Стрим в Телеграм-канале Семена Уралова от 24.03.2023
Семен Уралов: Мы начинаем, уважаемые друзья. Звучала композиция Голос Омерики & Чача «Теория заговора» о чекистах и масонах. С вами «Диалоги с Алексеем Чадаевым», Семен Уралов. Алексей Викторович, привет. У тебя уже тоже пошла трансляция, да?
Алексей Чадаев: Да.
СУ. Отлично. Значит нас не только слышат, но и видят. Почему мы слушали эту песню про чекистов и масонов? Давай сразу объясним людям. И кто на чьей стороне? Я — за чекистов, если что.
АЧ. Товарищ майор, вы поняли. У меня есть, кроме основного канала Чадаев, еще канал Самоверситет, посвященный в основном либо темам образовательным, либо разного рода гуманитарным дискуссиям. Там есть один пользователь, который все время меня и соведущего канала Павла Крупкина обвиняет в том, что мы все время используем термин «мировая жаба», но так ни разу не дали ему какого-то внятного научного определения. А поскольку есть только метафора и никакого научного определения нет, то, значит, к этому всему нельзя относиться серьезно. Это фигня, дешевая пропаганда, что угодно.
И так как это пожелание наших подписчиков – закон для нас, поэтому сегодня будем говорить о мировой жабе, о том, как она устроена, как она работает. Сегодня будет передача «В мире животных».
СУ. Отлично. Жаба, тем более я считаю, что жаба – это тотемное животное, в том числе одной части русского народа, нашей южной части. Она как сядет и начнет душить, душить, душить.
АЧ. Не, ну на жабе еще Иван Царевич женился и, якобы, не прогадал, как нас учат в национальной мифологии, это неоднозначный персонаж. Кроме того, у нее с гадюкой особые отношения.
<технические вопросы>
СУ. Про характеристики жабы, Алексей Викторович, смотри, все правильно, жаба – это же образ, рожденный Пелевиным, политический образ, который наша интеллигенция любит, с одной стороны, на себя примерять, а с другой стороны, всем, в общем-то, навешивать. Красному дракону перестали целовать, начали целовать большой жабе.
С образом более-менее понятно, он яркий, а про характеристики жабы – я для себя две вижу характеристики: что она страшная и ядовитая (почему мы ее боимся), и что она душит. Какие еще характеристики есть?
АЧ. Ладно, хватит уже действительно метафор, давай серьезно.
СУ. Да, мировая жаба, почему она жаба?
АЧ. Это метафора, и, если говорить серьезно, проблема вот в чем (напоминаю формулу, формула, кстати, Арестовича: умение воевать – это не столько умение стрелять, сколько умение четко и ясно понимать, кто твой враг). И радикальный тезис, с которым я хожу и думаю о нем последние недели две точно, – это тезис, что, в сущности, не только Украина не является нашим настоящим врагом, но, по большому счету, и то, что мы называем, когда мы говорим «коллективный запад» или когда мы говорим «Америка», – это тоже неточное определение врага. Почему – я об этом говорил у Пучкова – их страны, им не принесла особо никаких преференций 30-летняя мировая гегемония США, у них по сравнению с тем даже, что было 30 лет назад, все стало хуже, а не лучше.
Кроме застарелых проблем, если брать Штаты (отвратительная медицина, очень плохое среднее образование), у них появилось еще много новых, которых даже и раньше не было: продолжается деиндустриализация, переносится производство куда-то в страны, где какие-то азиатские дети за копейки в джунглях шьют кроссовки и собирают какую-то электронику и так далее. То есть сами страны, их народы, они точно не бенефициары этой гегемонии. Нельзя сказать, что гегемон делает что-то на благо населения тех стран, откуда он, собственно, пытается управлять миром, и тех народов, из которых все эти люди происходят. И в этом месте логично вспомнить добрую старую советскую пропаганду про империалистов, про буржуев, про какой-то… но и это тоже не точно.
Здесь сводить все к тому, что это просто верхняя квантиль, которая собирает сверхдоходы и паразитирует на остальном населении планеты, – тоже сильное упрощение, это мешает нам разглядеть врага. Я надеюсь, что мы сегодня поговорим так, чтобы подробно и планомерно отбрасывать все те ложные сущности, которые нам мешают разглядеть истинный образ врага.
СУ. Ну как мы говорили, модель, разобраться с моделью, а потом уже будет понятен и образ.
АЧ. И, например, для меня очень показательно, что среди мультимиллиардеров в последние годы стало хорошим тоном тратить большие деньги на так называемую благотворительность. То есть Билл Гейтс со своими фондами, Баффетт, про Сороса не говорю, гигантские деньги тратят на свою пропагандистскую систему политического влияния. И не очень похоже, что для того, что мы называем их глубинное государство, сами по себе деньги – это какая-то самоцель. Судя по тому, что они легко и бестрепетно тратят невероятные суммы, заведомо без возврата, на разные странные для нас, странно выглядящие для нас задачи. Казалось бы, какой профит от десятилетиями идущей гигантской кампании по навязыванию всему миру ЛГБТ?
СУ. Прямого профита нет.
АЧ. Очень дорогая, очень затратная история, идущая с огромным сопротивлением. Тем не менее, в нее продолжают и продолжают вкачивать. Если исходить из того, что все, что их интересует в конечном счете, – это прибыль, то смысл этой истории останется непонятен.
Или даже когда вроде бы более понятная, с коммерческой точки зрения, история под названием «экология» (Грета Тунберг условная, зеленая экономика), там вроде говорят о какой-то монетизации, есть электромобили, есть альтернативная возобновляемая энергетика, все эти ветряки и так далее.
Но тоже, пока что, если просто посчитать балансы, то становится понятно, что потратили на это все равно гораздо больше, чем получили и видимо, чем получат в очень долгосрочной перспективе, когда эта история выйдет хоть в какой-то плюс, все те, кто ее двигали, уже давно поумирают.
СУ. То есть это инвестиции идеологические?
АЧ. Да. Итак, мы имеем дело с субъектом, который не стесняется заниматься, англоязычным термином говоря, импакт-инвестингом, то есть влияющей инвестицией, то есть инвестиции, смысл которых не быть отбитыми в коммерческом секторе, а трансформировать культурный, смысловой, поведенческий и так далее ландшафт в масштабах целых стран, народов и континентов.
СУ. А с какой целью?
АЧ. Чтобы это понять, чтобы понять это их целеполагание, нужно чуть-чуть поподробнее разобраться в том, почему, собственно, они несмотря на то, что все время тратят без возврата, самые богатые продолжают богатеть.
СУ. Точно. То есть в чем смысл этих влияющих инвестиций?
АЧ. Да.
СУ. То есть скрытые, да?
АЧ. Да, импакт-инвестинг. Здесь надо ввести, наверное, такое понятие как «социальная инженерия». То есть, когда ты трансформируешь целое общество, делая его, скажем, из ригидного, способного сопротивляться каким-то процессам, мягким, пластичным и, соответственно, в этом смысле более управляемым. И тогда ты вторым темпом получаешь, в том числе, и монетизацию. Но самое главное, ты получаешь власть.
То есть, например, давайте разберемся с темой ЛГБТ. Понятно же, что все это продвигается не от большой любви к меньшинствам и, кстати, даже не от большой любви к нетрадиционному сексу и прочим подобным художествам. Это все давно уже вообще не про секс и сексуальные предпочтения.
СУ. Это маркетинговая отдельная индустрия.
АЧ. Потому что, ну, например, казалось бы, никто не запрещает двум людям одного пола как угодно чем угодно заниматься, но почему так важно именно легализовать гей-браки? Причем не просто легализовать на государственном уровне, но и, например, продавить лидеров религиозных общин, чтобы все эти американцы и так далее начали венчать гей-пары в церквях. То есть, на всех уровнях поставить знак равенства между традиционной гетеросексуальной семьей и гомосексуальной парой.
СУ. Но они так действуют, как будто они специально ломают целый институт. Причем, чем древнее институт, тем с большей радостью они на него давят.
АЧ. Но зачем? Что такое институт семьи, который они этим ломают? Этот институт – это, во-первых, основа расширенного воспроизводства. То есть, все-таки, чем крепче институт семьи, тем быстрее плодится население. Потому что, понятно, что много детей рождается вне брака, но, когда ребенок рождается вне брака, он чаще всего и остается один – мать-одиночка дальше одна его растит. То есть, в конечном счете, носящая утроба – это женщина. А женщина рожает больше двух тогда, когда она в семье. В общем и в целом, плюс-минус. Я говорю о больших числах. Есть, естественно, разные всякие исключения из этого правила. Но я говорю в целом по балансу. То есть, уничтожается база расширенного воспроизводства населения.
Но не только. Сдвигается возрастной баланс, вот эта самая пресловутая демографическая елочка. То есть, общество из общества, где много молодых и мало старых, превращается в общество, где молодых и старых поровну, а вдолгую – старых становится больше. Это влияет, например, на что? Когда вся эта демографическая елочка меняется, в таком обществе совершенно по-другому начинает происходить политика. То есть, растет влияние традиционных авторитетов, как ни странно. Ну, то есть, чем старше люди, тем они консервативнее в разных аспектах. Уменьшается доля инноваций, как ни странно, по понятным причинам (потому что уменьшается количество тех самых третьих сыновей, которым надо куда-то пробиваться).
СУ. То есть, у нас фактически получается много молодежи и много стариков.
АЧ. Наоборот.
СУ. Сейчас у нас – нынешняя модель.
АЧ. Нынешняя Россия – это стар и мал.
СУ. Старый и малый.
АЧ. Старый и малый.
СУ. Но нас сдвигают к тому, чтобы мы были больше западными, где в общем-то, одинокие атомизированные люди среднего возраста.
АЧ. И, разумеется, в семье еще идет, например, передача разных традиций. Традиций профессиональных, традиций поведенческих, традиций культурных, разного рода исторической памяти. В новой общественной модели этого ничего не происходит. То есть, когда институт семьи подразрушен или разрушен, нет никакого вот этого «отцы – дети», передача из поколения в поколение, традиция, профессия и так далее. Люди переходят в такой режим, когда каждый сам выбирает свою судьбу, в том числе свою страну, свою профессию, свою идентичность во всех смыслах. То есть, взять, какой гигантский набор разнообразных изменений запускает это проседание института семьи.
Дальше, разумеется, вслед за ним автоматически проседает институт религии, потому что церковный приход – это семьи, которые ходят туда на, условно говоря, воскресную службу (или пятничную, как у мусульман). А значит, проседает и уменьшается его роль в обществе, его вес, значимость его голоса и так далее.
То есть, можно прямо нарисовать некоторое количество важных процессов, которые запускаются после того, как это изменение происходит. Но самое главное, что этот получившийся в результате этой трансформации атомизированный человек – это идеальный потребитель. У него нет никаких внутренних барьеров от воздействия на него того самого маркетингового коммуникативного инструментария.
Во-первых, он с детства больной, он пациент. То есть, страна, общество – это общество пациентов. И для него аптека – это то же самое, что продуктовый магазин, он ходит туда постоянно, покупает лекарства, это становится его постоянным продуктом потребления, точно таким же, как и еда-вода.
Во-вторых, он испытывает дефицит общения (в семье люди все время общаются, в здоровой, в старой семье). И чем этот человек возмещает дефицит общения и дефицит социализации? Он начинает в гигантских количествах потреблять информацию. Информацию откуда? С экрана. То есть, количество экранного времени у него начинает стремительно расти. Причем даже неважно, он может смотреть сериалы, он может читать новости, он может общаться в соцсетях. Главное, что он все время у экрана. А значит, он все время находится в этом пространстве влияния. И поскольку это такая социализация через экран, это всегда паллиатив, разумеется, он все время в таком неудовлетворенном состоянии находится.
Я вам привел пример цепочек того, как импакт в одной конкретной точке влияет на изменение структуры общества в целом. И если мы под этим углом проанализируем основные темы, по которым эти филантропы работают, мы увидим, что они просто строят другое общество. Они разрушают одно общество, которое было еще 60-70 лет назад. И строят совсем другое, на совсем других принципах. И – бинго – удивительным образом это именно такое общество, в котором они могут проектировать и прогнозировать доходы от компаний, где они сидят в доле на многие десятилетия вперед, потому что этим доходам ничего не угрожает.
СУ. Вопрос у меня, вернее, у меня сейчас будет тезис, и исходя из этого вопрос. Америка, как глобальная культура, сформировалась на культе своего подвига индивидуального, но, тем не менее, там же был и коллективный, например, если мы посмотрим на их участие во Второй мировой войне (тоже имеет место). И это, собственно, была всегда сильная сторона США, которую они унаследовали из английской культуры. То есть, джентльмены удачи – это такие сильные волевые люди. И это было во всей массовой культуре, которую, например, Джека Лондона и Теодора Драйзера, я считаю, обязательно нужно всем изучить, как бы кто ни относился к Америке.
И вот в массовой культуре последних 30 лет (это Пучков очень любит обсуждать с кучей примеров), но мне важен социальный тезис: проходит трансформация героизма человека – от ковбоя одинокого до, непонятно кого, транзитом через Беверли-Хиллс 90-210. В нашей юности еще половина героев была почти как старые герои, то есть какие-то спортсмены, но уже половина каких-то ЛГБТ. Но как они собираются побеждать с таким обществом? То есть, если нам мировая жаба – враг, а мы с ней конфликтуем, с таким обществом вообще можно в чем-то побеждать? Или оно про другие задачи?
АЧ. Сегодняшняя война – это война не человека с человеком, это война условно человека с роботом, человека с беспилотником. Да, побеждают машины. А люди должны быть слабыми. И действительно главное, что происходит с героикой в массовой культуре, и тоже кстати, не в последнюю очередь, под влиянием гноя из бородавок мировой жабы – это то, что сильный человек отменен и табуирован, а герой нашего времени — это принципиально слабое существо. Именно поэтому, кстати, достали даже Толкиена, потому что там собственно главный герой – это хоббит все-таки, то есть слабый, все остальные – фоном. И в эту же лузу, например «Гарри Поттер» с ребенком, который становится главным героем и побеждает зло.
Но это частности, а главное, что сильным быть плохо. Сильный – это всегда табу. И в эту же лузу, разумеется, феминизм, то есть, где мужчина по определению подозреваемый явный или латентный насильник, по анекдотам про самогонный аппарат. Сильный политик — это плохо, потому что он скорее всего какой-нибудь популист, а может быть даже, страшно сказать, коммунист или нацист. То есть любой сильный политик.
СУ. Все такое средненькое.
АЧ. Да, да. Важно быть слабым, важно быть уязвимым, важно быть беззащитным. То есть в этой новой этической парадигме человек должен быть слабым. И еще очень важно быть мирным. То есть почему так плохо – российская агрессия, вообще плохо агрессия? Потому что система учит всех быть белыми, пушистыми и никогда, нипочему, никого не обижать. А агрессор, он злодей, его нужно немедленно наказать, потому что он агрессор. Вроде бы нормальная мораль, только она по умолчанию предполагает, что нет и не может быть никаких ценностей, за которые ты вообще имеешь право рубиться, что бы ни происходило. То есть это я возвращаю к разговору про то, что порядок, основанный на правилах – это и есть нацизм 2.0.
Что происходило с Европой, когда ее подчинял Гитлер? Там происходила трансляция примерно такого сигнала, что да, это плохо, да они какие-то не очень хорошие ребята, просто чтобы не множить насилие (мы же культурные порядочные люди), отказались от сопротивления. Максимум, что можем себе позволить, – это датский король, который надел шестиконечную звезду и ее носил. Зато живы-здоровы. Да, евреев своих сдали в газовую камеру (не очень хорошо, нам неприятно), но зато избежали разрушений, войны, ужаса и так далее. Подход слабого человека.
СУ. То есть, человека таким образом готовят к постоянным компромиссам с собой.
АЧ. Да.
СУ. То есть он готов всегда идти на компромиссы, начиная с детства.
АЧ. Опять же, разрушение семьи приводит, в частности, к чему? Семья — это когда ты являешься чьим-то сыном и чьим-то отцом. У тебя есть длинная вереница предков, перед которыми ты ответственный за то, чтобы не опозорить их имя. И длинная вереница потомков, которые, соответственно, понесут уже твое знамя.
СУ. Ты живешь в ситуации эстафеты, тебе передали, и ты должен передать.
АЧ. Да, эстафетную палочку и ты должен передать. В ситуации, когда нет этого всего, ни прошлого, ни будущего, разумеется, тебе не перед кем держать никакой ответ. И ты никому опять же ничего не должен.
СУ. То есть с тебя, с одной стороны, снимают ответственность, но при этом ты лишаешься этой важной функции, которая тебя вела еще с момента, как ты родился, и будет сопровождать уже после того момента, как ты умрешь.
АЧ. Опять же, с этими ста полами пресловутыми. Ведь пол в старом смысле, мужской, женский, – это еще и куча разных обременений. Мы все с детского сада слышали: мужчина должен то-то, женщина должна то-то. То есть, в культуре на это навешано 100500 разнообразных долгов. Как только ты не мужчина и не женщина, а трансгендер-флюид, ты по определению никому ничего не должен. Наоборот, тебе все должны за века угнетений таких, как ты.
Это освобождение, это такое же освобождение, как коммунисты рабочий класс, пролетариат освобождали от векового ига эксплуатации. Они заменили освобождение трудящихся по Марксу на освобождение сексуальных рабов по Фрейду из тисков комплексов, табу, тотемов и прочей пакости. Они провернули фокус с освобождающей революцией, но не на марксистской парадигме, а на фрейдистской.
СУ. То есть, по большому счету, это то, о чем и Фуко говорил, да? То есть, последствия 1968-го года.
АЧ. Разумеется, разумеется.
СУ. Они уже осязаемы.
АЧ. Но доминирующая идеология, это, как ни странно, – идеология западных левых, то есть не советских коммунистов, но и не западных капиталистов. А западных и европейских, и американских леваков. Дети цветов, фестивали Вудсток.
СУ. Так, а почему их левыми называют? Ну ладно, бог с ними.
АЧ. Потому что, как говорят во Владивостоке, хороший руль левым не назовут. Левые потому что! А еще мы помним, по правую руку у тебя всегда ангел, а по левую – бес, но это уже из религии. То есть, разумеется, они взяли это все из мирового левого, которым еще Советский Союз, по понятным причинам, в Холодной войне сочувствовал, заставляет и сейчас, когда ты тоже среагировал, когда я говорю, что это левые, на них смотреть – а может они не такие уж и враги? Нет, блин, – это конченые враги, худшие враги, особенно для нас. В самом деле, если разобраться, то правильный большевик и красный директор с Генри Фордом найдет гораздо больше общего, чем с этими…
СУ. А я отсылаю к мемуарам Кейнса о Советской России. Он все рассказывает. Он же объездил всю Россию Советскую, очень комплиментарные и очень откровенные воспоминания.
АЧ. Я показывал как-то ролик из предвыборной кампании американской президентской Буш – Керри, где мультяшный Буш обвиняет мультяшного Керри в том, что you are fucking commie [коммунист]. И картинка, которая это иллюстрирует, – это существо, сидящее на фоне радуги в памперсе и пускающие пузыри. То есть commie для них это вот это.
СУ. Розовые пони для них.
АЧ. Да, да.
СУ. А этот клип ты же показывал мне (его можно будет отдельно где-нибудь ссылочкой показать), потому что оно ломает стереотипы. Commie – что за commie?
АЧ. Вот такие commie.
СУ. А во время войны во Вьетнаме commie у них были враги настоящие. А теперь это ЛГБТ. Круто все эволюционировало.
АЧ. Да. Но это же не просто, а так говоришь, эволюционировало. Не само наср…лось.
СУ. Мы же разбираемся, кто наср…л.
АЧ. Это некоторая механика. Механика осознанной, целенаправленной трансформации всей социальной архитектуры под некий новый проект. И понятно, что те, кто так трансформируют, они точно не должны быть в верхних эшелонах политической власти. Там должны быть мурзилки. Именно поэтому там и сидят все эти байдены, джонсоны, макроны, зеленские и тому подобные, то есть персонажи, которым говорят, что говорить, и они точно не лидеры. Те, кто это все делают, они должны быть вообще вне институтов публичной власти. Они должны действовать, в первую очередь, через гуманитарную зону, то есть через образование, особенно высшее, через университет. Они должны действовать через потребление, через образ жизни, и соответственно, через маркетинг. Они должны действовать через медиа, через говорящие головы, через opinion makers. И они должны действовать через деньги, потому что финансы – это самый простой и понятный механизм стимулирования. На что дают деньги, на что не дают деньги. В каком случае у тебя хороший кредитный рейтинг, и ты можешь взять долг, а в каком случае он у тебя плохой.
И здесь центральная мысль, с которой я, собственно, пришел на эфир, она вот в чем: начало XX века Ортега-и-Гассет называл восстанием масс. Аристократии разные (старые, новые) в какой-то момент выпустили рычаги, массы вышли из-под контроля и начали сносить старые устойчивые аристократические империи. Три империи погибло сразу – Австро-Венгерская, Германская и Российская. Британская развалилась чуть позже, но тоже, в общем.
СУ. И Османская тоже.
АЧ. И Османская.
СУ. До этого за пару лет.
АЧ. И везде было ощущение, что многовековые хозяева, многовековые владетели и рода утратили механизм контроля над ситуацией. Но сейчас мы видим, что где-то со второй половины XX века потихоньку начал набирать обороты, а сейчас стремительно уже, по восходящей, происходит нечто обратное Ортеге, то есть происходит реванш элит. Роль массы как двигателя истории, как двигателя прогресса, как двигателя даже просто политики стремительно отправляется куда-то туда, где она была в каком-то 17 веке, если не меньше.
И наоборот, роль настоящих хозяев жизни возвращается примерно туда же, где она была до Первой мировой войны. То есть со всеми издержками, со всеми минусами, со всеми сложностями элиты как слой возвращают в себе рычаги управления социальной реальностью. Несмотря на то, что и население стала побольше, и технологии стали посложнее, и общество стало более диверсифицированным, но, тем не менее, общая управляемость в результате всего этого безусловно растет. То есть, нашлись новые механизмы управления всей этой цветущей сложностью, вот такие странноватые, выглядящие авангардно, выглядящие по-панковски.
СУ. Давай пр
СУ. Давай опишем. Мы уже видим новые методы, то есть пятый уровень. Началось все с чего? После того как Альдо Моро пришлось убить в Италии, до высокого уровня довели политтехнологии. То есть теперь в принципе в ходе выборов не надо никого убивать, потому что – кручу-верчу, раз-раз-раз, вот вам, хотите левого социалиста во Франции – вот вам социалист по бренду.
АЧ. Не, ну даже если кто-то пришел не тот, всегда можно устроить цветную революцию.
СУ. Это да, крайний случай. Или экономический кризис, как устроили грекам, которые типа были левые. То есть, — есть набор инструментов. Во-первых, фильтрация на этапе выборов – вообще никакой проблемы нету. Если не прошло фильтрацию, можно устроить цветную революцию, либо экономический кризис, в общем-то, никаких проблем нет. Поэтому за 30-50 лет отбили желание в это все играть. И второй, мне кажется, важный фактор, почему они эти базовые технологии освоили. Потому что 30 лет перестали вкладывать в альтернативу политическую. Советский Союз, как ни крути, подкармливал коммунистов, помогал, еще что-то сделал.
АЧ. Про это хорошо все у Валлерстайна описано еще в 1994 году, когда он объясняет, что распад СССР скорее всего приведет не к прогрессу Запада, а к загниванию и деградации Запада, потому что Советский Союз как фактор, как актор был важным элементом всей старой миросистемы. Он был для них важен, значим и полезен ничуть не в меньшей степени, чем они для нас.
СУ. С моей точки зрения, это было вообще идеальное мироустройство, когда и мы, и они конкурировали, и поэтому мечтали покорить космос, боясь, что мы уничтожим друг друга на Земле. Это вообще было идеально. А после этого мы погрузились в микроэлектронику и потеряли интерес к звездам.
Но у меня вопрос, вернее тема, которую я уловил и хотел бы, чтобы мы перешли. Смотри, это же уровень следующей технологии – ЛГБТ, это все. Сначала эти базовые манипуляции были освоены. Не поломается ли эта моделька на базовом уровне? Не откроется ли с помощью выборов снова доступ к массам? Или это перейдет, например, как в начале XIX века, к терроризму военному? Массы тоже не просто так этого всего добились. Они перешли к вооруженным методам. Или они считают, что жаба уже все контролирует у себя, что уже может все больше и больше выходить на уровень переформатирования общества?
АЧ. У жабы появились глаза. Это главная новелла. То есть, среднестатистический государь начала века знал о своей стране, о своих подданных гораздо меньше, чем сейчас просто опытный таргетолог-фейсбучник знает об аудитории, которой нужно просто втюхать какой-нибудь YouTube с вертикальным взлетом. То есть количество инструментов, с помощью которых ты можешь узнать о том, кто чем живет и дышит, причем инструментов даже не каких-то секретных, а самых доступных, самых массовых. Этому инфоцыгане учат за три копейки, как собрать инфу и очень точно таргетировать коммерческое предложение. А такое знание – это, в общем, и власть.
То есть, сравнительно большая легкость управления этими самыми массами связана с тем, что гигантский шаг вперед сделали инструменты наблюдения и слежения, а также дальше обобщение, интегрирование, понимание информации. В советское время, в 60-е, ходил анекдот, что все эти разговоры о КГБшной прослушке – это смешно, потому что для того, чтобы прослушивать все население СССР, нужно было, чтобы в КГБ работало все население Китая. Но сейчас нет такой проблемы. Сейчас всем этим занимается искусственный интеллект, алгоритмы прекрасно справляются с задачей анализа всей информационно-коммуникационной Биг даты и вычленения из него именно того, что может представлять угрозу. Дальше это просто вопрос технологии, разработки алгоритмов, вычленения и купирования угроз.
СУ. И что важно, что мы сами отдаем данные о себе добровольно, а наши дети это делают с рождения. И жаба знает, начиная с того, какие памперсы ты потреблял, еще будучи неразумным существом, потому что в общем-то можно понять, что заказывали твои родители, когда тебе было…
АЧ. Ну да. Я помню, событие было важное, как-то ребенок появился, дитя – и сама собой в госуслугах образовалась запись: ребенок.
СУ. То есть он появился, электронный ребенок появился отдельно.
АЧ. Электронный ребенок появился, тоже родился немедленно спустя несколько десятков минут после своего физического рождения.
СУ. Да, и тоже сразу оброс связями, данными.
АЧ. Данными, да, всем, чем полагается.
СУ. Я с ужасом представляю, что могут знать о нас. Мы очень тонкое различение поймали, мне кажется, оно очень важно. Итак, массы трансформируются с помощью технологий влияния с тем, чтобы разорвать их, в первую очередь, структуру семьи и рода.
АЧ. Структуру вообще любых прочных связей. Смотри, что происходит: наращиваются слабые связи. Слабые связи — это онлайновые знакомства, френды, онлайновые коммуникации и так далее. То есть, скольким из людей, которых ты знаешь, ты готов доверить деньги, доверить своих детей, доверить свою жизнь, доверить имущество и так далее? Тех, с кем ты постоянно в общении.
СУ. Не, я-то фильтрую, большинство людей не фильтрует. Я понимаю, то есть 90% людей – вообще виртуальные персонажи.
АЧ. Да, да, мы общаемся: в чате моего канала все время происходит общение. Ты недавно тоже делал стрим у себя, битвы фанов и хейтеров Татьяны Монтян. А я, например, твердо понимаю, что ни те, ни другие не видели ничего, кроме этой самой сетевой картинки, которую им услужливо подсунул их информационный пузырь. То есть у одних – их информационный пузырь, он им подсунул такую картинку, у тех – другой информационный пузырь, им подсунул другую, и они случайным образом столкнулись у меня в канале, выясняют отношения. Но, разумеется, все это слабые связи. То есть, люди, с которыми мы едва знакомы, и знакомы даже не с ними, а с их цифровыми аватарами. Люди, о которых мы судим исключительно по их цифровому отражению, которых мы видим, в крайнем случае, на видео, да и то редко, а чаще всего просто даже по текстам.
И вот сильные связи ломаются, то есть те, где люди могут действительно друг другу доверять. Что семья, что церковное общение, что коллектив, кстати, именно устойчивый коллектив, на заводе, пожалуйста.
СУ. Спортивная команда, банда, какая разница.
АЧ. В конце концов, малый народ – туда же. Это все подлежит слому. А это заменяется большим количеством слабых связей, то есть людей, про которых ты знаешь, с которыми ты общаешься, с которыми ты как бы коммуницируешь, но которым ты даже на мизинец не доверяешь ничего серьезного. То есть, и социум меняется из социума сильных структур с сильными связями на социум слабых структур со слабыми связями.
СУ. Очень газообразным социумом становится.
АЧ. Да, да, меняется его физика. Из таких прочных штук он превращается в…
СУ. В другое состояние.
АЧ. В другое агрегатное состояние происходит фазовый переход. И, разумеется, это тоже работает, это тоже повышает, конечно, порогово повышает управляемость со стороны элит, которые как раз предпочитают, заметь, сильные связи – личное общение, совместные пьянки, личные знакомства. И это верно и про наши элиты, и про западные элиты, про все эти клубные среды, и про высокий уровень сплоченности и доверия именно внутри. Раньше это было всеобщим делом, сейчас это стало элитной привилегией (эта возможность иметь круг общения, состоящий из людей, с которыми у тебя сильные связи).
СУ. Вот это очень важный тезис про сильные и слабые связи. Я тоже смотрю, очень важная вещь. А в корпорациях, куда они затягивают нужных людей себе, они не просто прививают сильные связи, они еще делают их типа религиозной веры. То есть, ты должен, у тебя сверхсильные связи, магнетические, неосознанные, а уже именно…
АЧ. Конечно. Управляемое быдло должно жить в режиме слабых связей, существовать, а управляющая система должна, наоборот, быть железной когортой. То есть, известно же, как, собственно, Македонский побеждал, Дария. У того была армия в десятки раз больше, но уровень взаимодействия, уровень связанности македонской фаланги был совершенно недостижим для персов. И поэтому она проходила через них, как нож сквозь масло.
СУ. Это вопрос о коллективах, о которых я очень много думаю. Недавно с Дмитрием Юрьевичем разбирали Бехтерева, основателя нашей коллективной рефлексологии. И что коллективная личность, о которой мы последнее время вообще перестали говорить, как-то у нас немодно это стало. А дело в том, что коллективная личность тоже развивается в каждом человеке, ее тоже можно воспитывать. Потому что у коллектива, — я отсылаю к Бехтереву и со своими доработками, — есть два состояния агрегатных. Толпа — это тоже коллектив. И авиазавод — это тоже коллектив. И то и другое живет по одним законам. Но для того, чтобы коллектив настроить на созидательную деятельность – это годы, дисциплина, это очень сложная работа на собой.
АЧ. Правила, процедуры, кадры.
СУ. Это те самые сильные связи, о которых ты говоришь. Потому что у инженера свои сильные связи, у безопасника на заводе свои сильные связи, в этой структуре решетки. У НИОКР (кто занимается) свои связи через вузовскую систему. И мы посмотрим, когда на авиазаводе мы увидим, что он обрастает такими жгутовыми связями через каждую социальную сферу. А если мы посмотрим на толпу (это для иллюстрации) на этом же заводе (завод же тоже может попасть в ситуацию погрома, теоретически мы можем это представить), эти связи, наработанные годами, рушатся, и у человека в ситуации слабых связей начинает работать выживание всегда в погроме. То есть либо спасти себя, либо стать погромщиком. Вот эти два состояния.
АЧ. Мой любимый пример: какой-то авиапроизводитель, то ли Boeing, то ли Airbus тестировал систему экстренной эвакуации в случае, например, пожара на борту самолета. И кто тестировал? Тестировали, собственно, сотрудники предприятия. Они рассаживались в кресла, объявлялся сигнал тревоги. И они на учениях дисциплинированно выстраивались к аварийным выходам, спускались по этим надувным трапам, засекали время – все ровно. А потом кто-то умный, социолог, додумался вместо этих подготовленных, вышколенных сотрудников предприятия сажать на такие тесты обычных людей. И тут-то стало ясно, что вот эвакуация, пожар – и все бегут в разные стороны, кто-то кого-то держит за подол, кто-то пытается…
СУ. Общество во всей красе проявилось.
АЧ. Да, именно в моделировании катастрофической. И вышло, что все их расчеты были неверны.
СУ. Да, интересно, интересно.
АЧ. При том, что такое же количество людей в таком же пространстве.
СУ. То есть, профдеформация.
АЧ. Да.
СУ. Когда начинаешь смотреть на процессы со своей профпозиции, тебе кажется, что они прогнозируемые, а они совершенно не прогнозируемы.
АЧ. Совершенно верно, все зависит опять же от свойств коллектива, так сказать, в данном случае.
СУ. Так что получается, значит, в этой ситуации жаба проектирует такое общество, которое очень легко разрывает эти связи. В моей категории этих социальных вибраций, когнитивных войн, это такое состояние …, потому что сильные связи нас удерживают. То есть, несмотря ни на что, даже в быту, в тяжелой ситуации, есть друг, на которого ты можешь положиться, рассказать. Это та самая сильная связь.
АЧ. Да, друг, брат, товарищ.
СУ. А в ситуации слабых связей у тебя есть только психотерапевт, как у Тони Сопрано. Кому ты еще расскажешь?
АЧ. Да, все остальные– просто знакомые.
СУ. Просто знакомые. И получается, что сильная связь – это то, что тебя делает устойчивым к манипуляции жабы.
АЧ. Конечно.
СУ. То есть это основа вообще, что ты делаешь.
АЧ. Конечно, конечно.
СУ. А давай тогда к нам.
АЧ. Опять же, смотри, вот еще важная вещь. Помнишь, эта базовая посылка про когнитивные войны, что критичность твоего мышления падает в определенных психологических состояниях. Так вот, если у тебя есть друг, который, когда ты почему-нибудь впал в неадекват, тебя способен из этого неадеквата вывести, а ты в свою очередь выведешь его, если его заклинило.
СУ. Ну да.
АЧ. Совсем другая история. А представь себе, у тебя его нет, ты один. И вот ты впал в это состояние, тебя вывести некому.
СУ. Некому, да. То есть община, семья – это в общем-то то, что, с одной стороны, тормозит тебя с помощью этих связей, — ну, как ты считаешь, — а с другой стороны, то, что тебе в ситуации кризиса, позволяет удержаться от этих внешних… И тут же, собственно, прорисовывается, тоже внутри этой теории о жабе, о моих когнитивных войнах, эта тема про эмоции и чувства. То есть, слабые связи – это эмоции, сильные связи – это чувства. Но чувства не рождаются единомоментно. Это то, что нужно в себе воспитывать очень долго.
АЧ. Ну, часто говорят про длинную волю. Длинная воля – это, в некотором смысле, частный случай. Вообще, сколь-либо длительные устойчивые чувства. Трансформированный жабой человек на них не способен. Наоборот, он все время находится в переборе, ему то радостно, то грустно, колесо генотьбы, то эйфория, то депрессия и так далее. То есть, зафиксироваться в каком-то стабильном состоянии он в принципе не может и что-то чувствовать долго. Например, даже просто чувствовать влечение к одному или одной (партнеру, партнерше) тоже не способен. Потому что он все время чувствует разное, то так, то сяк.
СУ. Ему подсказывают, что чувствовать, он сам не понимает, что чувствует.
АЧ. Да, его как-то к этому приучают. Помнишь, была субкультура эмо? Ну, раскачивали чувствовать, учили чувствовать. А потом, заметь, — готы, такие же эмоции, но с садо-оттенком.
СУ. Я потом потерялся просто уже, мне подростки объясняли, но я всю эту разницу не мог до конца понять. Ты знаешь, как метаирония и постирония. Разница, конечно, есть, но для меня это все одна ирония. А они уже в этом разбираются.
Смотри, характеристики жабы, модели, мы уже описываем модели. Как она действует, мы поняли, для чего – тоже более-менее понятно. А в контексте вопроса субъектов, кто она, где она прорастает? Мы же говорим, что сам Запад от этого страдает. Мы говорим, что там разрушение проходит, в том числе и культуры той же западной.
АЧ. Да, да, да. Это все пока описание внешних проявлений.
СУ. Да, это внешнее. А где она спрятана, где она сидит? И из этого вторая логика: а у нас она тоже живет? Она же не за границей живет? Внутри у нас тоже есть элементы жабы? Или жаба трансграничная? Или нет?
АЧ. Ее границы нигде не заканчиваются.
СУ. И начинаются ли где-то они?
АЧ. Да, и как это работает? Вот есть университет, где учатся дети элиты. Кто-то из них наследует папины миллиарды (по мере того как). Кто-то из них идет делать политическую карьеру. Кто-то из них остается в науке и дальше преподает. Кто-то из них вообще идет в культуру, в современное искусство, становится творческой личностью. Но на этой стадии они как раз обрели некоторую сильную связь друг с другом и друг другу помогают, и друг друга поддерживают, разумеется. В результате на следующем ходу (а тогда они еще все в молодости ездили на фестиваль Вудсток и там совокуплялись еще, так сказать, друг с другом, потому что усиливали сильные связи), а дальше возникает конгломерат, состоящий из людей, у которых много денег, не просто денег, а свободного актива, но еще и под ними компании.
СУ. Это называется капитал.
АЧ. Капитал, да, люди, под которыми гуманитарные центры, то есть вузы, музеи, научные центры, люди, под которыми медиа, медиамашина и, соответственно, индустрия развлечений, в большой степени, и люди, у которых большие рычаги влияния на политическую власть, такую, что они могут назначать своих на те или иные ключевые позиции. И у них внутри развита инфраструктура коммуникации. То есть они все время где-то пасутся, где-то тусуются, где-то что-то трут. И вырабатывают некоторый консенсус по поводу…
СУ. Коммуникации, основанные на очень сильных связях и тайных, то есть скрытых немного.
АЧ. Не то чтобы тайных, они не шифруются особо. Это же, условно нельзя сказать, что это происходит где-то в…
СУ. Скажем, закрытых связей.
АЧ. Туда, в принципе, на подобное собрание может попадать сторонний человек, просто он вряд ли поймет, что там происходит и что, собственно, обсуждается.
СУ. Ну, в медиа-то и всякие эти клубы…
АЧ. Давосы, бильдербергские клубы. Да-да-да, такое все это как-то на поверхности. И по поводу этого разводят всякую конспирологию. А там не происходит ничего особенного.
СУ. То есть, там просто общаются?
АЧ. Да, просто общаются, выпивают, делятся сплетнями какими-то. Ничего сложного.
СУ. Но решения принимаются в этом контуре, но просто не на этих мероприятиях.
АЧ. Ну, конечно. А эти мероприятия служат для удержания целостности среды, как того сообщества.
СУ. Демонстрация этих самых сильных связей. Форум.
АЧ. Их возобновление, их обновление, их поддержка, их укрепление.
СУ. И демонстрация очень важна.
АЧ. Это часть, часть укрепления. То есть демонстрация – это же один из способов… Условно, ты как бы вышел на люди с какой-нибудь женщиной, а потом, когда ты выйдешь с другой, вопросы будут.
СУ. Угу.
АЧ. Потому что демонстрировать связи – это, в том числе, и их укрепить, я это имею в виду.
СУ. Да, уловил. То есть, получается, что жаба трансгранична. Она представляет из себя, назовем рабочим понятием, «новая аристократия».
АЧ. Новая аристократия.
СУ. Новая аристократия – это будет наше рабочее понятие, которым будем пользоваться дальше. Это новая аристократия, которая проросла внутри двуполярного мира. Она проросла внутри их полюса, естественно, а внутри нашего полюса она тоже проросла?
АЧ. Да, разумеется. И кстати, особенно дети советской элиты искренне считают себя принадлежащими к этому же слою. Именно поэтому, заметь, их так много среди наших местных либерал-глобалистов.
СУ. Именно в этой сфере социогуманитарной.
АЧ. Да, и в этой социогуманитарной сфере, разумеется. Они тоже считают себя скорее частью того социума, чем условно частью страны.
СУ. Можно же быть одновременно и там, и там. Просто считать себя: я – подлинный гражданин, подданый жабы, а не гражданин страны. Потому что с жабой, все-таки, отношения подданства.
АЧ. Жабу понятно, нужно целовать ее гнойные бородавки и высасывать оттуда живительной гной, причащаясь им. Это обязательный ритуал.
СУ. Описано точно, да. Хорошо, внутри у нас в стране проросли (но это все было видно, особенно, конечно, в системе образования. У нас же было скалькировано). Но вот сейчас, когда у нас, так сказать, конфликт с глобальным Западом, где есть жаба отдельно, и есть отдельно национальные государства (мы же конфликтуем с государством США, да?) То есть это что? Цель формально, имеется в виду, оружие поставляет государство. Как нам разделить эти два субъекта? С кем мы конфликтуем? С жабой или…
АЧ. В том то и дело, что оружие, да, поставляет государство США, но само то, что оно его поставляет, является результатом консенсуса, сформированного на уровне жабы, а не на уровне государства США.
СУ. Как с этим парадоксом быть?
АЧ. Ты видел сегодняшнее слушание в Конгрессе по поводу взрыва Северных потоков, как именно Блинкен объясняет конгрессменам, что там, что и почему. Это очень характерно. Это как раз государство недоуменно пытается задавать вопрос: «Товарищи начальники, а что вы делаете?» А он пытается им объяснить, что, ну, вы поймите, ну, вы поймите, ну, вот так надо, ну, вот невозможно по-другому, ну, вот так вот. У него слов особо нет объяснить, что и почему они делают. Он изыскивает разные своеобразные формулы, но это происходит просто потому, что он точно не ими управляется.
СУ. То есть, обременение этой публичности.
АЧ. Да, он вынужден исполнять этот нудный ритуал отчетности перед этими, так сказать, «представителями народа», а про себя в голове (это по глазам видно) он думает одно: сколько еще меня тут эти кретины будут заставлять ломать комедию. Неужели непонятно?
СУ. То есть, опять же, на уровне схемы это, собственно, представитель реальной власти таки пришел в этот взбунтовавшийся парламент, да?
АЧ. Ничего не взбунтовавшийся. Какой взбунтовавшийся?
СУ. Просто задающий лишние вопросы?
АЧ. Просто они там задают вопросы, надо их успокоить, ну, как детей в детском саду, они что-то там буянят, вот что-то там, надо им [сказать] «спите, дети».
СУ. То есть это элемент успокоения. То есть тоже, спит страна огромная.
АЧ. Терапия – «лежи, страна огромная».
СУ. Тоже, лежи страна огромная.
АЧ. Лежи, страна огромная, конечно.
СУ. Хорошо. Как развязывать этот парадокс? Потому что действия вражеские по отношению к нам предпринимаются все-таки руками государств национальных, которые нам остались в наследство от ХХ века. Как ни крути, каким бы представителем жабы ни был Блинкен, у него есть все-таки пост. То есть, они захватывают. То есть, вопрос в чем? В освобождении государства? Или новом государстве? Или разделении? Вот что?
АЧ. Это вопрос, который будет требовать еще часа разговора, и я предлагаю его вынести за скобку.
СУ. Все, выносим за скобку.
АЧ. А в качестве анонса я скажу следующее, что да, один из возможных сценариев, про который надо думать, – это сценарий, как освободить американский народ от диктата этой новой аристократии. Не сменить там общественный строй, не построить там социализм или коммунизм, а просто то, что пытался и не смог, кстати, сделать Трамп. В том числе и потому, что он в двух мирах (как Янус, он и там, и там). Это освободить Америку, освободить американский народ от диктата мировой жабы, от которого он страдает точно так же, как и мы. Он одним образом, мы –другим.
СУ. Давай схематизируем. Как раз, собственно, уже к финалу подходим, как мы говорили, по времени мышления, чтобы не уходило много мыслей.
В 90-е годы (мы сейчас возьмем советскую матрицу) произошла социалистическая контрреволюция. То есть, сначала отрезали массы, но буржуазии все сохранили. Теперь фактически происходит буржуазная контрреволюция. То есть, новая демократия сейчас хочет еще последствия XX века и XIX отменить.
АЧ. Даже конца XVIII. То есть, Великую Французскую отменили.
СУ. В каждой стране по-своему, то есть во Франции конца XVIII.
АЧ. Нет, Великая Французская – это мировое событие, это не событие для Франции, это событие для всего мира. Именно поэтому известный диалог то ли Дэн Сяопина с Де Голлем, то ли Мао, Мао, о Великой Французской революции – хорошо или плохо. Это мировое событие – свобода, равенство, братство. Как некие мировые.
СУ. Я имею в виду, ее последствия почувствовала буржуазия, каждая по-своему: прусская чуть позже, французская раньше, русская тоже.
АЧ. Факт состоит в том, что конечно отменяют и их тоже.
СУ. То есть это фактически антибуржуазная контрреволюция. Фактически об этом.
АЧ. И мир стремительно втягивается в феодальную эру. Ну, это видно по каким признакам – наследственная бедность. Если ты родился в бедной семье, то у тебя нет шансов сменить прослойку. Это верно, кстати, и про Штаты. Про это Мюррей хорошо пишет. И понятно, что наследственные богатства. И все меньше новых денег, и все больше старых денег в пропорции.
Второй признак – это появление сословий, цехов. То есть мы видим сейчас происходит новая цеховизация общества. Это тоже один из признаков феодальной модели: когда у тебя есть несколько народов в одном, и в том числе, и с разными правами. Имущественными, политическими, социальными и другими. Для России это очень понятно. Есть бюджетники, податные. Есть эти самые выживанцы – гаражная экономика.
СУ. Самозанятые, ИП.
АЧ. Да. самозанятые, ИП-шники, Есть служивые, что не то же самое, что бюджетники.
СУ. Другой уровень гарантий и всего.
АЧ. Но этот же процесс мы имеем и в остальном мире. И еще это, конечно, стремительное вымывание старого либерального пакета, который когда-то был у них на знаменах: частная собственность, рыночная экономика, свобода слова, политическая конкуренция. Это все фетиши буржуазной реальности. Сейчас мы видим, как бюрократия победила буржуазию в Евросоюзе. Да, бюрократия победила демократию в Евросоюзе.
СУ. То есть новая аристократия, получается, внутри Евросоюза простроила элементы нового государства и с помощью новой бюрократии, которая прямо не связана с новой аристократией, в общем-то, контролирует, в том числе, и буржуазию, которая добровольно подчинилась. Тут же важно добровольное подчинение.
АЧ. Да, да, да. А сейчас ее еще и стремительно раздевают и трясут на деньги, эту самую буржуазию. У нее пока были деньги и ресурс какой-то был, у нее были амбиции, а сейчас ее стремительно раздевают, эту буржуазию, низводя до того же жалкого положения, которое было у купчишек, скажем так, в старые феодальные времена.
СУ. Ее очень просто стали раздевать после того, как появились электронные деньги.
АЧ. Конечно.
СУ. Потому что это все стало очень условно. То есть ты думаешь, что у тебя миллиарды, а как мы видим судьбу наших Фридманов и всех остальных, их миллиарды им не принадлежат.
АЧ. Их миллиарды — это то, что им дали поносить. И они думали, что это их.
СУ. Да, у меня есть метафора про пчел, которые носили все это время мед и думали, что мед принадлежит им, а им принадлежал только тот мёд, который был на лапках и в хоботке. А сейчас пришел пасечник, и пришло время вытаскивать соты, а лишних просто еще удавят.
АЧ. Совершенно верно.
СУ. Алексей, смотри, нам важно зафиксироваться, к чему мы пришли и куда продвинуться дальше. Мне кажется, нам нужно тогда описать, как жаба, во-первых, действовала (новая аристократия, мы уже разобрались) в России эти годы. То есть, как структурно они нас пытались менять. И в каких сферах (это не сейчас, я имею в виду, нам для этого, чтобы разобраться в каких сферах) и как на нас повлияли? Эти влияния я называю технологией влияния. В каких сферах, где у нас жаба ослабила сильно связи, где у нас связи остались сильные?
Как у нас в России устроено – сфера образования, сфера культуры, нам нужно понять, где и как нас ослабили?
АЧ. Давай так. Чем занималась вся внутренняя политика последние 10 лет? Борьбой с коррупцией и борьбой с борьбой с коррупцией.
СУ. Точно.
АЧ. Что такое коррупция? При всех ее минусах. Это, безусловно, очень сильная связь.
СУ. Сильнейшая.
АЧ. Сильнейшая связь. Понятно, да? То есть то, что они называют коррупцией, имея в виду под этим, ну, как правило, тривиальные вещи, типа откаты, взятки.
СУ. Статьи уголовного пользования, схемы хищения, воровства.
АЧ. Да, по сути, представляет из себя теневую модель функционирования власти в условиях, когда по штатной модели просто ничего не работает. Если ты попытаешься тупо применить то, как это положено по Конституции РФ, то у тебя просто все сломается. Или будет очень долго делаться, пока процедуры эти соблюдаются.
АЧ. Процедуры придумывались не для того, чтобы их было удобно соблюдать, а ровно для противоположного, понятно. И опять, меня сейчас, думаю, после этой фразы, только ленивый не обвинит, что я – апологет коррупции. Сейчас меня проклянут просто, думаю, за это. Тем не менее, это надо сказать. То есть, нас приучали через борьбу с коррупцией, через цифровизацию, в том числе цифровизацию образования, онлайн-образование и проч., и госуслуги эти все автоматические, и так далее. Через лозунг прозрачности. Через это все нас приучали, так или иначе, к тому, что единственные легальные связи – это слабые связи. Из нас формировали общество слабых связей, где едва знакомые люди. То есть, из нас формировали ту самую толпу на майдане.
СУ. Сильные связи у нас сохранялись, получается, где?
АЧ. Сильные связи сохранились где? В криминале, в диаспорах в этнических, поэтому Ахмат – сила.
СУ. В церкви.
АЧ. В церкви, во всяких землячествах и сообществах опыта, как говорят социологи (имеется в виду, кто вместе служил). В силовых структурах, конечно, сильные связи, разумеется. Кто вместе работал, кто в таких клановых структурах находился. Они выжили почему? Потому что они неформализованны и, следовательно, не атакуемы. А все, что формализовано, там сильные связи выжигались на корню.
СУ. Да, и поэтому нужны были и секты, чтобы церковь подрывали через сектантов, то есть как альтернативные связи. Алексей, мне кажется, я знаю тему, которую нужно обязательно разобрать, учитывая твою специализацию. Как раз церковь как институт сильных связей, мне кажется, это очень было бы интересно и показательно для…
АЧ. Ближе к Пасхе сделаем.
СУ. Мне кажется, это тем более, что в контексте в свое время раздробленности Руси, именно сильные связи церкви, на них навязалась потом государственная церковь. Я это знаю на уровне общем, но это надо глубоко разобрать. И роль идеолога, потому что похожая ситуация – были слабые связи на Руси, мне кажется, это очень полезно. Давай теперь я опишу, во-первых, скорее исходя из того, что ты описывал. Во-вторых, я из позиции политтехнолога всегда рассуждаю, то есть, с одной стороны, элитарная власть, которую мы видим, куда мы заглядываем, я ее называю трансформаторной будкой (куда нельзя лезть, может убить, только можно так чуть-чуть заглядывать), а с другой стороны, — масса, то, что мы называем.
Вопрос в том, что мы хотим сделать с этой жабой? Есть то, что мы можем, что нужно, а есть вопрос: что мы хотим. И самый главный вопрос, с моей точки зрения, – либо надо ставить вопрос, мы хотим от нее избавиться в своем воображении (а очень многие на это идут). Сейчас же конфликт с Западом, а я глаза закрыл – и почти как в Советском Союзе. И это очень страшная иллюзия. И если наше общество, а к сожалению, пропаганда, то, что я вижу, она эту иллюзию, всячески, воспитывает.
АЧ. Конечно, конечно,
СУ. Я считаю, что наша позиция должна быть как раз в том, что жаба живет внутри, ее еще только шуганули немножко в виде закона про образование, про запрет ЛГБТ, но это только закон, еще никто не брался за ту же систему образования. Либо второй вопрос, я считаю, что жабу нужно еще и высмеивать, потому что она пугает своим страхом. То есть нужно показывать, что не такая уж она и страшная, как нам показывают. То есть она страшна, если ты поведешься на нее, тогда это страшно. А если ты будешь вне зоны, то есть, например, если ты не будешь интересоваться темой ЛГБТ (то есть, тебе жаба все время повестку задает, она за интерес борется, за интерес и за внимание), и если ты поймешь, какие темы с помощью этих тем тебе обрубают эти связи, и не будешь ими интересоваться, это уже серьезная штука. Поэтому людям это нужно объяснять, в каких темах и как вас ловят.
И третье, это, собственно, не хотим ли мы сами стать жабой в своем маленьком пруду, потому что эти идеи Чубайса, озвученные про либеральные империи, в начале двухтысячных.
АЧ. Я бы предпочел стать французом, с их гастрономическими пристрастиями.
СУ. То есть таки скушать жабу?
АЧ. Да.
СУ. Тогда на этом будем… Но я из того, что вижу – эти соблазны стать собственной жабой, то есть, что мы возьмём эти американские разработки, используем их в своих интересах и будем точно так же манипулировать обществом, но в своих интересах, — они могут очень дорого обойтись. И это про «лежи страна огромная», твой прекрасный тезис, он ухудшиться может.
АЧ. Есть такое, есть такое. Ну, я предлагаю уже сейчас закругляться.
СУ. Да, нет, это я накидал те выводы, которые…
АЧ. Мы сегодня и так наговорили достаточно, я думаю. Надеюсь, наши дорогие подписчики, слушатели и так далее, как-то пятничный вечер мы вам скрасили.
СУ. А я еще напоминаю, что все расшифровывается потихоньку у нас, все выкладывается. То есть, эти наши диалоги – целью является самообразование, для меня, по крайней мере, точно. Разобраться и…
АЧ. И вот еще какое соображение, дорогие зрители, слушатели, подписчики, вы знаете, пишите, наверное, вопросы потихоньку к следующим эфирам. Про что было бы интересно поговорить, обсудить. Я думаю, что обязательно будет как-то больше интерактива. Сейчас просто пока на первых порах друг с другом общаемся.
СУ. У нас четыре темы базовые: вводная, с кем мы боремся, кто наш враг – сегодня мы про жабу говорили, кто мы – мы должны рамочно разобраться, и что делать – то есть обозначить, кто виноват, что делать. А дальше перейдем больше к интерактиву, потому что нужно все-таки сначала понятийный аппарат собственный сформировать.
Ну что, будем закругляться? Час двадцать.
АЧ. Да, всем спасибо.
СУ. Дорогие друзья, спасибо всем. Ждем вопросов. Напоминаю, что выходим одновременно на двух каналах. Через пару дней все будет на подкастах, на Яндекс.Музыке, на Google-подкастах. Мы ждем ваших вопросов. С вами были Семен Уралов, Алексей Чадаев. Наши диалоги о боевой философии. Алексей Викторович, спасибо. До новых встреч. Пока.
Словарь когнитивных войн
Телеграм-канал Семена Уралова
КВойны и весь архив Уралова
Бот-измеритель КВойны
Правда Григория Кваснюка
Was this helpful?
18 / 0
