресловутого «тандема», и в непростых, но неизбежных отношениях разотождествления Путина с «Единой Россией». В плане идеологической оценки легальный процесс в отношении Министерства обороны имеет принципиальное отношение не как «борьба» с мифической коррупцией, а как шаг в направлении установления экономической власти. Логично, что он происходит в сфере собственных полномочий президента. Правильно было бы сначала разобраться со своими. И параллельно замещать представление об экономических чудесах «от собственности» осмысленными представлениями о необходимости и реальных механизмах лидерства, пусть и с отложенной системной реализацией, но охраняемыми пилотными проектами. Сейчас фундаменталистское требование либералов удалить государство из экономики полностью выполнено. Да, сохраняется государственный контроль за добычей сырья. Любопытно, что это положение дел и принято называть зловещим термином «сырьевая экономика». Она ужасна, она опасна, но она единственная, которая есть, ею мы и живы. При этом доходы от неё государству использовать запрещено, они «стерилизуются» и отдаются в безнадёжное «взаймы» гегемону. Что же, вот пусть либеральное правительство и напоит, и накормит, и пенсию заплатит, ведь у него всё для этого есть. С пенсией, правда, уже получилось как-то нехорошо…

Сложившийся вариант соотношения верховной власти и правительства немножко украинский, в духе раннего Кучмы, но, видимо, неизбежный. Подождём, пока джентльмены навернутся, ведь в такой экономике ничего не рождается без мощной накачки ресурсами извне. А мы пока сами — «завтрак туриста». Надеюсь, что у нас есть не только тактика, но и стратегия. Что мы сумеем сделать олигархическое правление явным и тем самым доступным политическому воздействию. Однако надо отдавать себе отчёт, что это ставка на углубление кризиса. Политические риски в этом случае возрастают.

Июнь 13-го. Обком закрыт. Все ушли во фронт

Обновлённый формат Общероссийского народного фронта — это уникальная возможность создать в России принципиально новые механизмы реального народовластия. И используя эти механизмы, дать ответы на вызовы современности.

Проект ОНФ, временно замороженный в 2012 году (как всякое уже использованное политтехнологическое приспособление), реанимируют. Или возрождают. Как бы то ни было, но из юридически неосязаемого фронт превращается в организацию. А это по нашим национальным меркам уже серьёзно, уже реальность. Как минимум появится новое начальство.

Заменит ли ОНФ «Единую Россию» в качестве орудия демократического авторитаризма, станет ли буквально новой парламентской партией большинства? Или это продолжение политтехнологического манёвра, начатого кампаниями осени 2011–2012 годов? Или — и это самое необходимое для страны — будет создан демократический институт нового типа на «свой необычный манер»? Будучи максималистами, именно эту версию как самую желанную мы и будем рассматривать.

В качестве средства для технического политического манёвра ОНФ был весьма эффективен. Во всяком случае, в рамках двух избирательных кампаний с его помощью были решены серьёзные задачи. Путин смог однозначно и недвусмысленно разотождествиться с «Единой Россией». Без этого неясны были бы основания его претензий на восстановление публичного президентского статуса.

Декларация широкого национального консенсуса вокруг позиции суверенитета, возрождения собственного хозяйства, культуры и политики, позиции, которую никто, кроме Путина, в российской власти в постсоветский период не выдвигал и не отстаивал, имеет принципиальное, а не техническое значение. Если последовательно ставить и решать социоинженерные задачи для институционального воплощения этой декларации, произойдёт долгожданный исторический сдвиг.

Мы в таком случае впервые за двадцать лет двинемся от импортной демократизации как формальной и предельной рамки для государства, подчиняющей нас внешнему управлению и логике неизбежного распада страны на 20–30 ещё более «молодых демократий», к превращению демократических процедур в инструмент государственного строительства, в инструмент народовластия.

Ступая на эту почву, мы не должны бояться исторического творчества, поскольку только оно позволит нам выжить, как уже помогло в ХХ веке. Ведь речь идёт о решении ключевой проблемы нашего государства в последние сто лет — проблемы воспроизводства власти в большой цивилизационно самодостаточной имперской стране. Вызовы, определяющие необходимость этого исторического творчества, — в двадцати годах отнюдь не бесплодной истории так называемой «новой России», в истории СССР, в истории русского «революционного импорта» XIX века. Вот неполный перечень тем для проектного ответа на эти вызовы.

О государственном аппарате

Неолиберальный призыв изгнать государство отовсюду, оставив ему единственную функцию — охраны богатых от бедных, а прежде всего, изгнать его из экономики, из хозяйствования, оправдывается якобы очевидными «неэффективностью» государства в сфере управления и «врождённой склонностью» государственных служащих к злоупотреблениям и взяткам. Этот призыв основывается на отождествлении государства с насилием и принуждением как с сущностью первого, хотя это лишь средства, а не цель государства. Этот неолиберальный софизм умышленно отождествляет государство и государственный аппарат с целью уничтожения действительного государства. Ни одна сколь-либо большая страна не может существовать без развитого государственного аппарата, который тем не менее не может сам по себе быть государством. Государство и госаппарат следует политически разотождествить. Государство же должно быть способно контролировать госаппарат, использовать его по назначению как средство, делать это средство эффективным и экономичным.

Как минимум для этого нужно прекратить раздувать госаппарат в политтехнологических электоральных целях создания бюджетно-зависимого населения — раз. Надо отказаться от практики достижения политической лояльности средних и крупных чиновников в обмен на фактическую возможность приватизации ими государственных финансовых потоков, преимуществ, информации, имущества — два. То есть отказаться от того, с чего начиналась «Единая Россия». Хотя бы одно это требует найти ей замену.

Но необходимо и другое. Нужно сделать публичным и видимым подлинное государство в его личностном воплощении — тех людей, кроме первого лица (будь он президент, генеральный секретарь, председатель или просто царь), которые реально наделены возможностью и способностью принимать самостоятельные властные решения.

Сегодня контуры этой группы размыты, режим функционирования непубличен. К ней неприменимы принципы гражданского права об ограничении любой ответственности, а должен быть введён публично-правовой принцип ответственности неограниченной. Для начала хотя бы имущественной. Вопрос об избираемости/назначаемости этого корпуса — вопрос о допустимой/необходимой мере демократизации государства. Это первое. И второе — нужно дать возможность гражданам подавать иски против собственно государства и обеспечить синтетическую ответственность государства по этим искам. Сегодня гражданин может подать иск только против конкретного ведомства, а ответственность последнего ограничена хроническим дефицитом ведомственных средств. Ответственность государства должны нести солидарно и его носители — обладатели реальной государственной власти.

О партиях

Формально у нас многопартийная система. Почему же тогда периодически на самом высоком уровне вполголоса обсуждается вопрос о том, нужна ли нам система двухпартийная — как у «них», то есть «у врагов». Ответ на этот вопрос ясен.

Объективно — потому что все партии, кроме одной, не только не были у власти, но и никогда в действительности не боролись за неё, перед ними не стояла такая цель. Они только «представительствуют», а реально являют собой часть декорации всеобщей управляемой демократии. Та же партия, которая «у власти», — вообще-то не субъект этой власти, а передаточный механизм. Да не сочтёт читатель написанное критикой.

Так возникает вопрос: может быть, шагом вперёд будет создание двух партий, равно способных нести бремя реального властвования, управления страной, а конкуренция между ними нас продвинет? И избиратель будет доволен? Понятно, что у группы «наследников» было совершенно определённое субъективное желание считать, что именно так и должно быть. Что они и будут второй (первой) партией власти. Что власть пора поделить. Всё бы ничего, но проблема как раз с объективными основаниями и необходимостью такого деления. Они напрочь отсутствуют.

Да, в лагере «развитой» всеобщей управляемой (манипулятивной) демократии двухпартийность (и её аналоги) имеет претензию на прототип. Это удобный способ морочить голову избирателям и перекладывать (ограничивать) свою ответственность. Поскольку уже давно (с послевоенного времени) обе партии, являясь носителями старых, исторически укоренённых разногласий, тем не менее суть части одного истеблишмента, одной властной элиты во всех странах Запада. И у них одна на всех программа — за всё хорошее против всего плохого. Что, правда, не устраняет конфликта интересов.

Нам не нужно полностью игнорировать историю — и всё встанет на свои места. В США — это партии Юга и Севера, конфедерации и федерации сторонников и противников рабства (или хотя бы дискриминации). В Великобритании — наследники сторонников короны и сторонников парламента (то есть объединения феодалов и олигархов). В Италии — католики против антифашистов. Во Франции — неумолимое преследование и разгром голлистской партии (то есть партии суверенитета Франции) её внешними противниками и внутренними их представителями после пароходов де Голля, посланных в США для обмена долларов на положенное золото.

Ничего подобного в российской истории нет. Плохо это или хорошо, но вся наша история после Гражданской войны и советской власти привела к созданию в высшей степени однородного общества, которое остаётся таковым по сию пору, несмотря на искусственно созданное имущественное неравенство. Нам нет нужды специально делиться на партии, чтобы потом гоняться друг за другом по примеру свифтовских «остроконечников» и «тупоконечников». Россия всегда строилась вокруг общей глубинной идеи, позволяющей жить семейным союзом самым разным народам и социальным группам. Нам необходимо определить правильные — с точки зрения исторического выживания — политические/исторические цели нации. А правильное решение всегда единственное.

О политической дискуссии

Непосредственное отношение к качеству государства, власти, управления позволяет осмысленно критиковать власть, открыто ставить насущные вопросы, не имеющие готового стандартного решения, называть вещи своими именами.

Что не менее важно, политическая дискуссия должна давать возможность и власти критиковать население, потому что оно также может ошибаться, быть ленивым, жадным, развращённым. Народ сам по себе не является носителем морального авторитета только в силу своей массовости. В определённые моменты он может совершать грех предательства, самоистребляться и т.п. Так что формально обожествлять его, как вынуждена поступать на словах массовая управляемая демократия, не стоит. Чего в действительности хочет народ, легко узнать — надо лишь дать ему в руки оружие. И если американский народ, будучи вооружённым, при этом относительно безопасен, поскольку в силу исторического индивидуализма американцы предпочитают стрелять друг в друга по принципу «все во всех», то, что будут делать в аналогичной ситуации русские, мы знаем по 1914–1918–1920 годам. Остановить массовое насилие потом чрезвычайно трудно, поскольку мы довольно легко определяем общую цель для погрома. Так что политическая дискуссия должна иметь институциональный носитель, равно защищающий её и от власти, и от народа.

Навязываемая нам модель партийной борьбы не подходит как минимум по двум основаниям. Во-первых, по сравнению с XIX веком, когда эта модель ещё как-то работала, сегодня такая организация дискуссии становится практически бессодержательной из-за необходимости потакать массовым иллюзиям избирателей, скрывать от них действительные цели и действительную глубину проблем. Имеет место жесточайшая демократическая цензура, общеизвестная как политкорректность. Во-вторых, никто не отменял обычной для партийной борьбы подмены общенациональных интересов клановыми.

Наша политическая дискуссия должна быть свободна как от народного, так и от партийного эгоизма и ограниченности. Чтобы освободить для неё пространство, партиям нужно избавиться от необходимости выдумывать программы одна лучше другой, которые всё равно никто не читает, а также освободить власть от необходимости заискивать перед одураченными простаками и потакать слабостям и испорченности нравов.

Институт политической дискуссии вне партийного — и избирательного — поля есть важнейший для нас проект. Надо перестать выбирать программы и обещания. Вместо этого надо знать цели — достижимые, и которые нельзя не достигнуть, если хочешь существовать дальше. Выбирать же нужно только людей, которых знаешь и которым можно доверить власть.

Об открытом политическом сословии

Нельзя контролировать огромный (даже после необходимых сокращений) госаппарат усилиями немногочисленной группы людей без репрессий и специального (а значит, временного) правового режима. Всех, кто ворует, не пересажаешь — их можно только перестрелять. И поскольку сейчас, слава богу, мы вне фазы горячей войны (в отличие от периода 1914–1945 годов), этого необходимо избежать. Единственное решение — публичное выделение властного сословия, властного класса, кадрового резерва власти и основной силы её поддержки и воспроизводства.

Воспроизводство власти невозможно без воспроизводства властного (политического) сословия. Революционная буржуазия XVIII века жёстко потребовала сделать властное сословие открытым, чтобы вхождение в него не было ограничено наследственностью, происхождением. Однако с тех пор исторически сформировались новые обстоятельства.

Во-первых, выяснилось, что буржуазия, войдя в политическое сословие и придя к власти, не готова нести соразмерную властным возможностям ответственность, не желает становиться государством (в отличие от аристократии). В этом омерзительный характер олигархических правлений, в том числе нашего. Во-вторых, после того как сформировался буржуазный мир, деньги и состояния стали точно таким же атрибутом наследственного политического статуса.

Сегодня устаревшая модель политического сословия, основанного на деньгах и имуществе, навязывается нам, мы её используем, хотя имущественное сословие (особенно в его политическом модусе существования) перестало быть открытым и стало наследственным, хоть и не формально, но фактически. При этом предъявить счёт к таким властителям на порядок труднее. Тем хуже для них — в исторической перспективе. Это всё равно, что в период буржуазных революций (Голландия — XVI век, Англия — XVII век, Северная Америка и Франция — XVIII век) настаивать на великой эффективности закрытых политических сословий аристократии. При всей справедливой критике в адрес КПСС последняя была исторически длительное время эффективно работающим открытым политическим сословием небуржуазного (неимущественного) типа.

Таким образом, отказавшись от наследственных, имущественных или номенклатурных критериев, мы должны выработать свои принципы формирования открытого политического сословия, способного решить задачи, стоящие перед страной, и нести за это ответственность.

О благополучии и труде

Русских подкупили идеей изобилия. Мол, современные технологии, рынок и демократия совершат чудо — у всех всё будет. А в бедности нас держала злая коммунистическая власть. Короче, можно будет не работать. Наконец-то. А на способных (таковым себя считал каждый, кто вообще что-то «считал») прольётся золотой дождь. Нужно лишь устранить то, что мешает, — Советский Союз и КПСС.

Но ведь верили же. И до сих пор верим. Никакого национального благополучия без особого экономического (хозяйственного) фактора, не заменяемого энергией, капиталом (землёй и/или технологией), а именно массового труда — нет и быть не может. Сегодня развитые страны (то есть и мы) заимствуют гигачасы трудового времени в других (недоразвитых) странах, размещая там производства или эксплуатируя мигрантов. Этот эксплуатируемый труд обязательно отомстит нам, причём с помощью чрезвычайно опасного для нас сплава межнациональной и социально-экономической напряжённостей. Терроризм покажется по сравнению с этими конфликтами детской забавой.

Единственное решение — трудиться самим. В том числе и на самых чёрных работах. Чётко понимая, что труд — это отчуждение творческих способностей, принесение жизни в жертву деятельности. Мы с вами, видимо, ещё не сообразили (или сообразили, но помалкиваем), что экономическое принуждение к труду гораздо жёстче, чем неэкономическое. Поэтому оно исторически и победило рабский труд. Всё это давно известно.

Чтобы убедить (и заставить) сограждан трудиться, нам придётся выразить их чувства и интересы в политическом пространстве, обеспечить системное уважение к труду, солидарность и вознаграждение — но только в обмен именно на труд, а не его имитацию. При этом 25 миллионов рабочих мест ждут нас не в Москве, а в не освещенной электрическими огнями большей части России, а также в высокотехнологичных отраслях суверенной экономики, которую нам иметь запрещено, поскольку, с точки зрения хозяев мира, мы должны обменивать сырьё на товары народного потребления.

О мыслящих коллективах и новой солидарности

Ещё Шпенглер издевался над англосаксонским натурализмом Дарвина, ясно показывая, что так называемая борьба видов за выживание списана великим наблюдателем природы с самого английского общества (то есть из английского здравого смысла) и является проекцией социально-политического порядка в порядок биологический и эволюционный. Неудивительно, что впоследствии англосаксонские идеологи обоснуют грызню индивидуумов как основу всяческого развития уже дарвинизмом, сошлются на саму природу. Подальше положишь, как говорится, — поближе возьмёшь.

Тогда как конкуренция «работает» только в паре с кооперацией и не имеет ничего общего с «войной всех против всех» — в рамках «договора» или без. Это специально организуемый режим деятельности. Советское (и сталинское) управление продвинулось в этом плане весьма далеко. Однако СССР остановился перед чертой в практике солидарности, которую не смел (а не просто не смог) преодолеть. СССР не вышел за пределы создания коллективов — то есть единиц, клеток солидарности — как социально-производственных систем. Люди объединялись в ячейки кооперации-конкуренции (то есть объективной свободы) на базе производственного процесса — и только его. «Лишние» люди — те, для кого не хватает наличного объёма деятельности, — включались не в технологии социальной утилизации (как в рыночном обществе потребления), а в работающие производственные коллективы — для обучения и воспитания и участия в кадровом состязании. В этом выражалась социальная функция советского коллектива.

Но СССР не решился на создание коллективов не только производственных, но и управленческих, коллективов развития, мыслящих и мыследеятельностных коллективов. Тут всё было зарегулировано «коммунистической церковью», ничего не ведающей о реальных достижениях социализма и его действительном устройстве. Единомыслие нас угробило.

Наша перспектива по-прежнему связана с постановкой и решением задач в этой области. Иначе не видать нам никакой науки — ни точной, ни общественной — как своих ушей.

Работа в группах и командах на фронтире, экзистенциальный опыт такой жизни — это самый сильный мотив для тех, кто решил выбрать своей судьбой мышление, а не труд, и кто на него способен. Свободу мысли не заменишь так называемой свободой слова — уличным, газетным и парламентским словоблудием. Придётся ещё и думать.

Об истине как основе государства

Мы сможем противостоять обману, нас уничтожающему, когда перестанем бояться правды, — в первую очередь политически.

Лживость власти и экономического порядка — это главная проблема западной цивилизации. Ложь стала основным искусством, в том числе искусством власти, состоянием сознания, здравым смыслом, способность лгать не просто приравнена к способности мыслить, но и отождествлена с нею. Не умеешь лгать — не защитишь свой интерес. Не поддержишь ложь — не преуспеешь. Поэтому Запад ставит целью выиграть у тех, кого он обманет первым. «Я люблю тебя и поэтому съем», — так сказал старший чёрт своему подопечному, маленькому чертёнку, у замечательного К.С. Льюиса. Поэтому Запад стал забывать Христа и даже о Христе.

Для нас христовы принципы персональной ответственности перед собой и богом остаются обязательными, хотя мы и оскотинились порядочно, перенимая «образцы», которыми сам Запад стремится не пользоваться. Но нам нужна ещё и модель честности коллективной, общественной, государственной, нам нужна солидарность вокруг истины и с нею. Если мы окажемся на это способны, то заслуживаем того, чтобы дальше и дольше существовать в истории.

Словарь когнитивных войн
Телеграм-канал Семена Уралова
КВойны и весь архив Уралова
Бот-измеритель КВойны
Правда Григория Кваснюка

Was this helpful?

YesNo

8 / 0

#власть #власть в россии #постсоветская власть #путин #тимофей сергейцев #философия #философский субботник